— Ну гляньте вы на них! Только чуть оставили, они уже вновь за свое, — смешливо заметила Елена, внезапно оказавшаяся в дверном проеме. А за ней — вся дружная семья, среди которой Рома грустно вздыхал, желая романтики. — Вот вам не стыдно?
Антон медленно разорвал поцелуй, оглянулся. Вместе с ним — и Богданов. Несколько секунд они молчали, уставившись в сторону выхода, а затем Горячев, вздохнув с укоризной, спросил:
— Ты что-то слышал?
— Нет, — честно соврал Лев.
— А видел?
— Нет.
— Наверное, это была моя совесть, — заключил Антон. — Но на сегодня мы с ней договорились. Я ей больше ничего не должен…
Он улыбнулся друзьям напоследок. А потом у Горячева закружилась голова от безумия жизни и от любви, и он, мысленно раскинув руки, вновь упал в объятия самых нежных на свете ладоней.
========== Эпилог ==========
Роттердам поражал воображение. Футуристическое безобразие архитектурных форм, буйство красок, смесь запахов мегаполиса, маленького зеленого города и вкусной еды — такой была самая артистичная и безумная грань Европы. Под высоким, но толерантным к гулякам июньским солнцем она играла ярче всего. Жизнерадостный, шумный в самый разгар фестивалей и не менее волшебный, чем Питер, встречал своих гостей город изобретателей и чудаков, где дома имели форму поставленного на угол куба, а велодорожки были шириной с автодорогу. Сложно даже представить, какие люди могли жить в нем, дышать его воздухом. Впрочем, принимал Роттердам одинаково приветливо всех, а своей способностью сочетать несочетаемое напоминал одну необычную компанию, по воле счастливого случая оказавшуюся здесь сегодня в полном составе.
— Я бы не смог тут жить, — вздыхал Леха, озираясь по сторонам. Эту фразу Котков повторял уже пятый день из пяти, которые друзья находились в «столице современного искусства», — и еще что он выглядит слишком нормальным и на него странно косятся (на Леху и впрямь косились, но только когда он начинал громогласно возмущаться на русском).
— Хорошо, что тебя не слышит Влад, — хихикнула Алена, шагая с Котковым под руку. C недавних пор она носила ту же самую фамилию — Леха наконец сделал предложение, — а поездка в Голландию за компанию с близкими стала главным приключением медового месяца. «Нормальность» молодого мужа бьюти-хулиганка совсем не разделяла и разгуливала по ярким улицам с многоцветными пастельными локонами, по последней моде.
— Да, Леха. Хорошо, что не слышит. А то бы напомнил, что работаешь ты в клубе, который, судя по его виду, из Роттердама вынули и в Питер перебросили!
От Антона можно было ждать каких угодно изменений, но не в том, что касалось любви нарываться и прочих не до конца утихших проявлений юношеского максимализма. За прошедший год Горячев и так стал совсем другим человеком, — а потому не было ничего удивительного в том, что свой тридцатый день рождения он отметил обескураживающе обыкновенно. Он даже чувствовал себя обманутым: вставать после вечеринок не стало тяжелее, спина не начала болеть от физических нагрузок, страсть к компьютерным играм и прочим «глупостям» не угасла, секс-марафоны остались такими же желанными и запойными — что там еще обещали на очередном рубеже? Больше всего Антона огорчило то, что из категории «пацаны» в категорию «солидные мужчины» по набору условных внешних данных он тоже не перешел. Правда, всех этих расстройств хватило на несколько дней, а затем итогом Горячевского самоанализа стало умозаключение: все врут, старости не существует, можно расслабиться! И даже позволить себе не сбривать трехдневную щетину, которая добавляла не лет, а только задиристого шарма ладному лицу, как и небольшие шрамы на левой скуле и над бровью.
Котков повернулся, чтобы все разложить критикану по понятиям, но Антона не так уж легко было достать — особенно когда тот, хохоча, утек подальше от брюзжащего лучшего друга за плечо своего спутника. Лев в переменах не отставал от Горячева. Это касалось как стиля в одежде, который приобрел исключительно белые и черные оттенки, так и манеры говорить, вести себя. Богданов стал еще более спокойным — ушла натянутая нервозность и навязанное доминирование — и сытым, хотя новый бизнес спа-салонов с индивидуальной линейкой косметики ручной работы вытягивал из него порой все соки. Влад шутил, что пережитый опыт с Антоном и до него наложил на Льва особенно интересные тени, которые играли на руку в сфере оказания услуг теперь.
— Да ладно тебе, Лех. — Богданов ухмыльнулся и увел руку за спину, чтобы потискать Горячева за что попадется. — Вон Петруша не ныл, когда окно в Европу рубил, и ты не плачься. Вдруг что полезное для себя вынесешь и в свое дело привнесешь. Хорошо же? А ты у нас в этом плане Петруши ничем не хуже!
— Глядишь, и тебе тут памятник поставят, — энергично кивал Антон, зубоскаля. — Вон у нас и почти что настоящий скульптор есть… А мы, кстати, почти пришли. Где там наши?
Общий сбор был назначен на территории Музейного парка недалеко от Кюнстхаля. А все дело в том, что, помимо отпусков и празднеств, повод для поездки в Роттердам у друзей нашелся самый солидный — на этом настоял «случайно» (как обычно) попавший сюда Влад. Весь прошлый день и ночь Вовин со своей командой не спали в отеле — готовили инсталляцию, с которой их сюда и пригласил обретенный во время прошлой поездки в Амстердам знакомый меценат. Как оказалось, гулять по кварталу красных фонарей и курить травку свободные художники умели не просто так, но и с правильными людьми.
— Я вижу Рому, — произнес Леха, приложив ладонь козырьком ко лбу и щурясь на солнце.
Они вышли на просторную площадку, окруженную зеленью. Ее центр заняла какая-то хитрая конструкция, но со стороны, откуда двигались ребята, был виден только задник. А там, куда указал Котков, под навесами расположились деревянные скамейки, лежанки и сиденья разных геометрических форм. Рома действительно клонился над ноутбуком, заняв одно из посадочных мест. Сисадмина, который теперь был еще и личным помощником Богданова, всегда видели увешанным электронными гаджетами. Рома постоянно отвлекался, тянулся рукой к уху, чтобы активировать звонок в наушнике и очередной раз сообщить кому-то, что Лев Денисович находится в отпуске. Теперь он, а не Елена, был всегда на связи и являлся по праву левой рукой директора. Лев с Ромой за год горячо спелись, тем более что характер молодого человека пообтесался, стал проще и хитрее, но только в рамках рабочего процесса. В личном общении Роман нисколько не изменился, оставаясь все тем же недоверчивым брюзгой с ярко выраженным недугом — человеколюбием.
Рядом с Ромой — причем неизменно как будто бы в зоне его игнора — ребята увидели своего уже не нового знакомого, художника Рената. Правда, даже Антон до сих пор общался с товарищем Влада от силы раз пять, и все пять раз его можно было увидеть только в обществе сисадмина. В Голландию Ренат прибыв во всеоружии — с этюдником и палитрой — и писал новый Ромин портрет. Получался, судя по всему, «Роман сидящий», полный дум на лице.
— Ребят! — обрадовался Рома и вскочил с места. Осознав за собой слишком яркую положительную эмоцию, он тут же насупился и забубнил: — Уже давно вас жду. А, Лев, там звонят по поводу контрактной лаборатории, вашего согласия ждут.
— Ну вы больные, — мгновенно встрял Горячев, оборвав едва начавшуюся деловую беседу. — У вас же отпуск! Какие лаборатории! Лев, ты обещал, что не будешь работать на этой неделе… Ты же не хочешь сказать, что ты мне вра…
— Не врал! — перебил Богданов, замотав головой в отрицании. Горячев получил свой беглый поцелуй в висок, а затем Лев зашептал Роме: — А по тем же деньгам?
— Нет, чуть снизили, — ответил в тон ему тот. — Хорошо мы их две недели мариновали!
Антон под хихиканье Котковых уже сжимал руки в кулаки:
— Ну вот помаринуйте их еще, может, они!..
— Вы простите, что вас перебиваю я, — послышался со стороны голос Рената, который, указывая на каждого кончиком кисти, очень и очень строго — почти оскорбленно, — заглядывал в лица нарушителей тонкой атмосферы вдохновения. — Но сейчас Рома работает только моим натурщиком.
