— Не слышала, — мотнула головой Мария.
— А какие они, хозяева-то? Добрые али злые?
— Добрые.
— Это хорошо, — удовлетворенно констатировал Василий. — Люблю добрых… А ты домой, что ли, собралась?
— Домой, — кивнула она.
— А что, дома тебя дети малые ждут? — хмыкнул Василий.
— Ждут, — ответила Мария.
— И муж ждет?
Она промолчала.
— Нет, стало быть, мужа. А дети — имеются. Вдовица?
Мария молча кивнула.
— И я вдовец. — Василий понурил голову, искоса наблюдая за реакцией Марии. Приметил, как изменился ее взгляд, похоже, в нем появилось доверие. Это то, что надо…
Она бросила на него еще один короткий взгляд и пошла дальше. Он двинулся следом. Так они и шли: она впереди, он немного поодаль и в сторонке, пока не подошли к ее квартирке в подвальчике. Открывая дверь, она снова оглянулась и вошла внутрь. Василий постоял еще немного, потом повернулся и потопал прочь.
Через два дня, уже под вечер, он пришел снова. В кармане у него были бутылка водки и круг копченой колбасы. В руке — кулечек с конфетами.
— Это тебе и детям, — протянул он ей кулек. Потом, потоптавшись, спросил: — Я войду, что ль?
Мария молча отступила от двери, давая гостю возможность пройти.
Василий неспешно вошел, протопал в комнатку, огороженную пополам занавеской, заглянул за нее. Старший ребенок спал, приоткрыв рот, младший просто пялился в потолок, видно, о чем-то размышляя.
— Не соврала про детей, — удовлетворенно произнес он, отпустив занавеску. — Я так и думал.
Достал из кармана водку и поставил ее на стол. Потом вынул колбасу, положил рядом с бутылкой и спросил:
— Хлеб есть?
Мария метнулась в закуток в самом углу, отгороженный от комнаты холщовой тряпицей, и, достав из тумбочки хлеб, тонко нарезала его.
— А стаканы?
Она снова метнулась, достала два чайных стакана, тщательно протерла их, тоже поставила на стол.
Василий по-хозяйски уселся на стул, сковырнул сургуч, наполнил до половины стаканы и произнес:
— Ну, чего стоишь-то, садись, чай, ведь не в гостях.
Мария присела.
— За знакомство, значит, — поднял он свой стакан. — Ну, будь. — И залпом выпил. Потом отломил от колбасного круга хороший кусман, взял хлеб и принялся закусывать. — Ты чего не пьешь-то? — спросил он, заметив, что Мария даже не пригубила. — Пей.
Мария отхлебнула из стакана и отрезала от колбасы кусочек.
— Да ты ешь, чего робеешь-то. — Пододвинул Василий колбасу ближе к ней. — Я на службу устроился, вот, авансец хороший от хозяина получил. Так что гуляем. — Он налил себе опять половину стакана, подлил и Марии: — Жизнь я новую тут начинаю. Хозяйка мне, стало быть, нужна. Чтоб все чин по чину было. Понимаешь, к чему я это говорю?
Она молчала, стараясь не смотреть ему в глаза. Но намек, конечно, поняла…
— А что, ты мне подходишь, — продолжал развивать свою тему Василий. — Хозяйственная, работы не боишься. А что дети у тебя, так это ничего. Хорошо даже. Детей я люблю. Прокормлю небось, — усмехнулся он. — Слава богу, руки-ноги есть. Ты это, не боись, со мной не пропадешь…
Через четверть часа, когда бутылка была допита, Василий, посмотрев на Марию помутневшим взглядом, проговорил:
— Ну чё, давай это… Спробуем с тобой, что ль? — Он снова усмехнулся и шумно сглотнул. — Чего же нам тянуть? Если что, так я и жениться готов… — И грубовато притянул Марию к себе, а она и не думала противиться.
На том и сговорились.
Через два месяца Мария и Василий обвенчались в православном Христорождественском храме. Скромненько так, безо всякого шика, который им был ни к чему.
Стали жить по-семейному. Василий служил у тех же хозяев, к которым раз в неделю приходила убираться и стирать Мария. Проживал он у нее. Да так, будто это он взял к себе ее с детьми, а не она его приютила у себя. Детей малых держал в строгости, так что при нем они даже пикнуть не смели. Мария же использовалась им как домработница и женщина для мужских утех, которые, к слову сказать, были не часты. Случались и оплеухи, ежели что-то Василия не устраивало, а также для порядка, чтобы женщина знала свое место. Словом, это была семья, каковых по российским губерниям было не счесть. Не лучше, но и не особо хуже других.
Война с германцем пришла неожиданно. И в девятьсот пятнадцатом, когда немцы стали приближаться к Риге, Василий велел собирать пожитки, чтобы съехать куда подалее. Какое-то время он решал, куда следует податься: в Нижний Новгород, где у него была дальняя родня, или в Казань, где осел приятель по арестантской роте. В обоих городах он бывал после Русско-японской войны, когда, неплохо заработав на Дальнем Востоке, разъезжал со своей первой женой по городам и весям империи, выискивая местечко для постоянного проживания.
Выбрал Казань. Туда они всем семейством и отправились…
Приехав в город, поначалу остановились в номерах для приезжих купца Щетинкина на Большой Проломной. Немногим позже, когда Василий устроился на службу извозчиком при земском сиротском доме, они сняли за два с полтиной в месяц дом в Суконной слободе неподалеку от бывшей Суконной мануфактуры.
Жили вполне сносно. Случались и свои семейные праздники. Правда, большую часть времени Василий где-то пропадал, о чем с супругой никогда не делился. По-мелкому подворовывал, добытое тотчас продавал на Сорочинском базаре под Третьей Горой. Вырученные денежки пропивал в слободских кабаках или проматывал в «веселых домах» на Дегтярной улице с девками, что стоили не дороже двугривенного. Мария выкрутасы мужа сносила терпеливо: на Суконке, как называли слободу местные жители, так жили многие семьи.
Зимой шестнадцатого года, в один из дней Масленой недели, на льду озера Ближний Кабан, что разделял Суконную и Татарскую слободы, традиционно составились кулачные бои между жителями Татарской и Суконной слобод. Сначала, для затравки, дрались мальчишки. До первой крови. Мужики, стоявшие «стенкой на стенку» позади них, подзадоривали пацанов и распалялись зрелищем. Когда одному из мальчишек пустили юшку, бой был остановлен, пацанов растащили, и в дело вступили взрослые.
Зрители, коих всегда набиралось немало и среди которых были бойцы прошлых поколений, расположившись по обоим берегам озера, наблюдали за тем, как мужики с одной и другой стороны с гиканьем и криком кинулись друг на друга, отвешивая удары, как кто-то падал, вставал, снова падал…
Василий тоже был тут. До этого он сидел в кабаке, и его, как и прочих, что пришли пропустить стаканчик-другой, позвали цеховые, державшие путь на Кабан-озеро.
— Айда татарву бить! — гаркнул кто-то из цеховых, и призыв возымел действие: мужики, подогретые водкой, гурьбой вывалили из кабака и пошли вместе с цеховыми на озеро «бить татарву».
Когда «стенки» суконщиков и татарских сошлись, Василий мгновенно принял удар в челюсть и едва устоял на ногах.
— Ах ты, с-сука! — прошипел он и кинулся на ударившего его татарина, мутузя того кулаками справа и слева. Татарин закрывался, изредка отмахиваясь, потом все-таки упал. Василий одним прыжком оседлал упавшего и начал что есть силы лупить его в лицо, сбивая костяшки пальцев в кровь.
— Э-э, урыс, итэ ни па правилам, — попытался за шкирку оттащить его от лежачего другой татарин, длинный, как жердь. — Лижащива не биют, билят!
Василий, не глядя, отмахнулся, заехав ему в живот. Длинный согнулся, упал на колени.
А Василий продолжал бить, испытывая при этом какую-то сладкую и пьянящую страсть, несравнимую даже с той, какая бывает, когда овладеваешь понравившейся бабой. Лежащий под ним татарин был всецело в его власти, и он мог делать с ним все, что угодно. Даже убить. Василий аж задохнулся от нахлынувшего всевластия, что и спасло лежащего. Собрав последние силы, тот рывком перевернулся на бок, закрывая голову, и, выскользнув из-под Василия, на коленках уполз в сторону.
А у Василия, кажется, вдесятеро прибавилось сил. Он с криком врезался в толпу татарских, раздавая тяжелые удары, свалил одного, второго… «Стенка» суконно-слободских стала помалу теснить татар, и скоро те побежали под восторженные крики и свист зрителей-суконщиков.
Когда драка закончилась, к Василию подошел тот самый цеховой, что подбивал слободчан идти на озеро бить татар.
— Ох, лихо ты сёдни бился, — хлопнув Василия по плечу, уважительно произнес цеховой. — В записные[2] мы тя определяем. Как лучшего бойца. А щас — айда в кабак! Победу обмывать…
Домой он в тот день пришел за полночь. Пьянущий донельзя. Пришел и замертво бухнулся прямо на пороге. Мария его раздела, кое-как дотащила до кровати, с трудом подняла и уложила. Долго не могла потом уснуть. Наконец, уже засыпая, услышала, как Василий мелко хихикает во сне. Сон тотчас прошел. И она долго еще лежала с открытыми глазами…
Лето девятьсот семнадцатого выдалось беспокойным. Рабочие бастовали, кабаки были переполнены, какие-то чернявые люди, в бородках и пенсне, созывали на больших улицах и площадях митинги и призывали к свержению Временного правительства и передачи всей власти Советам. Каким таким Советам надо было передавать власть, Василий не понимал, но, попав на один из таких митингов, орал вместе со всеми:
