— Пойдем кормить птичку.
Она не хочет вставать, я подбрасываю кусочек льда в кровать, Рита визжит и бросается подушкой. Она очень аккуратная, восьмая жена моего отчима. Я так и знала, что первым делом, когда встанет, она начнет заправлять постель.
Нащупав в кармане рубашки бусину, я незаметно подбрасываю ее на простыню, пока Рита взбивает подушки.
— Ой! — удивляется она, обнаружив на влажном от подтаявшего льда пятне простыни бусину. — Ты только посмотри, красота какая!
— Обыкновенная пуговица, — приблизившись к Рите и к бусине лицом, я не разделяю ее восторга.
— Да что ты понимаешь! Это же розовый жемчуг! Подожди, дай посмотреть на свету.
Она рассматривает бусину у окна, потом — под увеличительным стеклом, потом предлагает залезть под кровать.
— Это еще зачем?
— Кто-то порвал в этой комнате дорогие бусы из жемчуга. Некоторые могли заваляться под кроватью!
Мы становимся на четвереньки с разных сторон старинного ложа на массивных ножках и смотрим друг на друга сквозь темное и довольно пыльное подкроватное пространство, в котором прячутся вчерашние сумерки.
Охота шарить там руками в поисках сокровищ пропадает.
— Если эту бусину продеть в твою тонкую цепочку, — предлагаю я, усевшись на пол, — получится оригинально. У нее две дырочки.
Рита в восторге.
Возились мы с цепочкой долго. Я уже устала раскрывать колечко крепления, но Рита не сдавалась, поддевая его в сотый раз крошечным скальпелем.
Цепочка проделась в бусину-пуговицу легко. И только тогда на бледной тонкой коже, в углублении между ключицами, я заметила, как молочно-матовая бусина, пропуская сквозь себя золото, светится растворенной капелькой крови.
* * *
Агей Карпович, сосредоточенно сопя, наклеивал высохшую осу на краешек стакана. В прошлую пятницу очень удачно получилось с живой осой. Невесть откуда взявшаяся в его кабинете в холодный ноябрьский полдень, оса присела на краешек стакана с чаем, щедро посахаренного следователем. Присутствовавшая при этом Мона-налетчица, полногрудая красавица (и совершенно натуральная блондинка, кстати), сначала с веселым любопытством наблюдала за осой на стакане, потом — за размахивающим руками следователем. А потом ей стало не до наблюдений, потому что Лотаров, схватив свой шарф, так неудачно замахнулся, что опрокинул стакан, и чай вылился на критически открытые коленки Моны-налетчицы.
Лотаров извинился раз сто и раз двадцать ненавязчиво заметил, что будь подол платья подлинней, не расцвели бы на коленках красавицы под тонкими колготками багровые пятна ожогов. На крик и ругательства женщины потянулись сослуживцы, советовали написать на злодея жалобу, выпить водички, утереть на щеках потекшую тушь, трогали красные коленки, чтобы получше уяснить степень ожогов, и потом предложили — каждый свои — методы оказания первой помощи. Агей Карпович бегал в это время по кабинету, хватал себя за пышные волнистые волосы, охал, извинялся и успел не просто пролистать вытащенный под шумок из упавшей сумки неуловимой Моны блокнот, но и запомнить две последние странички, после чего незаметно подкинул блокнот на пол, “обнаружил” упавшую сумку, запричитал еще горестней и так неумело стал все сгребать в кучу, что Мона вынуждена была перейти от криков и ругательств к спасению содержимого сумочки, а потом совсем успокоилась и не стала писать на Лотарова жалобу.
Подтирая на стекле лишние капельки прозрачного клея у ломких осиных ножек, Лотаров думал, как напроситься в гости к Пенелопе. Он имел прекрасный нюх на пакости, сейчас этот самый нюх подсказывал ему, что девочка Алиса готовит грандиозную пакость, и единственная возможность разузнать все получше, это провести время с очаровательной прачкой.
Убрав стакан с приклеенной осой в тумбочку, Лотаров оглядел свой кабинет, насупился и некоторое время сердито перебирал в памяти все возможные ему способы уговорить женщину провести с ним время. За последние десять-двенадцать лет Лотаров настолько привык к абсолютной и непоколебимой свободе, что забыл, как это делается. У себя в кабинете он мог разыграть любое представление и довести за десять минут практически любую женщину до состояния истерики или вообще до полной невменяемости, но вот снаружи, за стенами следственного управления…
Дело кончилось тем, что, пометавшись по кабинету, Лотаров набросился на телефон и уже через пару минут свирепо поинтересовался у Пенелопы, не хочет ли она пригласить его на чашку чаю.
— Нет, — не скрывая злорадства в голосе, ответила Пенелопа. — Дела, знаете ли, Агей Карпович, дела!..
— Возьмите меня на дело, — вдруг неожиданно для себя предложил следователь, нависая над телефоном. — Я всегда могу пригодиться.
— Как это — всегда? — купилась Пенелопа. Лихорадочно соображая, что сказать, Лотаров изобразил в трубку натужный кашель, потом длительное отхаркивание.
— Извините, — закончил он после громкого сплевывания. — Это нервный кашель. Не знаю, что именно вас интересует, но я мог бы в нужный момент отвлечь внимание, а потом…
— А знаете, приходите! — вдруг согласилась Пенелопа. — От меня помощница ушла. Приходите, будете обеспечивать контраст. И знаете, что… Я надушусь, а уж вы не забудьте свой платок.
— Ну что вы, Пенелопа Львовна, я завсегда готов к встрече с вами, и платок при мне, — забормотал в трубку Лотаров. Резко выпрямившись, он почувствовал приближение интереснейшего вечера. — Я вот только пиджачок почищу, я в столовой на себя тарелку опрокинул… А подливка была…
— Ни в коем случае! — перебила Пенелопа. — Ничего не подчищайте и не замывайте.
— Ну что вы, Пенелопа Львовна, неудобно в вашем обществе…
— Приходите, в чем есть, или не приходите вообще!
— Как скажете, только ведь неудобно… Рассердилась! Бросила трубку.
Лотаров послушал короткие гудки, очень довольный собой, осторожно опустил свою на аппарат и достал из стола баллончик с накладными усами.
— Спасибо, не опоздали… — Пенелопа рассмотрела смущенного следователя, подозрительные пятна на его пиджаке, мокрые от пота волосы на висках, распрямившийся в линию левый кончик уса, болтающуюся на одной нитке верхнюю пуговицу — синюю на желтой рубашке, осторожно принюхалась, и Лотаров в который раз подумал, что пора купить в магазине шутих брызгалку с непотребными запахами. На самом деле препятствовал этому его собственный нос, тот самый, который мешал ездить летом в метро и заставлял покупать дорогой наполнитель для кошачьего туалета.
— Пожалуй, — одобрительно кивнула головой Пенелопа, — вам даже трость не понадобится…
— Трость? — осмотрел свои ноги Лотаров.
— Да. У моей помощницы на такие случаи была трость. Знаете, эффектная женщина, прихрамывающая, с тростью, то и дело готовая упасть, это срабатывало неплохо в нужный момент.
— А что мне делать в нужный момент?
— Да ничего не делайте. Вы сами по себе — законченное произведение.
Садитесь сзади, — они подошли к машине Пенелопы.
— Куда мы едем? — Лотаров с интересом отслеживал светофоры.
— Мы едем в институт репродукции человека.
— А что делать будем?
— Я буду делать свою работу, а вы — ничего. То есть держитесь рядом и ведите себя естественно: чихайте, сморкайтесь.
— Почему вы меня пригласили, Пенелопа Львовна? — не выдержал Лотаров и задал мучающий его уже второй час вопрос.
— Налаживаю производственные связи, — пожала плечами Пенелопа. — Невинные взаимообязывающие контакты.
— Помилуйте, чем я вам могу быть интересен?..
— Там посмотрим, — ушла от ответа Пенелопа. У высокого темного здания с кое-где светящимися окнами Лотаров поинтересовался:
— А скучно не будет?
Следователя Лотарова трудно было чем-либо удивить. Но Пенелопа подарила ему воистину незабываемый вечер.
Сначала огромный, колышащийся всеми своими ста пятьюдесятью килограммами живого веса профессор в белом халате громогласным басом объяснял нервной женщине и ее ошарашенному мужу суть проблемы.
Лотаров узнал много интересного. Оказывается, началом развития нового организма у человека, как и у любого млекопитающего, является слияние двух половых клеток. Это ладно, только эти самые клетки сливаются в организме женской особи вне матки, и оплодотворенное яйцо, которое приходит в матку, уже состоит из 32 клеток! Называется этот тридцатидвухклеточный зародыш морулой, и в матке эта самая морула тут же начинает окружать себя трофобластом.
— Подождите, я запишу, — попросил Лотаров, копаясь в карманах в поисках карандаша.
— Извините, а вы — кто? — озаботился муж нервной женщины.
— Это мой помощник, — Пенелопа протянула Лотарову ручку.
— Тро-фо… бласт, — бормотал Лотаров, тщательно записывая новое слово в замусоленный блокнот. — Но позвольте! — радостно вскричал он, отчего нервная женщина дернулась в кресле, и муж тут же погладил ее по руке. — Это же от “трофе” — питать!
