Значит, либо к Аджиеву попали камешки, либо до сих пор лежат в тайнике. Но где был тот тайник? Если бы Купцов знал! А то, что тайник имелся, Вульф когда-то по пьянке выболтал Купцу.
В верхнем, бирюзовом зале клуба "Золотое руно", больше похожем на оранжерею, столько там было редких цветов, - играли в штос.
Купцов вошел тихонько, на цыпочках, и почтительно приблизился к одному из игроков, седоватому мужчине во фраке и белой бабочке. Наклонился к плечу, тот головы не повернул, весь захваченный игрой, но слегка кивнул, как бы позволяя сказать.
- О Китайце шла речь... - прошептал прямо в подставленное ухо Купцов и отступил на шаг.
Лицо седоватого не изменилось. Он лишь громко сказал:
- Завтра в обед заглядывай... - и снова углубился в игру.
А Павел Сергеевич, довольный проведенным вечером, заказал официанту коробку конфет и пирожных: он решил поехать навестить мамашу.
Жир - вот слово, целиком определяющее стиль и смысл существования Аджиева и подобных ему личинок, вылупившихся из отложенных разлагавшейся советской системой яиц. Жирных, прожорливых личинок и обслуживающей их шатии-братии: журналюг со всегда голодными глазами, жиреющих на кровавых и скандальных сенсациях, дебильнолицых девок, стоящих на очереди к влиятельным елдакам, жопорылых политиков, пихающихся локтями у трона с его величеством Баксом.
И вся остальная мелочь, шушера: певцы и певички, молодые писатели, диджеи, охранники, звезды телеэкрана и порнобизнеса - обслуга второго, третьего, десятого сорта, закапанная влиятельным жиром и отсасывающая от жира своих господ.
Артур Нерсесович все это знал и понимал, но никогда не променял бы свою новую жизнь ни на что другое. Вспоминая слова жены о собственном прошлом, сказанные ею в Александровском саду, он просто подыхал со смеху: вот уж не думал, что она такая наивная идиотка. Скорее всего, умело играла роль. Ведь это не без ее помощи его чуть не затащили в ловушку и убили бы в конце концов. И все его состояние досталось бы ей и этому неврастенику Раздольскому. Совсем непохоже на наивность... Очень даже неглупый план придумала эта чистая душа вместе со своим любовником.
Он обедал с дочкой и был молчалив, что не нравилось ему самому, но подобрать тему для разговора с девушкой у него не получалось. Голова была забита совсем другим.
Аджиев ел и незаметно наблюдал за Лилей: очень худа и не то чтобы некрасива, а какая-то вся зажатая, держится неестественно прямо. Глаза замечательные: темные, глубокие, выдающие сильную, страстную натуру.
"В девках останется..." - почему-то решает. отец, и ему больно за нее. Непривычное, смущающее его чувство.
- Я пойду, папа, - говорит дочь сразу после обеда.
Ее не привлекает ни дом, ни сад, ни хрустальная вода бассейна.
- Так ты, значит, не хочешь ни на Кипр, ни в Испанию? - вяло переспрашивает он, уже зная ответ.
- Да нет. - Лиля играет с льнущей к ней собакой, огромным сенбернаром. - Я поеду в Тбилиси...
Она не продолжает, но Аджиев морщится: поедет к матери.
- А может, вы вместе с мамой?.. - начинает он. Дочь протестующе трясет головой:
- Ты же знаешь, она нездорова, ей такие переезды не выдержать...
Их свидание закончено. Все, что она позволяет, - это отвезти ее на его машине в город.
- Спасибо, папа, за деньги, за все...
Он пересиливает себя и неловко целует ее в бледную щеку. Нежная, прохладная кожа.
- Счастливых каникул... - Он не может выговорить: "дочь".
Жаркий и пыльный, разоренный Тбилиси. Без воды, перебои с продуктами, нищета... Согбенная старуха с натруженными руками, его жена, мать его единственного ребенка. На деревянном крыльце их старого дома у подножия фуникулера. Тоска...
Аджиев отгоняет видение и идет в сторону бассейна. Зной.
За Раздольским ничего подозрительного не замечено. Это бесит Артура Нерсесовича. Ему кажется, что ему все врут. "Прослушка" ежедневно докладывает всякую дребедень. Да, говорит он и с Еленой по телефону, но болтовня их настолько наивна, что изощренный ум Аджиева начинает выдумывать наличие какого-то изобретенного любовниками шифра.
Артур Нерсесович в своих подозрениях, что его обманывают, не так уж не прав. Те трое, которые следили за Раздольским в Москве и упустили его, слишком поздно заметив, что он пошел пешком, опасаясь гнева хозяина, сговорились скрыть этот факт.
Аджиев ждет известий от Федора, но тот каждый раз при встрече только пожимает плечами. А ведь Артур Нерсесович разрешил ему пока больше не выполнять обязанностей охранника Елены, и парень целыми днями где-то пропадает.
Так проходит неделя, и Артур Нерсесович, обалдевший от ежедневного прослушивания пленок с телефонными разговорами Раздольского (ведь он не доверяет докладам, надеется только на собственную прозорливость), появляется в спальне жены.
На нем рубашка яркой расцветки от Пьера Кардена, дорогой шелковистый галстук, легкие летние туфли сверкают, будто покрытые лаком. Он бодр и энергичен.
Его всегда немного пугала эта ее стильная спальня, с мебелью, отделанной хромом с черным лаком. Розовые стены, розовый потолок, розовые жалюзи, сверкающий хром отделки. Часы, беспощадно выбрасывающие цифры, отсчитывающие время на ночном столике.
Елена расчесывает перед зеркалом щеткой волосы. Она испугана его приходом и зевает. Чисто нервная реакция, думает он, разглядывая в упор ее совершенное лицо.
Сколько он уже не появлялся здесь? Месяца три или даже четыре, наверное?
- Ты ложишься? - вкрадчиво спрашивает он. - Я бы хотел провести эту ночь вместе с тобой. Что-то давно мы...
Артур Нерсесович замолкает и кладет руки на плечи жены, гладит ее, припадает губами к шее.
Она никак не откликается на его порыв. Ее ладони лишь упираются ему в грудь. Голова склоняется набок. Шея напряжена.
"Возьму, конечно, возьму", - думает он и начинает грубо срывать ее тонкий халат. Валит на кровать.
Елена лежит, как убитая, разбросав руки, закрыв глаза. Она понимает, что должна подчиниться ему, слушая шорох сбрасываемых им с себя одежд.
У него мягкое жирное тело. Колышущийся живот наваливается на нее, она стонет, но не от страсти, от отвращения к нему и к себе, к тому, что сейчас произойдет.
Артур Нерсесович переворачивает Елену на живот, раздвигает ее ноги. Руки его по-хозяйски шарят в самых укромных ее местах. Она чувствует его пальцы внутри себя, ей сначала больно, но он добивается своего: острое наслаждение охватывает ее и туманит голову беспамятством.
А потом он входит в нее и с сопением, бормоча какие-то нелепые словечки, наконец сотрясается от оргазма сам, впиваясь ногтями в ее бедра, тормоша ее. Но она опустошена и холодна и не испытывает теперь ничего, кроме желания убить и себя, и этого копошащегося над ней червяка.
- Приласкай меня... - шепчет он. - Возьми его в рот...
Елена вздрагивает. Такого он никогда ей не говорил. Она открывает глаза и видит у лица багровую страшную плоть. Она кричит, но муж зажимает ей рот. Теперь она видит его глаза: бешеные, кипящие ненавистью.
- Не хочешь? А у него? Ты делала это, да еще как...
Он хохочет и отталкивает ее, сжавшуюся в комок.
"Он знает все", - вспоминает Елена слова Федора и замирает, ожидая удара, последнего смертельного удара - ведь он этого не простит.
Но Артур Нерсесович остывает. Медленно одеваясь, он по-прежнему подсмеивается, приговаривая:
- Все еще впереди, мадам... Все еще впереди...
Елена молчит, умоляя судьбу, чтобы он ушел, но он не уходит, а садится в кресло напротив нее. Женщина накидывает на себя одеяло, оглушенная и раздавленная, ожидая его дальнейших слов, точно приговора.
- Ты можешь уйти от меня, хоть сейчас, - медленно произносит Артур Нерсесович. - Даже машину дам, чтобы до Москвы довезли. Но не к нам домой, а к матери, в Бескудниково. Зарплату в фирме получишь под расчет. Все. Хахаля твоего я уже рассчитал. Он еще не успел сообщить тебе об этом? - Аджиев опять мерзко хихикает: - Конечно, драгоценности, которые я тебе дарил, можешь забрать с собой... Я не жадный. Это - твое... В конце концов, я спал с тобой...
Глаза у Елены сухие, но в душе у нее текут слезы ужаса и унижения. Она ненавидит его. И она не уйдет. О нет, это было бы слишком просто. Пусть он думает, что сломал ее, сделал послушной рабой. Она отомстит. Ее час еще впереди. Правильно он бормотал: "Все еще впереди". Она помогала ему наживать капиталы, их общие капиталы. Сколько махинаций он провернул с ее помощью, сколько налогов не заплатил... Везде участвовала она: в конфиденциальных встречах, на переговорах, на междусобойчиках в узком кругу. И после этого уйти босой и голой? Да еще быть убитой потом, чтоб молчала? Брошенной на пустыре в Бескудниково?
Губы разжимаются сами собой.
- Артур... - Это не она говорит, какой-то чужой голос. - Артур, повторила Елена, - а вдруг все совсем не так? И ты придумал...
Он перебивает ее:
- Видеокассету не придумаешь, дорогая...
