— Ну что ты, мам? — встрепенулся мальчик, подняв голову. — Ну хочешь, я того злого дядю побью? Я сильный, меня тренер знаешь, как хвалит на карате.
— Его больше не надо бить, — тихо ответил Антон раньше Эли. А после, спохватившись, спросил у нее: — Ты не против, если я зайду?..
— Нет, — отмахнулась Эля, а вот мальчик повернулся и уставился на Антона с изумлением и ужасом. Только сейчас Горячев понял, насколько красочно его лицо.
— Я что-то не понимаю, он вас всех побил? Один? Даже этого сильного муж… дядю?
— Егор, молчи.
— А что молчи? Тетя Лена про таких говорит, что они конь с педалью.
— Это про дурака, — засмеялась Эля и отвесила сыну затрещину. — Конь педальный. А этот дядя того злого на лопатки уложил. Ну и теперь мама будет меньше работать…
Не успела Эля среагировать, как Егор сорвался с места и врезался в Горячева с крепкими объятиями. Антон покачнулся, стиснул зубы, но то хохочущие, то всхлипывающие позади ребята его поддержали.
— Я бы, конечно, и сам справился. Если бы мог. Но мама не пускает.
— Я бы на ее месте тоже не пустил… — Горячев обронил смешок и потрепал Егора по голове. — Да ты и впрямь сильный! Сейчас и меня завалишь, малец… А я же к твоей маме зашел сказать спасибо… — Антон поджал губы и вновь взглянул на Элю. — Она мне жизнь спасла.
Юрист отвечать не стала. Ее взгляд преисполнился благодарности, и Егору вновь пришлось бежать успокаивать маму, бросив в сторону Горячева «извините». Антона тем временем повели дальше, позволяя дать израненной душе успокоиться.
Следующая палата была лишь приоткрыта, но узнать ее обладателя оказалось слишком легко — недовольное ворчание касалось ушей еще за несколько шагов до порога. Звук клавиш, запах кофе и апельсинов внезапно встретили раньше дневного света, украшающего палату.
— Я вообще не понимаю, нахрена ты приперся. И ты мне мешаешь, голова болит, сотрясение у меня! — возмущался сисадмин. — Что ты думаешь, видеть твою рожу — лекарство?
— Да брось, — отвечал ему незнакомый, но очень мягкий и даже сладковатый мужской голос. — Мы ведь, кажется, успели подружиться, а когда Влад позвонил и сказал, что с вами, я сразу…
— Мы не друзья, — дерзко фыркнул Рома. Дернуть в характерном жесте головой, чтобы повыше задрать нос, ему не позволило сотрясение. — Поэтому я не понимаю в квадрате.
— Это Ренат, тот художник, мы вместе работаем, — шепотом подсказал сзади Влад, когда Антон замер на пороге, пытаясь понять, кем является смуглый, похожий на испанца молодой человек с гривой смоляных кудрявых волос, усиленно заламывающий руки и глядящий на Рому в равной степени обожающе и драматично. Горячев замычал с пониманием, даже для своего состояния быстро сложив, что к чему, и смущенно кашлянул.
— Антон! — необычайно громко отозвался сисадмин и, медленно поднявшись, повис на Горячеве с объятиями. — Хорошо выглядишь даже со своим тюнингом. Ты и так, с синей рожей, красавчик, — хохотнул Рома и медленно отстранился, то и дело бросая на Рената безразличные взгляды. Художник ревниво вздохнул и повернулся к Вовину с немым вопросом. Судя по тому, что переживал безнадежно очарованный Ренат недолго, выяснял он, не является ли Горячев случайно Роминой пассией.
— А потом буду еще и с боевыми шрамами на роже, судя по всему, — сдержанно хихикнул Антон, чтобы поменьше двигать лицом, и тронул шов на левой скуле. — Да ты на себя-то посмотри… Который раз вижу тебя с подбитым глазом! Ты конченый, Рома, лезть в пекло, из которого уже сбежал. Спасибо тебе за это.
— Так я ему и толкую, что он герой! — патетично всплеснул руками Ренат. — У него, между прочим, безупречный романтический типаж… А он все артачится!
— Ренат, — огрызнулся Рома. — Молчи. Да я же за тобой полез, Антон. За вами. Когда в пекло с высокой целью, оно легче. Нестрашно, — искренне улыбнулся сисадмин и тут же смутился. — Я помню, как было хреново мне. Очень жаль, что я в целом смог сделать так мало…
— Ты очень много сделал. И полез делать даже тогда, когда тебя не просили и когда доверять было некому, — Антон отвел взгляд. А потом сам бросился на Рому, стиснув в объятиях почти до хруста в ребрах. И то «почти» лишь потому, что просто немного не хватало сил. Потом Горячев мягко оттолкнул сисадмина обратно, к постели и к ухажеру, ухмыляясь. — Так что вот лежи и терпи теперь овации, почести и дифирамбы. Заслужил.
— Да от кого? От него, что ли? Да мы даже не друзья, — Рома раздраженно скрестил руки на груди.
— Ты моя муза, — довольно промурлыкал Ренат и, подобравшись к сисадмину, потянул его обратно в постель. А Антон до следующей палаты слушал вырывающиеся в коридор протесты и ругательства.
За новой дверью было тихо. Никаких громких слов или выдающихся ароматов, никаких страстей или жгучих эмоций, ни капли звука или яркого солнечного света, — только болезненное спокойствие. Войдя в комнату, Антон обнаружил спящую на коленях у Насти Елену, которая даже без сознания стальной хваткой держала ту за футболку и за дреды. Зареванные красные глаза Богдановой ярко говорили обо всем, но умиротворенное дыхание кричало еще громче. Хакерша сначала тоже показалась дремлющей, но все же ее рука двигалась по светлым распущенным волосам, а внимательные глаза открылись, стоило Горячеву ступить за порог.
— А… Антонио, — Настя знакомо прищурилась. Она казалась совершенно целой и непоколебимой, и все такой же спокойной, будто Сфинкс. Но усталость залегла в морщинках под глазами. — Человек, который, видя пальбу, кидается и затыкает ствол грудью…
— Я… плохо помню, — Антон потупился. Он не знал, как правильно отреагировать на такое приветствие.
— Было, было, — кивнула хакерша. Но тут же хихикнула: — Это не критика. Я восхищаюсь твоей смелостью… и везением. Ты нас всех здорово напугал, Горячев. Да, блядь… — она резко выдохнула и снова прикрыла глаза. — Вы все меня напугали до смерти. Сколько я совершала в своей жизни рискованных вещей, но чтобы такое… Вот поэтому я предпочитаю никогда не встречаться вживую с людьми, которых мне приходится защищать.
Настя снова провела ладонью по Елениной голове. Антон нашел в этом жесте нечто очень значительное. Он наконец признал, что между двумя женщинами сформировалось не просто взаимное доверие. И непоколебимая, максимально закрытая и причудливая в своих рассуждениях даже в эту минуту хакерша выглядела по-настоящему привязанной к Богдановой.
— Как она? — вполголоса спросил Горячев.
— Ушиблась… Но бронежилет уберег ее от пули. Правда, это не облегчает ее ран. К сожалению, их в такой больнице не подлатают. Слишком глубоко внутри…
Антон услышал, как Настя шумно сглотнула, задумчиво нахмурившись. У него к горлу тоже подкатил ком. Детская фотография, которую сделала Елена, рассказ Багратионова и множество других деталей, — воспоминания неприятно дергали нервы. Горячев подступил ближе и присел на колени рядом с кроватью, чтобы получше видеть лицо Богдановой. Он взял ее за руку, оторвав от Насти, сжал огрубленные человеческой жестокостью, но все равно красивые пальцы в своей ладони. Еще какое-то время сидели в молчании втроем. Потом Богданова открыла глаза и внезапно ясно посмотрела на Горячева, но только теснее прижалась к Насте.
— Я вижу, ты уже ищешь приключения на жопу? — прошептала Лена, отняв свою руку и погладив Антона по щеке. Она нежно тронула нос и скулу, шутливо и аккуратно потрепала за ухо. — Горячев, с сотрясением надо лежать. Самое главное — лежать. А ты все скачешь. Как вы меня все уже достали, а.
— Да что моей голове будет… — Антон дернул уголком губы. — Я хотел знать, что вы все живы.
— Все живы в том числе благодаря тебе, маленький герой. Я не думала, что это могло когда-нибудь закончиться… Я и не мечтала… — усмехнулась Елена, но ее губы задрожали, и непрошенные слезы выступили в уголках глаз. Богданова старалась улыбаться вопреки этому. — Правда, один из живых, если ты поскорее не навестишь его, встанет, и у него разойдутся швы. Он все утро порывается, задолбал уже.
