Уже и одна, и вторая, и третья электрички, постояв минуту у платформы, с визгом уносились в Москву, в Одинцово, в Можайск, а Епихин все стоял у железного столика и невидящим взглядом смотрел в пространство, наполненное закатным светом, резиновым хлопаньем дверей вагонов, визгом электричек, перестуком колес поездов дальнего следования. И перед ним неожиданно открылась истина, которая ускользала от него все это время – он сегодня сделал ошибку, он засветился и хотя не был разоблачен, но о его поведении уже можно говорить с недоумением и озадаченностью. И открылось Епихину – ошибки он будет совершать все чаще, он будет проговариваться, прокалываться и светиться, а люди, которые видят его каждый день, просто не смогут этого не замечать. И наступит время, наступит время, наступит время, когда его замысел, дерзкий и преступный откроется во всех подробностях.
И это будет ужасно.
Это будет кошмар.
Это будет вообще черт знает что – разоблачение, срам, позорище!
Епихину нравилось это местечко – он стоял, почти полностью скрытый разросшимся, обломанным кустарником, здесь шла своя жизнь, наполненная невнятными голосами, звоном бутылок, хмельными отяжелевшими телами, которые где-то там, за его спиной, среди пеньков и холмиков выясняли отношения, говорили о жизни и предсказывали события, легко, не задумываясь, убежденно и громогласно мужики говорили о предстоящих войнах, конфликтах, катастрофах. А иначе зачем теплым осенним вечером забираться в этот кустарник, пить водку из пластмассовых стаканчиков, закусывать вареной колбасой и черным «Бородинским» хлебом и, улегшись на спину, забросив руки за голову, смотреть в бездонное небо и прикидывать – а не сходить ли еще за чекушечкой, не продлить ли на полчасика общение с людьми, которые лежат рядом и тоже смотрят в небо глазами ясными и хмельными...
Епихин стоял к ним спиной, а лицом к платформе, и проносились мимо него электрички с железным грохотом, с неумолимостью и даже, кажется, с какой-то остервенелостью, как могут проноситься годы, как может проноситься жизнь.
Вот это его убивало – годы, которые с небольшой натяжкой еще можно было назвать молодыми, пропадали в какой-то прорве. Не тем они были наполнены, ох, не тем! Какими-то вымученными удовольствиями, худосочными радостями и бесконечной пустой суетой. И даже любовь, даже любовь, зажатая в четырех стенах их с Жанной квартирки, частенько казалась ему вынужденной обязаловкой.
Он хотел все это взломать.
И мир распахнется широко и просторно, с дальними перелетами, с греческими островами, мексиканскими пирамидами, с таиландскими массажами, в конце концов! И будет дуть в лицо свежий ветер бескрайних пространств и безудержных чувств!
И для всего этого сделать надо совсем немного, совсем немного, совсем немного. Надо сегодня же связаться с этими придурками и поставить перед ними задачу простую, ясную – срочную.
Епихин понял – тянуть нельзя.
Привыкая к своей затее, он теряет бдительность, теряет остроту понимания, все задуманное становится чем-то вялым, растекающимся и чуть ли не безразличным.
Выпив залпом последний стаканчик пива, Епихин быстрым, решительным шагом прошел на платформу. Через двадцать пять минут он сошел на Белорусском вокзале и прямо на платформе подошел к телефону-автомату. Он уже несколько дней не звонил своим взращенным киллерам и решил, что сегодня может себе позволить сделать звонок.
– Михась? – спросил он, набрав номер мобильного телефона.
– Он самый.
– Узнаешь? – произнес Епихин и поморщился – плохое слово выскочило, какая-то зависимость в нем проскользнула, и Михась это почувствовал.
– Как же, как же... Очень даже.
– Есть новости?
– Мои новости тебе неинтересны... А наши общие новости могут быть только у тебя, – Михась набирал обороты, говорил все напористее, с некоторым недовольством.
– Час пробил, – сказал Епихин. – Ты где сейчас?
– Пиво пью.
– У Фатимы?
– Место встречи изменить нельзя.
– Говорить можешь?
– Говорю же, – опять с еле уловимым куражом ответил Михась.
– Это хорошо. Повторяю – час пробил.
– Услышал.
– Машина есть?
– Да.
– Купили?
– Договорились.
– Это надежно?
– Мои проблемы.
– Пусть так... Запомнишь или будешь записывать?
– Запомню.
– Если ехать по Кутузовскому проспекту, сразу за Кольцевой дорогой – Немчиновка.
– Знаю.
– Улица Советская начинается от платформы электрички. В семнадцать вы останавливаетесь напротив ворот, на которых прибит номер... Пятьдесят семь. Ждете, когда из ворот выйдет невысокий плотный человек в светлой полотняной кепке...
– В семнадцать еще светло, – заметил Михась. – Солнце на небе. Люди на улице. Кошки, собаки...
– Ты еще про курей забыл, – недовольно заметил Епихин. – Я только представлю вам клиента, познакомлю, так сказать.
– Неужели сам появишься? – удивился Михась.
– Нет. Это никому не нужно. Но я буду видеть и вас, и его... И позвоню, чтобы вы не обознались. Чтобы не случилась ошибка в объекте, как выражаются юристы.
– Он пойдет на электричку?
– Нет, он живет в Немчиновке. В частном доме.
– Это хорошо, – повторил Михась слова Епихина. – Это хорошо... Но есть проблемы.
– Деньги? – догадался Епихин.
– Они самые.
– Я так и знал.
– А тут и знать нечего... У нас на кону вовсе не любовь до гроба, у нас на кону только деньги. Разве нет? Разве у нас еще что-то есть на кону? Тогда я слушаю внимательно и готов даже записывать старательно и подробно.
– Какой-то ты сегодня не такой... – задумчиво проговорил Епихин.
– И какой же я сегодня?
– Разговорчивый.
– Это от волнения... Так вот... Деньги вперед.
– Это как? – опешил Епихин.
– Да вот так, товарищ дорогой... И потом... Ты сам как-то обмолвился об этом. Вдруг мы выполним задание, а ты больше не позвонишь... И мы с носом. И прости-прощай, село родное, в края дальние пойдет молодец. Хочешь – покажись, объявись, оставь координаты... Тогда будет другой разговор.
– Как-то ты сегодня крутовато со мной...
– Рано или поздно мы бы все равно уперлись в этот разговор, в эту маленькую неувязочку... Разве нет?
– Возможно, – выдавил из себя Епихин. – Но почему ты так уверен, что я обязательно вас обману, кину, исчезну?
– Ха! – воскликнул Михась почти весело. – Ну ты даешь, мужик! Да просто потому, что это разумно, правильно! Выгодно, в конце концов! На фиг платить деньги, неплохие вроде бы деньги, если можно не платить?! Твоя затея не простая, значит, человек ты не хухры-мухры, а если судить по гостинцам, которыми ты нас балуешь время от времени, то и цену деньгам знаешь. Поэтому повторяю – деньги вперед. Все тридцать тысяч.
– Не понял?
– Не надо. Все ты понял.
– Но мы договаривались о другой сумме...
– Цены растут, мужик... Коммунальные расходы, бензин, на базаре опять мясо подскочило в цене... Ужас какой-то.
– Так, – в полной растерянности проговорил Епихин. – Я должен подумать, может быть, мне стоит отказаться от ваших услуг.
– А это уж тебе решать. Ты же для нас человек-невидимка, но бываешь там, где мы бываем, видимо, уже знаешь, где мы живем, это же нетрудно – пройти за нами к дому... Мы у тебя как на ладошке.
– Но ведь и вы меня можете кинуть...
– Конечно! – охотно подхватил Михась. – Но не кинем. Нам нельзя. Говорю же – мы у тебя на ладошке. Больно рискованно. Нам выгоднее дружить с тобой. Вдруг еще какая работенка подвернется... А мы люди к тому времени будем проверенные, можно сказать, надежные... Чем тебе еще кого-то искать, мы – вот они, бери нас... Как говорила одна красавица – бери меня, я вся твоя. Вот такой примерно ход наших рассуждений.
– Хороший ход, – механически проговорил Епихин, понимая, что Михась прав, в здравости ему не откажешь. – Но клиента я вам все-таки представлю, покажу, почти познакомлю.
– Это можно, почему бы и нет... Как говорил один придурок, процесс пошел. И не надо его останавливать. Насколько я понимаю, ты решил поторопить события? Одобряю. Это правильно. Чего тянуть кота за хвост? Мы ведь с Аликом тоже живые люди, перегореть можем, спохватиться, глядишь, другое что-нибудь подвернется, не столь рисковое и отчаянное...
Михась говорил легко, не задумываясь, и Епихин понял, что все это им уже не один раз проговорено, обсуждено с тем же Аликом толстобрюхим. И к тому же Михась говорил дело, он был прав, и ему нечем было возразить.
– А если я вам покажусь, предстану, так сказать? – неожиданно для себя проговорил Епихин.
– Покажись, отчего не показаться... Это даже правильно.
– И тогда я плачу вам половину, а остальное – после выполнения задания. Годится?
– Годится, – со вздохом сказал Михась. – Вполне годится. Другими словами, жлобишься?
– Почему? Нисколько, сумма остается той же.
– Но выплату растягиваешь?
– Только от вас будет зависеть, когда вы получите вторую половину. Я так понимаю.
