Впопыхах Антон собрался, прихватил под мышку заранее купленный букет из искусственных цветов. В июне был день рождения матери, и Горячев всегда приезжал к ней с символическим подарком в загробную жизнь так же, как и в годовщину смерти. В бога Горячев не то чтобы верил, но и атеистом-скептиком не был, — ему всегда хотелось думать, что умершие любимые наблюдают откуда-то свысока или со стороны, что некоторые верные поступки совершаются по их неощутимой подсказке. Во всяком случае они точно оставались памятью и совестью живых, а значит — заслуживали уважения.
Леха, Алена и Влад ждали возле дома на машине. Остальные — уже на месте. От Льва в телеграме висело сообщение: «Я добрался. Люблю тебя.))» Антон бросил свое «Скоро буду, прости, проспал немного! Все потому что без тебя. =))» — и стикер с сердечком.
— Вы могли и не ехать со мной, — смущенно оправдался Горячев, когда подсел к Коткову на привычное место позади водительского сиденья. — Тогда бы и ждать не пришлось. Это все-таки личное…
— Да ну, как же можно, — отмахнулся Леха. — Мы все знаем, что этот день для тебя очень важный.
Антон подумал, что обычно, вроде бы, не драматизировал насчет поминок перед друзьями так сильно, хотя обрадовался поддержке. Да и Лев, как обещал, именно сейчас нашел время, чтобы выразить участие.
День выдался солнечный и спокойный. Кладбищам, вопреки всему, вообще редко была свойственна мрачная атмосфера — они скорее манили безмятежностью и правильностью. Даже заброшенные могилы стояли непоколебимыми каменными и железными стражами, несущими на себе хотя бы самую малую частичку человека, которого хранят в безвременье, — имя и годы жизни. От обочин дорог к ногам кучками тянули свои маленькие головки на длинных шейках незабудки. На семейный участок, где были похоронены мать и ее родители, Антон пересадил цветы памяти сам. Их он считал чем-то лучшим и более символичным, нежели безвкусные венки.
Вот за поворотом показался знакомый кованый заборчик. Родню Горячев находил всегда легко: рядом был небольшой обелиск павшим в войне солдатам, а напротив через дорогу — обветшалый, но по-прежнему очень красивый склеп. На тропинке стояли, тихо переговариваясь, Рома с Настей. Антона приветствовали теплыми и крепкими объятиями, грустными улыбками.
— Ну, вот ты и привел своего избранника на могилы предков, да? — толкнул Горячева локтем Влад, когда они завернули к участку и вошли за калитку. — Я думаю, твоя мама оценила. Богданов — хороший человек…
— Да, — задумчиво вторил Рома, дыша в затылок. — Жаль, конечно, что получилось именно так…
Антона холодом обдало. Он замер в стороне, пропустив остальных, и уставился на подошедшего сисадмина.
— Ты что имеешь в виду?
— Да брось ты, Антонио, не нападай, — вмешалась Настя и взяла Горячева за плечо. — Ясно же что. Поверь, каждый из нас сочувствует…
От этих слов поплохело сразу. Антон отшатнулся и, нахмурившись, отступил на шаг. Друзья взглянули на него скорбно. В попытках понять, в чем дело, Горячев развернулся, наткнулся взглядом на могилы, обильно заросшие травой с нежными голубыми цветочками. В путах из тонких стеблей почти не видно было надгробных плит, но Горячев все же смог насчитать пять. Почему же пять?.. Две — это бабушка и дедушка. Три — мать.
— А Элю похоронили отдельно, — продолжала хакерша, задумчиво наматывая на палец дред. — Там все-таки нашли, как лучше, чтобы поближе к сыну. Но она тоже была с нами…
Антон плохо видел. В дрожащих руках сжимал вырванные с корнем незабудки. На четвертом камне было выбито: «Елена Богданова». На пятом: «Лев Богданов». В груди тесно стало, а лицо изломала боль — словно прорвавшиеся наружу слезы пытались пройти через каждую трещину на израненной коже.
Горячев открыл глаза. Лицо и впрямь горело огнем. Слезы скатывались по щекам, попадали на свежие ссадины, а любое мимическое движение приносило адскую тянущую боль, — вот отчего этот кошмар показался таким реальным. Она же стала первым, что Антон почувствовал, резко подскочив на больничной койке. Сердце заходилось бешеным ритмом. Голова загудела, как колокол, в ребрах и животе откликнулись все пинки и удары кулаками. Совсем жалкий стон вырвался против воли — просто сил не хватало сдерживаться.
Пытаясь понять, насколько он цел, Антон осторожно прикоснулся кончиками пальцев к щекам и лбу — обнаружил швы на тех местах, где побои Валентина отпечатались особенно жестоко. Тогда, на заводе, в пылу борьбы они казались неощутимыми. В любом случае теперь это было единственным, что придало Горячеву сил осторожно встать. После пробуждения он посекундно балансировал между апатией и истерикой, между «все кончено» и «что происходит?». Одиночная палата в таких условиях — проклятье, потому что первыми взгляд встречал только холодные бледные стены и потолок. Яркий свет, пробивающийся из-под плотной шторы, подсказывал время — наверное, перевалило далеко за середину дня. Нетвердой походкой Антон отправился на поиски хотя бы кого-нибудь живого, про себя молясь, чтобы сон не лег в руку.
В больничном коридоре оказалось пусто. Справа он упирался в нечто вроде зоны ожидания — за поворотом отчетливо виднелся угол автомата с кофе, оттуда же доносились негромкие шепотки. Антон понятия не имел, где находится медицинский пост, чтобы обратиться за помощью, поэтому решил просто идти к людям. Каково же было облегчение, когда там на синих диванах нашлись сбившиеся в кучку, изможденные Влад, Алена и Леха.
— Антоша! — здесь же подскочили Влад с Аленой, налетели на Горячева неугомонной стайкой и трогали, трогали, трогали. Котков подоспел чуть позже и крепко, но бережно сжал плечо. Словно каждое прикосновение давало им драгоценную информацию о том, что Антон по-настоящему жив и реален. Тот немного вздрагивал, если друзья задевали больные места, но все же покорно и охотно прижимался в ответ.
— Как бы дала тебе сейчас! — замахнулась Алена на Горячева. Последний знал, что шутила, но в ее серьезном лице сложно было найти хотя бы одну смешинку. — Какого лешего ты встал? Тебе прописан покой и лежать, Антон! У тебя сотрясение!
— Ну вот да, Горячев, а ты шляешься, — бубнил Влад где-то под боком.
— Было плохо… Я проснулся, — слабо улыбнулся Горячев, но тут же сломался под грузом нахлынувших переживаний. Он действительно не помнил ничего с того момента, как потерял сознание после выстрела в Багратионова. Лицо Валентина до сих пор стояло перед глазами, будто это было не просто воспоминание, а уродливый шрам на сетчатке. Голос Антона задрожал: — Где остальные?..
— Все хорошо, Антоша. Все живые, все здесь, — мгновенно стал успокаивать его Леха. — Все уже тут, в палатах. Мы проплатились, чтобы вас не развезли по отделениям, чтобы вы все могли отдохнуть. Элю недавно перевели сюда из реанимации. Лев…
— Господи, не продолжай… — облегченно выдохнул Антон, прикрыв глаза. Он еще раз прижался к каждому, согреваясь истинным счастьем от того, что из близких никто не погиб. Все остальные, как ни ужасна была эта мысль, заслуживали смерти. Сразу появились силы, чтобы идти дальше. Но Горячев хотел убедиться: — Мне нужно их увидеть.
И Антона повели. Его палата была крайней в платном отделении экстренной терапии. Первая же после нее открытая дверь впустила Горячева в залитое светом помещение. Резкий запах антисептика и витаминов группы «Б» щекотал ноздри; где-то под ним не мог выдержать конкуренции тонкий аромат духов и женского крема для рук.
— Мам, а ты долго лежать будешь?
— Пока не выпустят, — с усмешкой ответила юрист и потрепала затылок темноволосого, как она сама, и круглолицего мальчика. Сын лежал у Эли головой на животе, старательно не касался ноги. Мерно капала капельница свой раствор, почти надзирательно тикали часы, что прятались где-то в палате. Юрист Антона заметила сразу, но не сразу смогла определиться с реакцией. На ее лице мелькнули одновременно испуг, сожаление и счастье, блеснули на щеках слезы. Горячев улыбнулся в ответ, с трудом проглотив новый приступ рыдания. Он даже мертвецу не простил бы еще одного сироты. Да и не при женщине же плакать.
