поколебали первоначальное мнение, а последующая беседа с ним полностью утвердила Церлюкевича в том, что
незнакомец того же поля ягода, что и Душман, а возможно, даже и покруче его. Такой вывод дали сделать ему
одежда и независимый вид незнакомца.
Душман, поздоровавшись с Церлюкевичем, кивнул головой в сторону незнакомца и, не называя его ни по
фамилии, ни по имени, пояснил: — Мой товарищ.
Церлюкевич, здороваясь за руку с незнакомцем, почувствовал не только крепкое его рукопожатие, но и
увидел у него на безымянном пальце перстень с огромным бриллиантом посередине.
«Вот это туз», — завистливо подумал Церлюкевич. Он вообще всегда завидовал богатым, а поэтому, позавидовав сейчас, он не изменил своей привычке.
— Как дела, Семен Филиппович? — улыбаясь начал свою беседу с ним Душман.
— Вы знаете, Тарас Харитонович, что я человек деловой и мне не нравится ваше хождение вокруг да около.
Вы же меня ночным телефонным звонком взбудоражили не из-за беспокойства за мое здоровье.
— А почему бы и нет? — продолжая улыбаться, возразил Душман.
— Давайте, Тарас Харитонович, говорить о деле, — нетерпеливо попросил его Церлюкевич.
— Что же, если вы так настаиваете, Семен Филиппович, то перейдем к делу, но прежде всего хочу
предупредить, чтобы вы не нервничали, разговор между нами будет для вас приятный, а поэтому можете не
волноваться.
— Так я и не волнуюсь, — возразил Церлюкевич, однако предупреждение Душмана внесло в его душу
некоторое облегчение.
— Как вы смотрите на то, чтобы наш деловой разговор продолжить в отдельном кабинете за сервированным
столом?
Против такого поворота Церлюкевич не возражал. Пройдя в кабинет, они «пропустили» по нескольку рюмок
коньяка, закусили, после чего Душман продолжил беседу с Церлюкевичем, тогда как Лесник, а это был он, даже
не пытался вступать с ними в беседу.
— Как у тебя складывается личная жизнь? — поинтересовался Душман у Церлюкевича.
— В каком смысле? — удивленно спросил тот.
— Больше никто не пытался тебя обокрасть?
— Да пока Бог миловал, — испуганно, с суеверным страхом перекрестившись, сообщил Церлюкевич.
— А те полотна, что мы тебе вернули, целы?
— Так вот, оказывается, что вас интересует, — вместо ответа догадливо произнес Церлюкевич. — Да, целые, ну и что из этого?
— Вы, Семен Филиппович, здесь не пылите. Мы же сейчас не грубим, не хамим и не хотим, чтобы в
отношении нас вы поступали противоположно, — наконец вступил в разговор Лесник, отчитав Церлюкевича. — Я, являясь другом Тараса Харитоновича, узнал по своим каналам, что одна солидная, я бы сказал, очень крутая
банда рэкетиров положила глаз на вашу коллекцию. Вчера Тарас Харитонович со своими людьми пытался с ними
поговорить и заступиться за вас. Покажи ему, чем для тебя закончился этот разговор.
Душман, размотав бинт на левой руке, показал рану. Между тем Лесник продолжал развивать свою мысль:
— Если бандиты посмели поднять руку на Тараса Харитоновича, то уж о вашей безопасности и сохранности
полотен и говорить не приходится.
Все готов был услышать Церлюкевич на встрече с Душманом, но чтобы тот из-за него решился бы и пошел
на риск, удивило и насторожило Церлюкевича. Однако резаная рана на руке не была мелочью, и данный факт
сбрасывать со счета тоже не мог. «На Душмана в присутствии его кодлы кто-то поднял руку! Вот чего я не
ожидал, того не ожидал», — удивился про себя Церлюкевич.
— Я вижу, что вы не москвич, как же тогда получается, что наши новости до вас доходят раньше, чем до нас?
— с сомнением в голосе спросил Лесника Церлюкевич.
— Все зависит от источников информации, которые есть у меня и той кадры, которая на меня постоянно
работает. Вы случайно не знакомы со Станиславом Генриховичем? — улыбнувшись, спросил он Церлюкевича.
— Повезло познакомиться с этим Шерлоком Холмсом; если бы не он, то, наверное, мои похищенные полотна
так до сего дня и не были бы найдены.
— Вот видите, вы сами ответили на свой вопрос. Как же так получилось, что вы, москвичи, у себя в Москве не
могли найти своих же воров, а мой человек, профессионал своего дела, которого я направил сюда по просьбе
вашего знакомого, — он показал рукой на Душмана, — приехал и нашел? Вот так и получается, что для того, чтобы увидеть писанину у себя на лбу, надо или посмотреть на себя в зеркало, или попросить другого человека
прочитать этот текст.
Ответ Лесника удовлетворил Церлюкевича. Теперь он на Душмана почти не обращал внимания, а говорил с
Лесником.
— Какой выход вы мне предложите в данной ситуации?
— Если власть не может каждому благонадежному господину, имеющему определенный капитал, обеспечить
безопасность, целостность его имущества, то последнему ничего не остается, как свои ценности продать
государству. Я бы вам рекомендовал обратиться в министерство культуры или в государственный музей с
предложением, чтобы они купили ваши шедевры.
— Вы думаете, я такой дурак, что не обращался туда?
— Ну и каков результат ваших похождений?
— Кругом ответ один и тот же. На покупку полотен у государства нет денег, другое дело, если бы я их
подарил, но я еще не дурак, чтобы делать такой широкий жест.
— Но многие так и поступают: как в России, так и наши соотечественники, проживающие за рубежом, —
напомнил ему Лесник.
— Да, действительно, таких бескорыстных людей много, но мое сознание еще не доросло до их уровня.
— Мое сознание соответствует вашему уровню, и я вас очень понимаю, придерживаюсь ваших взглядов, однако все равно предлагаю вам еще раз письменно постучаться во все те двери, в которые вы ранее стучались.
— Ну и что это мне даст? — разочарованно поинтересовался Церлюкевич.
— Очень многое, — отвлеченно произнес Лесник.
— А все же, мне хотелось бы услышать конкретнее.
— Вы узнаете, какую цену государство вам за них предложит, конечно, если пожелает их приобрести, а если
откажется покупать, то ваша совесть будет чиста, и тогда, Семен Филиппович, свои полотна вы продадите нам.
— А найдется ли у вас та сумма денег, которую они стоят?
— Найдется, — заверил его Лесник.
— Мне бы хотелось услышать: на какую сумму я могу рассчитывать за продажу семи предметов и
платежеспособны ли мои покупатели.
— Пятьдесят — семьдесят миллионов рублей мы сможем заплатить за ваши семь предметов.
— И что я буду делать с такой кучей денег?
— Это ваше дело! Можете вложить в банк на свой счет и жить на проценты, можете купить акции какого-
нибудь предприятия. Представьте, какой капитал у вас будет через десяток лет, а что самое главное: его у вас
никто не отнимет и не украдет.
— Конечно, вы мне сумму предложили за картины приличную, но это «деревянные» деньги (как это
выражение советского рубля в народе стало популярно и нарицательно). На Западе я за эти картины выручу не
менее полутора миллионов долларов.
— Я согласен с вами, но их надо суметь туда вывезти, а то на таможне могут бесплатно конфисковать в
доход государства, а если сможете вывезти, то надо постараться не попасться мошеннику в лапы, а продав
картины, надо стараться не попасть в руки гангстеров, перед которыми вы будете беззащитной овцой в чужой
стране.
— Вы в таком пагубном свете обрисовали мне картину будущего, что можно подумать, как будто нравы
капиталистического мира вам знакомы, — скептически заметил Церлюкевич, обращаясь к Леснику.
— Я имею американское гражданство. У меня в США собственная вилла и имеется солидный вклад в одном
западном банке. Менее десяти дней тому назад мы с женой вернулись на Родину отдохнуть, — умышленно
разоткровенничался перед Церлюкевичем Лесник.
Церлюкевич задумался. Пока он размышлял, Лесник напомнил ему:
— Ваш старый знакомый, Петер Стивенсон, наверное, в вопросах бизнеса заткнет вас за пояс, а помните, как
боком ему обошлась контрабанда. Так и вы можете в одно прекрасное время своих полотен лишиться бесплатно.
— Будем считать, что я соглашаюсь продать вам интересующие вас полотна...
— С Буддой, имеется в виду, — напомнил ему на всякий случай Лесник, не дав закончить до конца мысль.
— ...Да, с ним и в придачу к ним, чтобы больше о них голова не болела, два подлинника полотен кисти
Репина не менее ценные, как и интересующие вас полотна, но за них вы мне даете один миллион долларов, и ни
цента меньше, — жестко поставил Церлюкевич свое условие.
— Ничего себе траванул, — услышав его условие, удивился Душман.
— Вы сами хотели этого откровенного разговора со мной. Я знаю цену своих произведений, других условий
