Наверху, на Красной Пресне, тоже было много людей. Кто-то из прохожих выглядел суровым, нахмуренным, пришибленным, но иные, напротив, были веселы и вдохновенны, словно на первомайской демонстрации. Вот только демонстрация была не первомайской. И не в защиту режима, как бывало семьдесят с лишним лет, – а против него.
Арсений предполагал, что резиденция российского правительства, не подчинившегося ГКЧП, окажется за тройным как минимум оцеплением из солдат, милиционеров, танков, колючей проволоки и еще бог знает чего. И как тогда прикажете туда пробиваться?
Однако пройти к зданию удалось неожиданно просто. Издалека он видел пару танков, разрозненные группы солдат – которые, казалось, сами не знали, что им делать, и робко выпрашивали у прохожих сигареты. Милицейский кордон, правда, имелся – стояла за железным ограждением пара служивых. Однако они с почтением пропустили Челышева – стоило ему только козырнуть своим удостоверением внештатного корреспондента «Советской промышленности».
Сам подъезд Верховного Совета РСФСР меж тем охранялся мужиками в гражданском, в галстучках, однако же с автоматами Калашникова на боку. Красное удостоверение с золотыми буквами ПРЕССА оказало на вооруженных людей магическое воздействие. Арсения пропустили – притом ему даже рассказали, на каком этаже разыскать Ельцина.
Эдак любой шпион может пробраться, подумалось Арсению. Пролезет агент путчистов да и замочит Бориса Николаича, икону нынешнего сопротивления. Правда, возникает вопрос: где маршал Язов и другие путчисты найдут такого героя? Кто согласится пожертвовать собой ради их сомнительной и отнюдь не могучей кучки?
Или Сеня слишком хорошо думает о людях в погонах? И армия все-таки верна приказу? И спецназ КГБ, если его пошлют на штурм, разнесет тут все по камушку? И таких же, как они сами, русских людей не пожалеет?
Все в тот день было зыбко, висело на волоске. Вот именно – или грудь в крестах, или голова в кустах.
Арсений поднялся на нужный этаж. Работал лифт, горел в кабинке свет, что Челышева удивило. Он немного иначе представлял себе осажденный очаг сопротивления: «По-моему, путчисты первым делом должны были отключить здесь электричество, да и воду с канализацией».
Едва Сеня вышел из кабины – глядь, навстречу ему идет Лев Суханов, помощник Ельцина. Тот Арсения узнал. Еще бы! Когда Борис Николаевич попал в опалу и ни слова о нем не говорилось ни по телевизору, ни в газетах, именно Сеня стал первым журналистом, взявшим у БНЕ интервью. Суханов обрадовался:
– Тоже к нам? Молодец!
– Вот, хочу с Борисом Николаевичем поговорить для газеты. О текущем, так сказать, моменте.
– Напомни, кто ты? Откуда?
– Челышев Арсений, из «Советской промышленности».
– Ах да! Ну молодец, что пришел. Ничего не обещаю, но доложу. Жди.
Говорили они с Сухановым на бегу. Все здесь, в резиденции руководителей России, бурлило. Пролетали люди с бумагами – но с оружием. Прошествовали опереточные казаки в бурках и с шашками. Люди в свитерах проволокли массивную телекамеру. «Прямо «Десять дней, которые потрясли мир»! А я, значит, Джон Рид?»
Ждал он недолго. Озабоченный Суханов вышел от Самого, процедил уголком рта:
– Сейчас он выйдет. У тебя будет минут семь, пока он спускается вниз.
И точно – вскорости появился Ельцин: вдохновенный, собранный, помолодевший. При виде его у Челышева в памяти мгновенно вспыхнул отрывок из «Медного всадника»: движенья быстры, лик ужасен, он сам как божия гроза.
Впереди и рядом с Борисом Николаевичем шествовали охранники с «калашниковыми» на изготовку. Когда Арсений рванулся к лидеру, телохранители подобрались, но Суханов уже ввинтил его мимо охраны к Самому.
Диктофон оказался как нельзя кстати. Батарейки «Крона» не испортились в тещином холодильнике. Челышев нажал красную кнопку, пошла запись. Шаг у Ельцина был широкий, журналист едва поспевал за ним. От лидера русской революции слегка попахивало спиртным – тогда еще не слишком понимавший в алкоголе Арсений не мог разобрать: то ли после вчерашнего, то ли уже после опохмелки. Ельцин, заприметив краем глаза наставленный на него диктофон, немедленно на ходу начал вещать. И понес с места в карьер.
– Изменники и предатели Родины, захватившие власть, не пройдут!
У Сени аж мурашки по спине пробежали, подшерсток на загривке дыбом встал. Война была объявлена. Миром, подумал он, сторонам теперь не разойтись, и, значит, прольется кровь. Много крови. В том числе, наверно, и его, Арсения.
Они вошли в лифт: он, Ельцин, Суханов, три охранника. Остальная свита бросилась вниз по лестнице. Охранники стояли с каменными лицами, а российский президент продолжал вещать. В замкнутом пространстве запах алкоголя стал отчетливее.
Ельцин сказал немного. И в сущности, ничего нового – по сравнению с тем, что было написано в листовках, о чем болтали на улицах. Но в устах не говоруна с Тверского бульвара, а президента России эти слова обретали грозную, могучую силу.
Внизу, на выходе из здания, Суханов и прочая свита оттеснили Челышева от Ельцина. Суханов, явно симпатизировавший провинциальному пареньку, успел только шепнуть ему: «Теперь фотоаппарат готовь, будет интересно». И точно. Они вышли на улицу, совершили стремительный проход – Челышев держался в хвосте свиты, она уже приняла его за своего.
А затем Ельцин стал взбираться на танк, который привел к Белому дому изменивший приказу генерал-майор Таманской дивизии Лебедь. Помощник сунул Сене, как и другим журналистам, невесть откуда появившимся, отксеренное воззвание – то самое, которое российский лидер зачитывал в данный момент с боевой машины. Челышев расчехлил фотоаппарат и защелкал затвором.
Впоследствии он отдаст эти снимки журналу «Тайм» – не продаст, а именно отдаст, хотя мог бы выручить за них, наверное, неплохие деньги. Однако в те романтические времена еще мало кто думал о личном обогащении. А Сеня меньше всех.
Глядя через видеоискатель на решительного российского президента на танке, Арсений понимал: происходит революция. Начинается гражданская война. И он, Челышев, оказался в самой ее сердцевине.
Потом он вернулся в Белый дом и нашел свободный кабинет с телефоном. Странно, но связь имелась. Да, удивительно ведут себя заговорщики-путчисты. Халтурят, можно сказать. Оставили главный штаб сопротивления со связью.
Репортер стал названивать в родную «Советскую промышленность». Но стенографистка Марта диктовку Челышева не приняла.
– Ой, Сенюшка, зачем? Что время терять! Нашу газету ведь тоже закрыли.
– Черт! А какие издания выходят?
– «Правда», по-моему.
– Нет, там интервью с Ельциным точно не напечатают.
– Говорят, ребята из «Комсомольца», «Вечернего клуба», «Мегаполиса» стали оппозиционный листок вместе издавать. «Общая газета» называется.
Марта снабдила Арсения телефоном подпольного издания. После пары звонков он вышел на людей, принимавших в «Общей» решения.
– Интервью с Ельциным? Эксклюзив? Конечно, давайте немедленно!
И тогда он продиктовал стенографистке интервью. Через десять минут Егор Яковлев, главный редактор «Общей», сам перезвонил ему в Белый дом и сказал, что немедленно ставит материал в номер. Спросил, не может ли Сеня подвезти фотографии.
Подвезти фото… Цифровой техники тогда не существовало. Это сейчас революционные снимки и видео переправляются в газеты и на телевидение в доли секунды. А тогда требовалось проявить пленку, потом напечатать. Для того нужна была лаборатория. А чтобы доставить в нее катушку с пленкой, требовалось покинуть Белый дом. «Смогу ли я пробраться назад? – думал Челышев. – Вряд ли. Однако какой искус! Какой замечательный повод убежать отсюда, пересидеть штурм – а он ведь будет – в спокойном месте. И героем побыть – Ельцина на танке своими глазами видел! Интервью у него взял! – и живым остаться». Однако после секундного колебания Арсений Яковлеву отказал.
– Ну как там, в Белом доме, вообще? – спросил Егор. – Как настрой? Твой прогноз?
– Они будут стоять до конца, – определенно заметил Сеня.
– Понятно, – вздохнул Яковлев. – Ну, держитесь там.
А потом Челышев вместе с осажденными стал строить баррикады. И ждать штурма. Он был уверен, что спецназ КГБ будет брать Белый дом сегодня же ночью, скорее всего, в четыре-пять утра, когда больше всего хочется спать и еще не рассвело. И он вдруг ужасно пожалел, что не простился с Настей и Николенькой. «Будет лучше, если они ничего до поры не узнают, а то Настенька с ума сойдет». В своем блокноте, сразу после расшифровки ельцинского интервью, он все же написал, на всякий случай, прощальное письмо: «Настенька и сынуля, у меня ближе вас никого нет…»
То ожидание штурма оказалось страшным, но и одновременно радостным воспоминанием. Когда совсем рассвело, а потом взошло наконец солнце и Арсений окончательно уверился, что штурма не будет, что путчисты сдрейфили, он, не сомкнувший глаз, словно родился второй раз. Оказывается, он находился в диком напряге. И вот – напряжение отступило. Челышев выпил полстакана коньяку (спиртное в Белом доме в ту ночь достать было легко) и завалился спать прямо в холле на стульях…
