— Ох… — Антон, как по команде, тут же вскочил на ноги, — и пожалел, когда тело в очередной раз напомнило, что живых мест на нем осталось мало. — Тогда мне нужно идти. А ты, Настя, присмотри за Леной еще, ладно? Я попозже зайду…
— Только не поскользнись и не упади, когда будешь бежать, — цокнула языком хакерша и беззлобно засмеялась. — Будет обидно, если ты покалечишься на самой финишной прямой.
Горячев, неловко ухмыльнувшись, утешительно поцеловал их с Богдановой в щеки, пожелал поправляться, а потом снова вынырнул в коридор. Там его ждала последняя палата, по иронии судьбы расположившаяся в самом конце крыла, в тупике. За закрытой дверью (Антон все видел в окошко, которое было вмонтировано в ее пластиковое тело) Богданов на кровати почему-то сидел. Не лежал, как следовало бы человеку с пулевым ранением, а именно сидел, уставившись в раскрытое окно. Когда Антон тихо зашел, Лев его не услышал. Горячев сразу учуял тонкий ореховый аромат, наполнивший комнату вместе со свежестью уличного воздуха, больничный душок антисептиков и даже легкий запах крови, въедающийся под кожу. Лев жмурился на солнце, и было в этой секунде покоя что-то настолько возвышенное и печальное, и радостное одновременно, что не хотелось прерывать мгновение. С разрушением волшебства, правда, Богданов прекрасно справился сам, попытавшись подняться, схватившись за подоконник и капельницу. Но Антон не дал.
— Тш-ш-ш-ш… Не надо, пожалуйста…
Антон ласково усадил Льва назад — лечь тот все равно не дался; Богданов сперва вздрогнул, начал сопротивляться и ругаться, словно не узнал любви в мягких движениях рук. Но когда он обернулся, готовясь дать отпор, Горячев обнял любимое лицо ладонями, впился взглядом. Он больше не нашелся что сказать — и только смотрел, зрачками впитывая искреннюю радость. Боль забылась сама собой, и Антон не сразу осознал, как сильно ломит лицо от вновь бегущих по нему соленых капель, как щиплют они разбитые улыбающиеся губы. Лев обтер большими пальцами горькую воду с лица, судорожно выдохнул, скорее обнимая, скорее стремясь воссоединиться.
— Антон, животом на ствол… Животом на ствол, ну мозгов нет совсем, одна дурь в голове! — отчитывал Богданов Горячева, но только сильнее тянул на себя, вынуждая залезть на кровать с ногами, прижаться лицом к плечу. Затем на Антона обрушились поцелуи, которые чаще всего ложились на висок и скулу. Невесомый, едва сдерживаемый порыв, в котором Лев стремился спрятать Горячева в собственных руках, было ничем не унять. — Прости меня. Прости меня, столько боли пришлось пережить…
— Прости… — эхом отозвался Антон, поворачиваясь так, чтобы поймать губы Богданова своими. Не было поцелуев лучше и прекраснее этих — прорастающих любовью на свежих ранах, скрепляющих сильнее любых оков. Горячев нежно гладил Львовские ладони, прижимал их к груди, сминал пальцами — и не знал, куда еще деть себя от разрывающих душу чувств. В конце концов Богданов вынудил Горячева успокоиться и теперь просто раскачивался из стороны в сторону, прижавшись губами к виску. Он баюкал, но в груди, Антон мог это почувствовать, под ребрами само дыхание билось быстро-быстро.
— У меня внутри все разорвалось, когда ты сиганул. Когда ты исчез, когда я осознал, что тебя нет… Ни одна пуля меня так не пробила, как это… Как ты, — грустно улыбнулся Лев, поглаживая израненные щеки. — Обижали моего маленького. — Костяшки пальцев невесомо ходили по скуле. — Этот урод… Столько боли. А я… Я не помешал ничему из этого. Из-за меня страдали все вокруг, — выдохнул ожесточившийся Лев, а руки его остановились. — А я ничего не видел. Совсем ничего…
— Лев… — Антон поднял голову и твердо посмотрел Льву в лицо. И его заставил смотреть. — Нет. Ты — помешал. Ты пытался помешать. Ты защищал. И ты искал Рому, когда он тоже пропал. Ты пришел за мной. Ты рисковал собой, чтобы все исправить. Но ты… Не знал. Да ведь? — он закусил губы и шумно, резко вздохнул. — Ты просто ничего не знал. До чего ты мог додуматься, что мог сделать, если просто не знал?.. Мы и так делали все, что могли. И, может, ничего не случилось бы, уедь мы… Если бы успели. Ему ведь не так долго оставалось, да?.. Даже если бы не… Если бы ты не…
Горячев истерично усмехнулся и, помолчав с мгновение, вновь медленно уложил голову Богданову на грудь. Нос закладывало от беззвучного, но непрерывного, бесконтрольного исхода слез. Это Антон оплакивал прошлое Льва. Его судьбу, от которой удалось сбежать, которую удалось победить. Но говорил Горячев только о настоящем.
— Я люблю тебя, Лев, — твердо произнес он. — Я люблю тебя и не виню ни в чем. И прошу, чтобы ты простил себя…
— А я тебя, — Богданов гладил Горячева, забираясь пальцами тому в волосы. Он смолчал, простит ли себя, смолчал обо всем, что могло бы растревожить Антонову душу. — Все хорошо. Не расстраивайся, все же уже хорошо. Уедем отдыхать, да? Потом откроем дело, будем жить вместе… Будем?
Антон монотонно кивал. Этого ему и хотелось. Уехать, сбежать от города, будто все дело было в нем, а потом вернуться забытым и зажить снова — лучше, чем раньше. Но даже на такой мысли остановиться было сложно. Воспоминания скреблись, царапали изнутри разбитую голову.
— Он ведь так и не выплатил свой долг… — вспомнил неожиданно Горячев, хмурясь. — А это значит, что за тобой могут прийти. Мы все еще в опасности, Лев?..
— Думаю, что нет. Во-первых, мы убрали его дознавателя — того амбала. Во-вторых, я думаю, что раз на оплату ему хватило бы и моего имущества — значит, он должен был только той шайке-лейке. Я думаю, все в порядке. Если бы от нас что-то хотели, нас бы уже искали, Антон. И уже бы нашли. Слишком громко мы прокатились в новостной ленте… Не переживай, мой маленький, — Богданов поцеловал Антона в макушку, — это точно уже конец.
Слова Льва звучали убедительно. Перестал колотиться напряженный нерв, и Горячев задумался в поисках другого сигнала об опасности. Тихо. Тихо было в душе. Прикосновение губ утешительным теплом сняло даже головокружение, а слезы высохли. И тогда Антон позволил себе напомнить:
— Только я большой мальчик. Я могу тебя защитить. Могу дать за тебя в морду. Даже на руках тебя вынесу, если будет нужно. Надеюсь, что будет — но только дома…
Он усмехнулся, приподнял голову и медленно перевернулся, нависнув над лицом Льва. Тот выглядел довольным и совсем по-родному наглым.
— И мы будем жить вместе, — увереннее продолжил Антон. — А твое дело будет еще лучше прежнего. Ты теперь свободен. Ты уже думал, чем хочешь заняться? Не оставишь косметический бизнес?..
— Тобой. Моим большим в нужных местах мальчиком, — протянул Лев, а его рука внезапно скользнула от живота Горячева вниз. Тот от неожиданности вздрогнул — но сразу замер, вспомнив о ранах. Антон понял, что оказался в ловушке, из которой смог осторожно сбежать, лишь перехватив ладонь-нарушительницу. Лев засмеялся: — Ну а в целом ты только для меня и только за семью замками маленький. Я никому не скажу.
— Тогда я никому не скажу, что ты, похоже, совершенно здоров, — укоризненно покачал головой Антон. В качестве извинения за здравомыслие он поцеловал пальцы Богданова, а затем потянулся и невесомо коснулся поцелуем губ. — Разве что тоже головой повредился. Я, к сожалению, не приношу денег, в отличие от работы.
— Зато я приношу, а ты меня вдохновляешь и защищаешь, — Лев прикрыл глаза. — Головой я повредился, когда тебя встретил, Горячев. Увидел — и все. И теперь думаю только о поцелуях, которые больному прописаны в качестве лекарственной меры. И о тебе…
— Тебе нужно еще немного восстановиться, прежде чем заниматься таким делом. Иначе рана откроется — никакой пользы… И мне тоже лучше не поднимать давление. Но потом… — Горячев опустил веки, мечтательно улыбнувшись. Он корил себя всеми правдами и неправдами, но все же окончательно съехал следом за Львом в те манящие фантазии, которые лучше любого лекарства спасали от стресса.
— А сейчас получай свою первую дозу…
Антон не знал, сколько уже прошло времени, когда позади неожиданно скрипнула дверь. Да и после — не обратил внимания, как и Лев. Близость и любовь — вот и все, что заняло их. Томные и медленные движения губ, бережные объятия рук, дыхание, сталкивающееся в одной точке. Никто не мог предугадать будущее, но Горячев знал, чего хочет сам. Изрезанную душу он зашьет. Разбитое сердце — соберет. Взамен искалеченной жизни — подарит новую и в ней останется. Быть может, они с Богдановым не достойны назваться лучшими из людей. Быть может, этот титул судьба сберегла для кого-то другого. Антону пришлось быть таким, каким его сделали, и выбирать из того, что дали. Однако в этот самый миг — в объятиях мужчины, перенесшего немалое и принесшего с собой многое, узнавшего и сделавшего все злое и доброе, на что только способен человек, — в этот самый миг не приходилось оглядываться по сторонам, не приходилось даже думать о завтрашнем дне. Все встало на свои места. Главная истина читалась ясно, даже если закрыть глаза.
