одного цеха в другой, и везде была грязно, на полу – засохшие пятна смазки, когда-то пролитых масел, металлический мусор.
– Сейчас покажу самое интересное место в этом здании – красный уголок, – инвалид провел его в небольшой зал, где стояло несколько рядов поломанных кресел обитых темно-коричневым дерматином. Под ногами шелестели обрывки пожелтевших газет, в углу на столах валялись пыльные папки, библиотечные ящички с карточками. Везде была пыль, пыль и пыль. Пыль слоями плавала в воздухе.
Лау не выдержал и стал чихать. Слезы хлынули из глаз. Когда он пришел в себя, увидел, что первый ряд кресел занимали картины русских авангардистов. Сначала он удивился, откуда в этом захолустье такие картины, но, присмотревшись, понял, что это добросовестно выполненные копии. Он вопросительно посмотрел на чичероне, а тот кивнул головой:
– Моя мазня. Я нашел здесь большой альбом русского авангарда. Когда-то в детстве ходил в художественную студию. Решил попробовать потренироваться. Что-то лучше получилось, что-то похуже. Вот, кстати, и альбом лежит. На полке лежала большая книга в коричневом переплете, изданная на пожелтевшей мелованной бумаге. Он прочел название: Ф.А. Коваленко, «Каталог картин русских авангардистов из собрания Краснодарского художественного музея», Москва, «Искусство», 1970 г.
Лау раскрыл альбом и стал обходить самую удивительную картинную галерею, которую ему довелось увидеть. Здесь были подражания Лентулову, Экспер, Мартиросяну, Бурлюку, Розановой и другим. Копии были выполнены на небольших листах ватмана, краски были самые дешевые, резавшие глаз и часто не совпадавшие с изображениями оригиналов. Но было видно, что копиист старался.
Ему приходилось видеть копии работ известных художников, которые писали начинающие художники, но чтобы копировали работы русских авангардистов, – такое он видел впервые.
– Что думаешь с ними делать? – спросил Лау. – Может, откроешь собственную арт-галерею? Поразишь публику, и к тебе из столицы приедут, и будут умолять продать твои копии? Ведь я вижу, что здесь есть такие рисунки, которых нет в каталоге. Наверное, написанные по мотивам тех картин, что есть в этом каталоге. Сможешь разбогатеть.
Инвалид махнул рукой:
– Эк тебя занесло! Не надо меня обижать. Кто я такой? Бомж-бомжович, завтра помру, и поминай как звали. Пусть лучше здесь останутся. Может, кто придет, полюбуется и возьмет на память. Или нагадит и возьмет подтереться.
Лау не ответил, он продолжал ходить по актовому залу. В углу за когда-то белым, а теперь серым от пыли бюстом Ленина он увидел подрамник с натянутым холстом. Там было темно. Лау вытащил подрамник на свет и ахнул. Картина сразу притянула взгляд, от нее нельзя была оторваться, пока не впитаешь ее в себя всю, без остатка и не прочувствуешь печенкой.
Он видел бессчетное количество картин, изображающих Христа, распятого на кресте. Но картины с таким сюжетом никогда не видел. Грозовое небо обложено тучами, идет сильный проливной дождь. На Голгофе на кресте распят Христос. Мокрые волосы облепили его чело, капли барабанят по лицу, в глазах одновременно тоска и надежда, рот разъявлен в желании сделать еще один глоток живительного воздуха, грудь бурно вздымается, тело напряжено и почти физически ощущается, как человек на кресте пытается вырваться из своих оков, чтобы не утонуть. Но с кованых гвоздей так просто не сорвешься. Христа заливает вода, она уже поднялась до подбородка, еще немного, и будет по линию рта, носа, и человек, неистово боровшийся за жизнь, захлебнется, и обвиснет на гвоздях. Поражали краски: свинцовое, с кровавым подбоем небо, черно-зеленая пузырящаяся от дождевых капель вода, захлестывающая тело. Само тело желтое, светящееся словно изнутри, и резкий контраст – коричневый грубый крест. Словно крышка гроба. Чем-то эта картина напоминала работы художника Кости Дворецкого, умеющего передавать движения человеческого тела в самых необычных ракурсах.
Глядя на эту картину, сразу выстраивалась последующая логическая цепочка: вода размоет основание креста, он рухнет, и раки и рыбы объедят до голого костяка бедного сына человеческого, сына плотника, ставшего бродячий проповедником, которого когда-то нарекли именем Иисусом из Назарета. Иосиф с Никодимом не отнесут тело Христа в сад и не положат в погребальную пещеру, и не будет воскресения Христа и вознесения его на небо.
Кто сочтет, сколько их было бродячих проповедников, смущавших умы ортодоксальных евреев, распятых на кресте по наущению синедриона и по приказу римского прокуратора Понтия Пилата в далекой иудейской провинции?
Иосиф Флавий в своих трудах не упомянул о распятии Иисуса Христа. Иудейская провинция была так далека от Рима, и у бедного Иосифа Флавия, если бы задался целью перечислить всех распятых на кресте в Иудее, не хватило бы времени написать свои труды.
Вот так, утонул на кресте и не приплыл по реке широкой на челне Христос , и воинственные бедуины в знойных безводных песках избрали бы себе нового Пророка, что принес им благую весть.
Еще раз: черно-зеленая вода, израненное, словно светящееся изнутри, желтое человеческое тело, запрокинутая голова с немым криком и жаждой жизни в вылезших из орбит глазами. Атмосфера картины была пропита страхом и отчаянием.
Лау не мог оторваться, картина засасывала в себя, как глубокий омут и он почувствовал, как у него закружилась голова, стало тяжко биться сердце и не хватать воздуха. Ноги вдруг ослабли, и он опустился в грязное кресло и закрыл глаза. Контакт с картиной прервался, и Лау смог перевести дух. Дьявольская картина. В славные годы инквизиции художнику, написавшего такую картину, предъявили обвинение, что действовал по наущению Сатаны и объявили пособником дьявола, а потом вместе с картиной милостиво сожгли на костре.
Лау хриплым голосом осведомился:
– Откуда у вас эта картина?
– Так это я написал, – неожиданно огорошил инвалид. – Называется утонувший Христос. Не спрашивай, как написал, не могу объяснить. Писал и писал, словно был во сне, словно моей рукой водил кто-то другой. Перед глазами были дождь, крест на горе, я чувствовал, что не Иисусу, а мне костлявыми руками вбивали в тело гвозди, и я повис на кресте, и вода, поднимающаяся все выше и выше, и сейчас Иисус, а точнее я, захлебнусь и утону. Когда закончил картину, упал в обморок, а когда очнулся, столько воды отхаркал. Когда увидел законченную картину – поразился. Больше мне так не написать.
Лау неверяще смотрел на инвалида. Было невероятно, что такой шедевр мог написать неизвестный бомж бомжович провинциального городка, никогда до этого не державший кисти в руках и способный только бездарно копировать, а зрелый мастер.
– Но краски? Откуда вы взяли профессиональные краски? Ведь ваши копии написаны дешевыми школьными красками, – удивился Лау.
Инвалид оживился:– У меня есть знакомый, Алимчик. Он – крадун на доверии.
– Это как? – не понял Лау.
– Очень просто. Я нищий, живу с подаяния. Хорошие краски стоят дорого. Я заказал их Алимчику. Он их украл и продал мне
