Глория заблудилась в ночных аллеях, зацепилась платьем за какой-то сук, вскрикнула и обернулась. Это был не сук! Ее поймал за подол повешенный…
– А-ааааа! – завопила она, тщетно пытаясь вырваться.
Молодой человек висел вниз головой, привязанный за ногу к дереву. Он не собирался отпускать Глорию.
– Мне скучно висеть одному, – заявил он, глядя на нее снизу вверх. – Присоединяйся!
– А-а-а-аааааа! – в ужасе взвизгнула она. И… проснулась.
В спальне никого не было. Она села на кровати и протерла глаза. Сквозь тонкие занавески на ее подушку лился белый свет луны. На противоположной стене резвилась «Русалочья охота» – средневековые всадницы скакали к лесу в сопровождении своры гончих…
Глория каждое утро видела эту сцену, вытканную на гобелене. Почти все убранство дома досталось ей от прежнего хозяина, умершего карлика Агафона[1]. Она нарочно ничего не меняла. Чтобы не огорчать бывшего владельца, который не торопился покидать свое жилище. Во всяком случае, Глория постоянно ощущала его присутствие. И это было приятно.
Любой другой на ее месте испугался бы. Но Глорию связывало с Агафоном нечто большее, чем короткое знакомство и едва завязавшаяся дружба.
– Что бы это значило? – пробормотала она, вспоминая свой сон.
– Ты не догадываешься?
Карлик был тут как тут. Он сидел в своем любимом креслице, свесив ножки и покачивая красивой головой. Его мягкие волнистые кудри рассыпались по непомерно широким плечам. Абсолютное совершенство лица сочеталось в нем с абсолютным безобразием фигуры. И это сочетание порождало в сознании Глории опасную смуту.
– Ты мне снишься, – сказала она, с удовольствием глядя на Агафона. Его уродство не смущало ее и уже не вызывало стыдливой жалости.
Карлик не нуждался в ее сочувствии. И это каким-то образом примирило Глорию с его отталкивающей внешностью.
– И да, и нет, – усмехнулся он губами греческого бога. – Я решил предупредить тебя.
– О чем?
– Так… о сущей безделице. Скоро тебе нанесет визит весьма загадочный субъект…
Глория не расслышала дальнейшего объяснения. Она внезапно выскользнула из спальни и оказалась в том же закоулке сада, где качался на дереве повешенный.
Кошмар не закончился. Повешенный намертво вцепился в ее подол и скалил блестящие в лунном свете зубы.
– Пусти! – дернулась она.
– Не раньше, чем придет время, – осклабился тот.
– Ах ты негодник! – с этими словами из-за подстриженной зеленой изгороди выскочил мужчина в парике, кружевной рубахе и панталонах. Воинственно размахивая в воздухе саблей, он двинулся вперед.
– Кажется, пора… – хихикнул повешенный и разжал пальцы.
– Вы освободили меня, – вымолвила Глория, с признательностью глядя на незнакомца.
– Не стоит благодарности. Еще увидимся…
Она опять проснулась. На сей раз окончательно. О ночном приключении напоминал надорванный подол ночной сорочки. Креслице, где любил сидеть Агафон, пустовало.
Глория взглянула на часы и обомлела. Они показывали без пяти минут десять!
– Ничего себе…
В дверь кто-то поскребся. Это был Санта.
– Завтрак готов, – скромно сообщил он. – Изволите вставать?
– Почему ты не разбудил меня раньше? – возмутилась Глория.
– Не велено было…
– Велено – не велено! С каких пор ты соблюдаешь придворный церемониал? – разозлилась она. – К нам скоро гость явится, а я не одета.
Великан-слуга обиженно потупился. Он хотел как лучше, а получил выговор.
– Ладно, не дуйся, – рассмеялась Глория. – Что у нас на завтрак?
– Яичница и творожный десерт.
Она почувствовала, как проголодалась. Сновидения отнимали уйму сил, будто не спишь, а трудишься в поте лица.
– Хочу есть, – сказала она.
Санта просиял и скрылся за дверью. А Глория отправилась в ванную…
* * *
После завтрака она вышла во двор и устроилась в беседке. Под птичий щебет хорошо думалось. Деревянные скамейки нагрелись от солнца, ветер приносил из сада запах яблок и скошенной травы.
Глория вспоминала слова Агафона о предстоящем визите «загадочного субъекта». Кто бы это мог быть? Новый клиент?
Она старалась представить себе визитера, но в голову лез только господин в парике, который во сне пришел ей на помощь. «Теперь я ему должна?» – лениво размышляла Глория, разморенная едой и утренним солнцем.
Невольно ей на ум пришла девушка, усмиряющая льва. Неужели это она сама?
– Наконец-то, – радостно прошептал карлик у ее уха. – Тебе предстоит опробовать свои силы. Главное – не робей. И ничему не удивляйся.
– Ты где? – спросила она в пустоту.
Вместо ответа зажужжала газонокосилка. Это Санта выкашивал траву под деревьями. Глория посмотрела в ту сторону, а когда перевела взгляд на скамейку напротив, то вздрогнула от неожиданности. Там вальяжно расположился мужчина из ее сна – одетый по моде восемнадцатого века, в парик, кружевную рубашку и панталоны до колен. Его наряд довершали белые шелковые чулки и башмаки с округлыми пряжками.
– Разрешите представиться? – почтительно осведомился он. – Граф Алессандро Калиостро.
– Глория Голицына, – назвала себя она.
– Славная фамилия. Ваши предки оставили заметный след в российской истории.
Глория вежливо улыбнулась.
– Вы знаете, кто я, – добавил мужчина, склоняя голову вправо и щуря глаза.
– Кто же не знает графа Калиостро? – польстила ему хозяйка. – Чем обязана вашему визиту?
– Значит, к делу?
– К делу, – кивнула она.
То, что она беседует с призраком величайшего шарлатана и авантюриста, не пугало ее, а забавляло.
– Моя репутация сильно пострадала от людской молвы, – заявил граф. – Смею уверить, незаслуженно. Но Бог с ними, со сплетниками и лгунами. Они наказаны уже тем, что злобной клеветой отяготили свою карму. Разрешите, я внесу некоторые поправки в сочиненную ими «биографию» Джузеппе Бальзамо, более известного под именем графа Калиостро?
Получив согласие дамы, господин в парике произнес длинную речь. Он постигал тайные науки в храмах Востока, его учителем был сам Альтотас, владеющий оккультными знаниями Египта… словом, его громкая слава вполне соответствует его способностям, которые он не раз с блеском демонстрировал титулованным особам Европы и даже при царском дворе в Санкт-Петербурге. Но стал гонимым и преследуемым, в конце концов угодил под суд инквизиции и был приговорен к смерти…
По мере того как призрак говорил, перед Глорией развертывались картины его бурной и захватывающей жизни. Вот он занимается алхимическими опытами в обществе самого гроссмейстера Мальтийского ордена… вот ликующая толпа несет графа на руках по улицам Парижа… вот он у постели тяжело больного… вот он дает показания на скандальном процессе об «ожерелье королевы»… вот его поднимают в корзине по отвесной стене тюрьмы замка Сан-Лео…
– Вся моя беда заключалась в том, что я всем сердцем полюбил женщину низкую, лживую и обольстительную, – подытожил Калиостро. – Страсть, которую я питал к ней, застлала мой разум. Мое предвидение капитулировало перед прелестями юной Лоренцы Феличиани. Я не хотел верить собственным догадкам и не скоро признал, что женат на шпионке иезуитов, которые вертели ею, как хотели. Она погубила меня…
«Каким образом?» – чуть не спросила Глория, ведь отрывочные данные о визитере, получаемые ею из неизвестного источника, не могли восполнить пробелы в истории Калиостро. Она не интересовалась его личностью настолько, чтобы быть в курсе всех поворотов его судьбы.
– Меня тоже стали называть шпионом иезуитов, – между тем сокрушался граф. – Хотя ни от чего я не был далек так, как от политики. Лоренца изменяла мне, плела интриги за моей спиной… а я не находил в себе сил прогнать ее. В России она вздумала очаровать Потемкина, чем вызвала гнев императрицы Екатерины… и нас в два счета выслали из страны…
Глория увлеклась придворными сценами времен Екатерины II и пропустила часть монолога странного гостя.
– …пришлось вернуться во Францию, – донеслось до нее, и она навострила уши. – Мои планы по открытию Египетской масонской ложи провалились из-за Лоренцы. Ее флирт со светлейшим князем Потемкиным, как я уже говорил, положил конец нашему пребыванию в России. Но и в Париже меня преследовал злой рок!
– Снова Лоренца? – вставила Глория.
– Слабость плоти – вот мой заклятый враг! – с пафосом воскликнул Калиостро. – Я знал, с кем имею дело, однако любовное вожделение толкнуло меня на кривую дорожку. Я поддался мольбам жены и угодил на скамью подсудимых. Лоренца, эта игрушка в руках иезуитов, оказалась вовлеченной в заговор, целью коего было свержении французской монархии. Ее роль, ничтожная по сути, склонила чашу весов в пользу бунтовщиков.
Он смущенно вздохнул и добавил:
– Ваш покорный слуга предсказал Великую французскую революцию[2], но не сумел избежать собственной фатальной ошибки. Любовь сильнее разума. А страсть слепа и глуха к призывам мудрости.
