За спиной начальства.
При этом Епихин вел себя хорошо, не переступая черту, за которой начинается подлог, вполне простительная, почти неуловимая корысть, в чем бы она ни выражалась. При том, что снабженцы и реализаторы всегда находят общий язык и общие интересы.
Вдали от руководства.
Так вот, Епихин, позволяя своим поставщикам и оптовикам лукавить с их начальством, сам на это не шел. И время от времени давал Долгову это понять. Долгов и сам не прочь был иногда проверить, прощупать своего сотрудника и каждый раз убеждался – чисто.
И с легкостью отдал в руки Епихину и снабжение, и реализацию. И не знал, не догадывался простодушный Долгов, что, руководя, подсчитывая прибыль, полностью находится в руках Епихина. Исчезни вот сейчас Епихин, и он не будет знать, кому продать, где заказать лес, купить ткань, фурнитуру, гвозди с фигурными шляпками, где заказать железки, которые позволяют диванам раскрываться и складываться.
А однажды, уже в самом начале сентября, для Епихина наступил долгожданный день. Войдя в контору легким шагом и бухнувшись в кресло начальства, он по мобильному убедился, что Катя задерживается в банке, а Долгов прочно застрял в пробке на Масловке.
И Епихин поступил в полном соответствии с тем опытом, который приобрел этим летом, криминальным, в общем-то, опытом, поскольку перед ним вдруг открылось, что можно вести себя совершенно неуязвимо, совершая нечто не просто нечестное, непорядочное или рисковое, а попросту преступное. Надо быть спокойным, делать все открыто, на глазах у людей, но чтобы им даже и в голову не пришло, что именно вот в эти мгновения совершается злодейство. Нужна только малая малость – у поступков должно быть вполне пристойное объяснение, которое бы вполне удовлетворило человека подозрительного, настырного и вообще отвратительного.
Расположившись в кресле Долгова, Епихин в стеклянной прозрачной выгородке на виду у десятков рабочих провел в столе директора самый настоящий обыск. Сначала он как бы куда-то позвонил, как бы что-то кому-то сказал, потом, прижав трубку к уху плечом, принялся записывать что-то на подвернувшейся бумажке. Самый подозрительный и даже специально приставленный наблюдать за кабинетом рабочий мог убедиться – человек не совершает ничего предосудительного.
Не прекращая разговора, Епихин заглянул в ящик стола – ему, видите ли, понадобился еще один лист бумаги, потом открыл тумбочку, по очереди выдвинул ящики, осмотрел их содержимое, с другой стороны также тщательно и неторопливо.
И нашел.
Да, он не просто шарил в чужом столе, он знал, что искал.
Наверное, подобное встречается на каждом небольшом предприятии – руководитель и бухгалтер на случай их отсутствия заранее ставят свои подписи на чистых листах бумаги – если что-то срочно понадобится, секретарь сама впечатает нужный текст для банка, налогового управления, для пожарников, гаишников и так далее. Стопку таких вот чистых листов с долговскими и Катиными подписями нашел Епихин, зная, что такие листы существуют. Он взял, не считая, примерно пять-шесть таких листов, захлопнул папку, задвинул ящик, прикрыл дверцу – и все это не прекращая вроде бы телефонного разговора. Тут же в столе нашел печать, штамп и довел подписанные листы бумаги до полной готовности – оставалось только впечатать текст.
Все так же с некоторым безразличием он сложил все бумаги в свою папку и положил наконец телефонную трубку. Епихин был спокоен – подписанные Долговым листы использовались редко, и, вполне возможно, недостача этих листов вообще никогда не обнаружится, а если Катя что-то и заметит, то наверняка не придаст этому ровно никакого значения, решит, что уже использовала их.
Когда в кабинетик вошла Катя, Епихин стоял у стеклянной стены и, раскачиваясь с пяток на носки, наблюдал за работой в цеху.
– Привет! – сказала Катя, увидев на своем стуле папку Епихина, она не думая положила ее на шкаф.
– Ну, что там в банке? Опять проблемы?
– А! Обычная канитель!
– Николай не звонил? Тоже замотался где-то?
– В пробке застрял! Там от него записочка на столе.
Епихин подошел к столу, взял клочок бумажки, который уже держал в руках, вчитался.
– Что-то он надолго влип.
– Скоро будет. Как поживаешь, Епихин? – спросила Катя, помолчав.
– По-разному... А в общем, тускло.
– Что так?
– Нет прекрасных потрясений, нет отчаянных решений и даже поползновений.
– Надо же... Стихами заговорил! Растешь!
– Заговоришь! – Епихин сел на стул, положив руки на спинку. – А ты, Катя, как поживаешь?
– Даже не знаю, даже не знаю... Нет времени в себя заглянуть, представляешь? Такое ощущение, что в этой нашей суете сквозь себя проношусь, не замечая. У тебя так бывает?
– У меня только так и бывает.
– Вот видишь, Епихин, как много у нас с тобой общего, – усмехнулась Катя.
– Это хорошо или плохо?
– Как подойти, чего хотеть, к чему стремиться... Опоздал на самолет – это плохо. А он возьми да упади. Значит, опоздание – это хорошо.
– Твой самолет взлетел?
– Похоже на то, – Катя внимательно окинула Епихина взглядом – последнее время он постоянно перешагивал черту, которая отделяла бухгалтера от снабженца, жену директора от наемного работника, мужчину от женщины, в конце концов. Он не шел далеко, не лез напролом, но переступал, а если учесть, что это происходило частенько, делал это сознательно.
– Но еще не упал? – спросил Епихин, склонив голову к плечу, лукавенько так спросил, давая понять, что вопрос его глубже, чем это может показаться.
– Пока лечу, – ответила Катя.
– Это радует, – вздохнул Епихин.
– Обнадеживает, – поправила Катя.
– Будет и посадка?
– Надеюсь... Хотя о посадке лучше спросить у прокурора, это по его части.
– Я другое имел в виду.
– Посадка – она и есть посадка, – жестковато ответила Катя. – Как сказал народ, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Самый богатый человек страны, миллиардер, олигарх, кандидат в президенты и прочая, и прочая... Сидит за проволокой где-то в забайкальских не то горах, не то степях и шьет рукавицы из брезента. Говорят, неплохо получается, но сноровки еще не приобрел, план не выполняет и потому надежды на досрочное освобождение пока нету. Такие дела, Епихин, такие дела.
Казалось бы, пустой разговор, ни о чем, что-то вроде перебреха, какой бывает у случайных попутчиков в ожидании электрички. Но чувствовалось, что и для Епихина, и для Кати он чем-то важен, напряжение чувствовалось в их вроде бы бестолковых словах. Ни один, ни другой разговор не прекращали, каждый хотел что-то добавить, уточнить.
– Слушай, а тебе удобно называть меня Епихиным?
– Удобно, – не задумываясь, ответила Катя. – И потом, как же тебя называть, если ты и есть Епихин?
– Ну... Некоторые по имени обращаются...
– Да-а-а? – удивленно протянула Катя и задумалась. – Нет, все-таки ты не Валентин, ты Епихин. Знаешь, есть имена, которые я не могу произносить... Если говорить о тебе, то я не могу произнести всерьез ни Валентин, ни Евгеньич... Мой Долгов, например, не в силах произнести имя «Алла»... Только благодаря этому обстоятельству его жену зовут Катей.
– Значит, твоего мужа не будут звать Валентином? – произнес Епихин отчаянные слова, но сознательно, зная, что произносит. Однако Катю эти слова не затронули.
– Моего мужа зовут Николаем, – спокойно сказала она. – А вот, кстати, и он, – сквозь узкую дверь в ангар протиснулся Долгов, быстро прошел мимо работающих станков и оказался в стеклянном кабинетике. – Явился – не запылился, – приветствовала его Катя.
– А вы все шушукаетесь? – спросил Долгов, усаживаясь в свое кресло. – К чему пришли, до чего договорились?
– Епихин спросил – не Валентином ли зовут моего будущего мужа.
– А ты?
– Я сказала, что моего мужа зовут Николаем. И будущего тоже.
– Как ты права! – восхитился Долгов.
– С кем поведешься – с тем и наберешься! – рассмеялась Катя.
Все-таки невозможно затеять то, что затеял Епихин, и ни в чем, хотя бы в самом малом никак себя не выдать. И если найдется человек, который будет не то чтобы подсматривать, подглядывать, выслеживать, нет, если найдется человек, который просто видит, что происходит вокруг, просто слышит, о чем люди говорят, как сидят, как стоят, какие слова произносят, – этого вполне достаточно, чтобы злоумышленник себя проявил.
На беду Епихина такой человек нашелся – Катя. Он сам своими намеками, вроде бы беспредметными разговорами насторожил Катю и заставил, вынудил ее смотреть на него куда внимательнее, пристальнее, нежели это принято в обычном общении.
Вот, казалось бы, не произошло ничего необычного, но Катя все видела как бы сквозь увеличительное стекло. Снаружи, из-за стеклянной стенки кабинетика рабочий, оторвавшись от станка, помахал рукой, приглашая подойти. «Меня зовешь?» – спросил Долгов, ткнув себя пальцем в грудь. Рабочий отрицательно покачал головой. Тогда Долгов указал на Катю – рабочий и на этот раз сделал отрицательный жест. «Епихин?» – Долгов указал на своего заместителя. И рабочий утвердительно кивнул.
