— Где мы возьмем эту клинику? — еле двигает губами хозяйка.
— Это моя работа, клиника входит в стоимость стирки.
— Он ни за что не станет делать это с негритянкой, — шепчет хозяйка, до нее наконец дошел грандиозный замысел Пенелопы.
— Посмотрим!
В машине я перевела дух.
— Хватит так смотреть на меня, — нервно дернула рукой Пенелопа. — Твой восторг угнетает.
— Нет, правда, мне очень понравилось. Позови меня на представление с мужем этой дамочки.
— Нет.
— Нет? Почему? Я буду вести себя тихо-тихо…
— Потому что я совершенно не знаю этого мужчину, но уже имею некоторый опыт удовлетворения самых немыслимых желаний богатых торгашей. Его реакция может оказаться совершенно непредсказуемой, начнем твое обучение с чего-нибудь попроще.
— А если он не дурак и проведет собственное расследование? Обратится к гинекологу, в клинику по искусственному оплодотворению, потребует анализы, документы всякие?
— Он обратится к тому гинекологу, которого ему назовет жена как своего лечащего врача. И клинику она ему укажет, и это будет именно клиника для бездетных, не беспокойся, я качественно выполняю все заказы, потому они такие дорогие.
— Сколько будет пять процентов от этого заказа? — поинтересовалась я.
— Не наглей! — повысила голос Пенелопа. — Твой экспромт, конечно, натолкнул меня на правильную мысль, но не более того. Могу угостить тебя кофе с пирожными и отвезти домой.
— Кафе выбираю я.
— Ладно, шантажистка.
— Я не шантажистка!
— А для чего тебе тогда нужна дискета с бухгалтерскими переводами?
— Мой отчим ограбил братьев Мазарини, а деньги перевел за границу.
Несколько минут Пенелопа сидит молча, опустив голову, потом тихо замечает:
— Какой же ты все-таки ребенок… Только ребенок может вот так, с ходу, выболтать опасную информацию постороннему человеку.
— Я думала, мы уже партнеры!
— Партнерами мы будем лет через пять работы, а пока я только могу нанять тебя для особых случаев. Где дискета?
— В надежном месте, — я обиженно отворачиваюсь к окну.
— Ладно, не дури, давай сюда дискету.
— У меня ее нет. Ты сама похвалила идею с отправкой по почте.
— Ты не могла ее никуда отправить, мы не останавливались по дороге!
Ого, Пенелопа сердится!
— Почему же. Я писала у дороги, помнишь?
— Алиса, отдай дискету. Если то, что ты сказала, правда, тебя могут убить за такую информацию!
— Во-первых, у меня уже нет этой дискеты. Во-вторых, без пароля ты ничего не сделаешь! И в-третьих, если бы она и была, с какой стати мне отдавать такую ценность постороннему человеку, не партнеру и не родственнику?..
Отомстила, но легче не стало.
— Выходи из машины, я покажу тебе, как нужно быстро и качественно проводить обыск, — вздыхает Пенелопа.
— Ты будешь меня обыскивать? Здорово!
— Руки в стороны, ноги раздвинь. Запоминай, пригодится. За двадцать две секунды я прощупаю тебя всю.
— А нас видят в камеру! — я корчу рожи, пока Пенелопа шарит по мне руками.
— Не дергайся. Стой смирно!
— А что о нас подумает эта мадам, беременная от негра?!
— Ладно. Садись, поехали. Ты спрятала дискету в машине?
— Только представь, два трупа натурально пропали, а один натурально ожил! — такими словами встретил меня в морге Фрибалиус в половине одиннадцатого вечера. — Ты пойми, эти ситуации уже настолько обыграны желающими повеселиться писателями и сатириками, что попасть в них приравнивается к скучнейшему анекдоту, но тем не менее!..
— Я привезла тебе пирожные.
— Спасибо, сердечко мое, дай поцелую в щечку. Громкий мокрый чмок в абсолютной тишине длинного тусклого коридора.
— Вы только посмотрите! А ведь сегодня не моя смена! — это так патологоанатом Фрибалиус восхищается, открыв в своем кабинете коробку с пирожными и на всякий случай жалея себя в предполагаемой ситуации предполагаемого отсутствия.
— Фрибалиус, сколько тебе лет? Забив рот пирожными, он некоторое время считает в уме, потом глотает и спрашивает:
— Чтобы сделать что?
— Чтобы лишить меня девственности.
— Ну, печеночка моя, для этого нам нужно обсудить не мой возраст, а твой. Если я правильно помню, с момента нашего знакомства не прошло еще полных пяти лет, и тогда получается… получается, что ты еще несовершеннолетняя.
— Мне скоро шестнадцать.
— Отлично. Тогда позволь еще один вопрос, аорточка моя нежная, почему — я?
— Потому что я тебя люблю. Потому что ты все сделаешь нежно и правильно.
— Я тебя тоже люблю, суставчик мой тазобедренный, но не имею при этом никаких иллюзий в плане обладания. Зато имею сильные подозрения и даже, можно сказать, надежду, что ты совершенно забываешь о старом фрибалиусе, как только покидаешь этот храм смерти.
— Ты — самый лучший. Ты всегда добрый и веселый и ничего не боишься.
— А это потому, селезеночка моя грустная, что я абсолютно одинок — ничего и никого не имею, вот и не боюсь потерять. У меня была жена, ее больше нет. У меня было призвание, престижная работа, профессорский статус и кафедра в институте. Квартира, автомобиль, дача, льготы, награды и громкое имя. Всего это больше нет.
— Почему?
— Суета. Суета, фибромочка моя недозрелая, сжирает душу. Когда моя подпись — подпись профессора и известного хирурга, стала использоваться государством в фатальных целях, я отказался от суеты. И вот я тут! В храме смерти. Я и смерть остались, так сказать, наедине. Итак, я продал душу смерти, соответственно, я ее не боюсь, сама понимаешь, это профессиональная черта. Еще люди боятся боли, а я и боли не боюсь.
— Ясно. Ты не боишься одиночества и смерти. Выпадение волос тебя тоже вряд ли волнует, — бормочу я и провожу рукой по гладкой голове Фрибалиуса. С момента нашей первой встречи он потерял почти все свои волосы.
— Абсолютно!
— А ты не боишься оглохнуть или ослепнуть? Ничего не видеть и ничего не слышать?
— Это частичный вариант смерти, а смерти я не боюсь.
— А вдруг ты заснешь летаргическим сном и тебя зароют живым?!
— Не зароют. Я еще десять лет назад написал распоряжение, что мое тело должно быть отдано на изучение медикам, а невостребованные останки — кремированы.
Я не стала спрашивать о своем последнем детском страхе — ужасе падения в разрытую могилу, я вдруг поняла, что это ужасно смешно — свалиться на кладбище в глубокую яму и кричать оттуда, взывая о помощи и пугая посетителей.
— Почему ты смеешься, позвоночек мой звонкий? Хочешь посмотреть на девочку в ванной?
— Отчего она умерла?
— В том-то и дело, что она оказалась живой. Ее привезли на труповозке в обед, по записи — неопознанный покойничек, по предварительному диагнозу — передозировка. Я заступил вечером, услышал в холодильнике стук, думал — померещилось, открыл не сразу…
— А почему в ванной?..
— Греется. У нее за восемь часов наступило смертельное переохлаждение.
Пришлось срочно заняться реанимацией, вытащить из дезинсектора в ванной все трупные части и набрать в нее горячей воды. Девочка сначала не могла говорить, а потом ничего, стала петь и даже материться.
Мы идем по коридору. Фрибалиус звенит ключами. В темной комнате стоят перевернутые вверх дном ведра — шесть штук, на каждом — по зажженной свече.
— Что это такое? — я на всякий случай прячусь за Фрибалиуса, пытаясь разглядеть в сумраке стоящую посередине комнаты на высоких ножках ванную и человека в ней.
— Лампа полетела. Лампа тут люминесцентная, она мигала-мигала два дня и сдохла. А девочка боится темноты. Девочка!.. Как ты тут?
Тонкий голос отвечает грубым, нецензурным наречием. Я замираю. Этот голос мне знаком!
Подхожу к ванной, смотрю на обритую голову, торчащую из темной воды, и выдыхаю, оцепенев:
— Офелия!..
Фрибалиус вылавливает из воды тонкое запястье, слушает пульс, потом берет Офелию под мышки и пытается ее поставить. Не получается.
— Я подержу ее на весу, а ты возьми простыню на тумбочке и оберни нашу Офелию.
— Она жива?.. Она в порядке? — кое-как я набрасываю на худое длинное тело простыню.
— Не бойся, аденомочка моя, теперь это не имеет никакого значения, — Фрибалиус перекидывает через плечо безвольное тело в простыне и, приседая с ношей, гасит одну за другой свечи на ведрах.
— Как это?..
— Перспективы оказаться в морге неожиданно мертвой или заведомо живой взаимозаменяемы, с точки зрения логики.
— Фрибалиус, я хочу тебя предупредить. Как только Офелия очнется, она тут же станет предлагать заняться сексом.
Мой любимый патологоанатом сбрасывает тело в простыне на диван в своем кабинете. Офелия, не открывая глаз, на правильном английском просит ее “факнуть”. Фрибалиус смотрит сначала на оголившуюся кое-где Офелию, потом на меня, пожимает плечами и интересуется, что он пропустил? Что это за новый и неведомый ему вирус сексуального бешенства у маленьких девочек? Где мы его подцепили?
