Он снимал пиджак и вешал его на плечики.
Взгляды их встретились. Торбэк улыбнулся своей ласковой улыбкой и подошел к ней.
Он привлек ее к себе.
При малейшем движении кровать противно скрипела. Верхний свет был выключен, горела только тусклая лампа у изголовья.
В ее свете мягкие спутанные волосы Торбэка напоминали льняную пряжу. Его большие голубые глаза с вожделением смотрели на Сэцуко. Тонкими жилками просвечивали в огромных белках кровеносные сосуды.
Сильные руки, широкая грудь, поросшая золотистыми волосами. Вдоль рук тянутся толстые вены. Руки до локтей тоже покрыты золотистым пушком.
Сэцуко вся сжалась. Голова ее покоится на сильной руке Торбэка. Длинными пальцами этой руки он перебирает ее волосы. Другая рука гладит ее грудь.
Лицо Сэцуко влажно, но это не от слез, а от его поцелуев. Сэцуко тяжело дышит. Крылья ее носа все время вздрагивают. Торбэк перебирает ее волосы и что-то шепчет. Иногда он переходит на свой родной язык, но Сэцуко кажется, что она понимает каждое слово.
Ручей не говорит словами, но в журчании его слышится то радость, то печаль, то ласка, то гнев. Так и в шепоте Торбэка. Сэцуко не знает слов, но смысл их глубоко проникает в ее душу.
— Можно?
Он спросил тихо, и она не расслышала. В ушах у нее звенело.
— Можно? — повторил Торбэк.
На этот раз он спросил громко, она поняла и вся задрожала. И вдруг в эту дрожь ворвались руки Торбэка. Они срывали с нее одежду. Она сопротивлялась, но руки делали свое дело. А его губы еще крепче прильнули к ее губам.
— Свет! — почти простонала Сэцуко.
Возможно, ей хотелось больше света. Но рука Торбэка потянулась к лампе, и лампа погасла. Однако в комнате не стало темно. Свет сочился неизвестно откуда, и их тела ясно обозначались на кровати.
— Бэк, милый! — дрожащим голосом сказала Сэцуко, хватая его руки. — Вы меня любите?! Всегда будете любить?!
— Люблю, очень! — приглушенно прошептал Торбэк.
— Это навсегда? — спрашивала она, задыхаясь.
— Я готов поклясться! — воскликнул Торбэк и перекрестился.
Сэцуко уткнулась в его широкую грудь и разрыдалась.
Но чем больше она всхлипывала, тем смелее становился Торбэк. Она все еще сопротивлялась, но уже совсем слабо, как бы нехотя. И он ласково преодолел это сопротивление…
После того, что произошло, Торбэк и Сэцуко уже не могли и дня прожить друг без друга.
Встречи урывками в приюте их не устраивали. Там было много глаз, выбраться в лес ночью не всегда удавалось. А им хотелось видеться каждый день.
И Торбэк стал вставать по утрам раньше обычного, чтобы встретить Сэцуко на своем «рено» недалеко от ее дома.
От церкви святого Гильома к приюту вела прямая дорога через лес и поля. А Сэцуко жила в совершенно противоположной стороне, и, чтобы ее встретить, Торбэк делал огромный крюк. На это уходило более сорока минут.
«Рено» Торбэка быстро проскакивало проселок и мчалось по городским окраинам. Движение в столь ранний час было еще небольшим, но все равно времени уходило на это много.
Миновав окраину, машина снова вылетала к лесу.
Сэцуко уже поджидала его у обочины шоссе на опушке. Завидев ее, Торбэк махал рукой и останавливал машину.
— Доброе утро, Сэцуко!
— Доброе утро! — отвечала девушка, торопливо усаживаясь в машину.
Торбэк сидел за рулем всегда в темных очках, так хотела Сэцуко. Они направлялись в приют. Теперь можно было не спешить, ведь им так хотелось наговориться.
Придвинувшись к Торбэку вплотную, Сэцуко все время что-нибудь мило болтала, а он только поглядывал на нее. Молчать Сэцуко не могла и без конца придумывала темы для разговора.
Торбэк отвечал коротко и все время улыбался. Часто он останавливал машину на какой-нибудь тихой улице, и они, прижавшись друг к другу, продолжали разговор.
Недалеко от приюта Торбэк тормозил и высаживал Сэцуко. Она махала ему рукой и уходила только тогда, когда он в ответ тоже поднимал руку.
В эти минуты девушка вся излучала счастье.
Недалеко от гостиницы, где Торбэк и Сэцуко провели несколько часов, находится ветрозащитная лесная полоса. Здесь на огромном участке простирается великолепная роща. По южной кромке рощи пролегает отличное шоссе. Это магистральная дорога, и поток легковых машин и автобусов в обоих направлениях не прекращается ни на минуту. В одном месте шоссе пересекает прямую как стрела улицу, вдоль которой шпалерами тянутся деревья гинкго. Это очень красивое место. Его часто фотографируют для видовых открыток.
Неподалеку от этого места стоит современный трехэтажный жилой дом. Говорят, что по фешенебельности в Токио второго такого нет. Здесь снимает квартиру знаменитая японская актриса. Если не считать актрисы, в этом доме почти все жильцы иностранцы. Среди них обращает на себя внимание господин Ланкастер. Говорят, что он англичанин, но так ли это на самом деле — неизвестно.
Он называет себя коммерсантом и занимает в этом доме двухкомнатную квартиру, хотя и однокомнатные стоят здесь баснословных денег.
На вид господину Ланкастеру лет тридцать пять — тридцать шесть. Он высок, хорошо сложен, лицо у него строгое, властное, виски уже с сединой. Он всегда безукоризненно одет и аккуратно подстрижен. Видимо, он очень следит за собой, не так это просто — поддерживать репутацию состоятельного англичанина.
В центре города у него своя контора с молоденькой секретаршей, которую тоже считают англичанкой, и двумя клерками. Секретарь-стенографистка изредка приходит к нему на квартиру. Это красивая девушка с золотистыми волосами.
Нго квартиру посещают немногие, и почти все они иностранцы. Наведываются сюда и Билье с Городи. Приходят они, конечно, в мирском платье.
Господин Ланкастер часто покидает Токио. Он много разъезжает по торговым делам, и поездки его длятся довольно долго. Ездит он то в Гонконг, то на Манилу, то в Каир, то в Корею. Видно, его торговая деятельность очень обширна.
Перед каждой поездкой и сразу же по возвращении в квартире господина Ланкастера появляются священники ордена святого Василия. По-видимому, господин Ланкастер горячий приверженец этого ордена.
Но почему господин Ланкастер запирает дверь на ключ, когда у него бывают святые отцы? И разговаривают они в самом укромном уголке квартиры, придвинувшись друг к другу вплотную, да и то шепотом.
И странно, во время этих бесед господин Ланкастер ведет себя со святыми отцами как хозяин, а ведь святые отцы сами привыкли держаться со своей паствой — какое бы высокое положение ни занимала она в миру — как наставники. Но здесь почему-то роли меняются.
Встречаются они чаще всего поздно вечером.
Святые отцы украдкой ставят машину у бокового крыла фешенебельного здания, где живет господин Ланкастер, озираются по сторонам и осторожно толкают толстую стеклянную дверь подъезда. Затем они поднимаются по широкой мраморной лестнице на третий этаж, стараясь пройти незамеченными, и тихо стучат в дверь двадцать шестой квартиры.
В двери сбоку устроен «глазок». Взглянув в него, хозяин квартиры устанавливает личность посетителя и только после этого открывает дверь. Здесь и днем бывает тихо, а уж ночью тут, словно в вакууме, стоит звенящая тишина.
Господин Ланкастер.
Это имя надо запомнить. Вот уже в течение нескольких лет он руководит деятельностью церкви святого Гильома, но, разумеется, не церковной.
После войны американский фонд LARA присылал в Японию много товаров, в том числе и одежду, предназначавшуюся для пострадавших детей. Эту одежду распределяли среди населения различные религиозные организации. Но вряд ли кто догадывался, что ношеная детская одежда, поступавшая в адрес ордена святого Василия, предварительно вспарывалась в специальном помещении церкви святого Гильома и из нее извлекали некий, более выгодный «товар». И только после этого ее отдавали для распределения.
Что же скрывалось в одежде? Что можно было и имело смысл зашивать под подкладку, чтобы не привлечь внимания? Во-первых, конечно, то, что легко укрыть, а во-вторых, то, что стоит дороже одежды.
Господин Ланкастер был опытным коммерсантом, он знал, что больше всего приносит прибыль. И не случайно священнослужители церкви святого Гильома посещали господина Ланкастера в его роскошной квартире тайком и лишь глубокой ночью.
Торбэк тоже часто посещал господина Ланкастера.
Он являлся сюда в мирской одежде, оставляя сутану в доме Ясуко.
Казначейские дела отнимали у Торбэка массу времени, но он продолжал встречаться с Сэцуко.
Иногда это бывало в лесу, ночью, иногда в той самой гостинице, где они провели свой первый вечер.
Прислуга гостиницы принимала Торбэка за американца. Держался он с горничными приветливо, иногда угощая их жевательной резинкой или шоколадом.
