мероприятия – открытия выставок, например. А один Седерстрём участвовал в важной дипломатической миссии за океаном. И тут он вспомнил. Ну конечно: Нильс Персонн-Седерстрём был тот писатель, о котором трещали все газеты вот уже лет десять подряд. «Шведский Хемингуэй» – так они его называли.
– Тот самый Нильс Седерстрём? – спросил он.
Она опустила глаза.
– Да.
На Ульфа это произвело впечатление.
– Он ведь очень известен, верно? Не только у нас, конечно, но и в Германии, Америке, Англии… Я слыхал, они там обожают его книги.
Она слегка наклонила голову, принимая комплимент:
– Он хорошо пишет, да.
Ульф попытался припомнить, что же еще он читал о Седерстрёме. Да, точно: Седерстрём был этакий плохой парень – он много пил, дрался и ухлестывал за женщинами направо и налево. Поневоле напрашивалось неприятнейшее предположение: склонность Седерстрёма к насилию проявляла себя и дома.
– Ваш партнер поднял на вас руку? – осторожно спросил он.
– Нет, конечно, нет, – быстро ответила она. – Ничего подобного. Наоборот, в этом случае он – жертва. Поэтому-то я к вам и пришла.
– Жертва чего?
– Шантажа. Я обнаружила, что он потихоньку перечисляет кому-то деньги. Когда я спросила его об этом напрямую, он уклонился от ответа. И тогда я ему сказала: «Тебя шантажируют?», а он ничего не ответил, но я сразу поняла, что попала в точку. У него сделался ужасно виноватый вид.
Ульф откинулся на спинку стула.
– Можно спросить: почему он не явился сюда лично, чтобы подать жалобу?
У Эббы сделался смущенный вид.
– Потому, что он так и не признался, что его шантажируют. Я узнала о платежах, которые уходят куда-то с его счета. Но он вообще отказывается о них говорить! Хуже того: признай он даже, что его шантажируют, он все равно не стал бы ничего по этому поводу делать.
– А можно спросить: почему?
Разумеется, Ульф полагал, что уже знает ответ: в большинстве случаев жертвы шантажа даже и не мечтают о том, чтобы пойти в полицию – потому, что не хотят раскрывать ту самую тайну, которую узнал о них шантажист.
– Думаю, потому, что он не хочет никакой огласки, – сказала Эбба. – Нильс – знаменитость, как вы уже знаете. А знаменитые люди часто стремятся избежать огласки – то есть, если это возможно.
– А бывает, что и наоборот, – возразил Ульф. – Помните несчастную леди Ди? Она, бывало, специально звонила журналистам, чтобы сказать, что не желает никакой огласки. Довольно странно.
– Нет, мне кажется, Нильс – не такой, – ответила Эбба. – Это совсем не в его духе, – она немного помолчала. – Это я хочу повлиять на ситуацию. Мне нужно остановить этого шантажиста, кем бы он ни был.
– Хорошо, – сказал Ульф. – Но, как правило, мы стараемся не начинать расследование, если этого не хочет сам потерпевший.
Эбба подалась вперед.
– Но вам же наверняка приходится расследовать подобные случаи. Как насчет жертв домашнего насилия? Они довольно часто отказываются давать показания – по крайней мере, я об этом слыхала.
Ульфу было хорошо известно, что она права. Когда он еще только начал работать в полиции, ему пришлось иметь дело с целым рядом подобных случаев – и всякий раз ему с трудом удавалось сдержаться. Муж – а, как правило, это был муж – маячил где-то на заднем плане, самодовольно ухмыляясь, пока его запуганная жена твердила историю, которую он ей скормил. Нет, ее муж никогда бы не поднял на нее руку; нет, она просто «упала с лестницы» – или, если с воображением было совсем уж туго, то «ударилась о дверную ручку». Ульф кипел от ярости; он терпеть не мог любителей издеваться над слабыми, и больше всего ему хотелось познакомить очередного мерзкого супруга с одним своим коллегой по имени Стиг, который некоторое – довольно короткое – время был чемпионом Швеции по боксу в среднем весе. Стиг, конечно же, был всей душой против насилия, кроме как на ринге, и, бывало, разочаровывал своих не столь деликатных коллег, сторонников «мягкого убеждения», как они это называли: метод, который обычно применялся против асоциальных тинейджеров – любителей граффити, стихийных расистов, вандалов, – которым, как правило, не хватало отцовской руки, по причине отсутствия отцов. Ульф эту практику никогда не поддерживал.
– Домашнее насилие – это всегда сложно, – сказал он. – Мы, как правило, знаем, что происходит – информация доходит до нас разными путями, – но бывает, что с нами просто отказываются сотрудничать. В самых серьезных случаях мы готовы все-таки возбудить дело, хотя приговора добиться практически нереально, если жертва насилия отказывается давать показания.
Эбба вздохнула.
– Мир далек от совершенства, правда?
– Очень далек, – согласился Ульф.
Тут Эббе в голову пришла новая мысль.
– А что, это всегда – муж?
– Как правило, да, – ответил Ульф. – Но был у меня один случай, когда жертвой оказался мужчина. Нас вызвали соседи: они услышали шум. Мы приехали и обнаружили этого несчастного – у него под глазом был синяк размером с хорошую сливу; кроме того, он был в ужасном расстройстве. Помню, я заметил, как у него дрожали руки. Он был профессиональный саксофонист – и, должен сказать, очень неплохой… – тут он осекся. Эту деталь ему упоминать не стоило, здесь пахло нарушением конфиденциальности: в Швеции было не так-то много известных саксофонистов.
Эбба правильно истолковала его замешательство.
– Не беспокойтесь, вы не сказали ничего, что позволило бы мне понять, кто он, – она немного помолчала. – К тому же я не люблю болтать, – тут она опять замолчала. – Я так понимаю, вы тоже? То есть при вашей работе. Я имею в виду…
– Уверяю вас, так оно и есть, – прервал он ее. – Эта оговорка вырвалась у меня случайно, и такое происходит очень редко. Даю вам слово.
Это ее явно успокоило.
– Ну, как я уже говорила, Нильса кто-то шантажирует. Он мне практически в этом признался.
– Да, но нам понадобятся какие-то доказательства. У вас они есть?
– Разве то, что я вам рассказала, – не достаточное доказательство? – нетерпеливо спросила она.
Ульф ответил, что он нисколько не сомневается в ее словах, но, чтобы открыть дело, должно быть еще что-то – в дополнение к ее показаниям.
– Нам понадобится доказательство, приемлемое в глазах закона.
– А вы разве не сможете найти его сами? Это же ваша работа?
Ульф ответил не сразу. Недавно он был на собрании старших следователей, где, среди прочего, обсуждали, что в последнее время статистика нерасследованных дел стала объектом пристального внимания со стороны некоторых политиков. В том числе вопросы возникли и у его брата Бьорна, лидера партии «Умеренные экстремисты». У умеренных экстремистов имелись соображения относительно закона и порядка,
