— В одиночку на одну ночку! — зевнул Куроедов. — Будет тебе одиночка.
— А почему вы вдруг на «ты» перешли? — зло спросил Лупандер, которого неприятно покоробило, когда сначала неотесанный Баздырев перешел на фамильярный тон, а затем — и внешне благовоспитанный следователь Куроедов.
Иван веско ответил:
— К заключенным, то бишь зэкам, практикуется обращение исключительно на «ты».
— Чтобы сразу усвоили свой пониженный социальный статус, — добавил Баздырев. — Ну что, часу тебе хватит, чтобы определиться со шмотьем-мытьем? Давай по-шустрому, а то у нас к вечеру в ИВС, как в гостинице, все номера заполняются. И чтоб никаких колющих, режущих, стеклянных предметов, мобильных телефонов. Презервативы тоже запрещены.
— А они еще зачем? — изумился Лупандер.
— Ну, это если одиночную камеру предоставить возможности нет… Ну, в общем, понимаешь, не мальчик…
— Да ну вас. — Лупандера передернуло.
— В общем, собирайте все необходимое и — ждите на первом этаже, — распорядился Баздырев.
— Большое спасибо.
— На здоровье! Кстати, а как ваши раны? — поинтересовался Баздырев.
— Почти не беспокоят. Врач будет приезжать на перевязки!
— По записи — и только с моего разрешения, — предупредил Куроедов, которому тоже смертельно наскучил Лупандер.
РЕЖИМ ТУТ ОДИН, ДЯДЯ, ОСОБО СТРОГИЙ
Тюрьма — не лучшее место для осмысления итогов жизни.
Без авторства
Через час Лупандер вновь приехал в «околоток», спросил у дежурного, где Баздырев или Куроедов.
— Вам ведь в изолятор, по личному желанию? — вежливо спросил офицер.
— Да, — кивнул Лупандер, поправив увесистую спортивную сумку на плече.
— Пойдемте, сударь, я вас провожу к Мордасюку.
Дежурный открыл дверь с защелкой, они прошли по коридору — прямиком в помещение изолятора временного содержания. Мордасюком оказался образцово-показательный прапорщик, с каменным лицом идола с острова Пасхи, но при этом изысканно пахнущий одеколоном «шипр». В жесткой, как и положено, форме он тут же провел процедуру осмотра «задержанного» Л.Я. Лупандера: руки на стенку, ладонями на выверт, ноги вширь до упора с подбивкой — «раскоряка». «Снять пиджак, рубашку, галстук, ремень, штаны, приспустить трусы, развязать шнурки — клади на стол, открыть рот. Вывернуть содержимое карманов. Одеться». Расческа, платок, бумажник с документами, ключи прапорщика не заинтересовали, зоркий взгляд Мордасюка застыл на оторванных из блокнота страничках.
— А это что? — подозрительно спросил он и прочитал: — Старые клише, старые клише, Истертые буквы остались в душе. Слова — сочетанья, ноты — октавы, Что нужно творцу для подлинной славы?.. Так-так… Истертая бронза сверкает… — в деньгах! Это что — пособие для фальшивомонетчиков в завуалированной, так сказать, форме?
— Да какое еще пособие?! Каких деньгах?! — ужаснулся Лупандер. — Это мои стихи, так сказать, грешил в молодости. Сейчас тоже вот попробовал, так сказать, осенило…
— Грешил, говоришь, — зловеще усмехнулся Мордасюк и постановил: — Пособиеприобщим к уголовному делу! Следствие разберется… — и по-свойски добавил: — Мордасюка, гражданин заключенный, не обманешь! Я за службу знаешь, сколько бдительности понапроявлял? У меня благодарностей и поощрений больше, чем у тебя волос на голове! Я даже находил иголки, спрятанные под ногтями!
Лупандера передернуло, и ему уже не стало жаль своих стихов.
А прапорщик принялся за содержимое спортивной сумки. На люминесцентный свет появились французский коньяк, колбаса сырокопченая, огурцы зеленые, шоколад, маца, печенье и халва. Он прощупал по миллиметру спортивный костюм и смену белья, вытащил и положил обратно в сумку туалетные принадлежности. Понюхав, поставил рядом с коньяком одеколон «Superman» американского разлива.
— Все это — не положено! — показал Мордасюк на продукты, коньяк и одеколон.
Лупандер отважился возмутиться:
— Позвольте, у меня по договоренности другой режим — договорной.
— А ну, закрыл хлебало! Еще скажи — коммерческий! — сурово, но беззлобно отреагировал страж порядка. — Режим тут один, дядя, особо строгий. Ну а для таких, как ты, ерепенистых — просто беспощадный.
В завершение Мордасюк проверил содержимое положенного количества сигарет — способом разламывания их пополам.
«Казнь» сигарет настроила в конце концов Лупандера на веселый, этакий философско-созерцательный лад.
— А вы какой одеколон используете, товарищ прапорщик — «Тройной» или «Шипр»?
— А тебе-то чего? Ну, «Шипр».
— Хочешь, я тебе свой подарю?
— Не хочу. У него запах больно хреновый, какой-то голубоватый, — отреагировал он и задушевно пооткровенничал: — Тут, чтоб тюрьмой, чтоб вашим братом не провоняться, «Шипр» лучше всего подходит. А это всё свое, спиртные и пищевые продукты, — он показал на стол, — получишь, когда освободишься. Вопросы?
— Все понятно.
— Загудной! — крикнул прапорщик в коридор, разделенный на решетчатые двери.
Из подсобного помещения выглянул сержант, отомкнул ломовым ключом замок, вошел, поигрывая наручниками и напевая:
— Живу без ласки, боль в душе затая, всю жизнь быть в маске — судьба моя!
— Давай его в пятую.
— Понял, — прервав арию, Загудной приказал: — Руки за спину, гражданин!
Лупандер пожал плечами; игра по его заказу приобретала все более насыщенный колорит. Сержант быстро замкнул на его запястьях наручники, прихватил облегченную сумку. А Мордасюк в мгновение ока вздернул, как на дыбе, сцепленные Лёнины руки. Он ойкнул, крякнул, взвыл от обиды, но, получив легкого пинка коленкой, бодро пошел без вербальной команды, под заботливыми руками конвоиров.
И тут, надо же такому случиться, навстречу, на допрос, вели Аллу Сергеевну. Без наручников. Она мгновенно цепким женским взглядом оценила метаморфозу, произошедшую со щеголеватым Лупандером, которого, согбенного, как особо опасного преступника, вели в позе «ласточки»: в ботинках без шнурков, расхристанного, без галстука, со спадающими штанами.
— Кого я вижу? — с неподдельной радостью воскликнула Свингер. — Привет компаньону!
— Здравствуй, Аллочка! — Лупандер с трудом, как черепаха, задрал голову. — Ты поменяла прописку?
— Ты, я вижу, тоже.
— Приходи вечерком на новоселье, посидим, поокаем, — бросил напоследок Лупандер.
— Непременно загляну, Лёнечка!
Конвоиры, дав компаньонам возможность накоротке пообщаться, повели подопечных, каждого своей дорогой: Лупандера — в камеру, Аллу — к следователю.
АПОЛЛОН В ИЗЫСКАННО БЕЛОМ, КАК ЖЕНИХ
Что не болит — не жизнь, что не проходит — не счастье.
Иво Андрич
С утра Полина отпросилась с работы, сославшись на личные дела. К двум часам она пошла на кладбище. Женя Кавычкин накануне сообщил ей, что похороны Василия состоятся в полдень, а людей будет немного… В эти горькие и безнадежные минуты прощания Полина не хотела быть объектом чьего-то внимания, отвечать на вежливые вопросы, кем она приходится покойному. Да и действительно, кто она — просто несостоявшаяся подруга, возлюбленная…
Полина подошла к свежей могилке, усыпанной цветами: здесь были алые и белые розы, анютины глазки, астры, пионы… Как будто прощавшиеся хотели воздать этим многоцветьем оборванную жизнь, в которой больше было черно-белого и печального… С фотографии Василий улыбался — грустно и с какой-то своей тайной мыслью. Поля положила букет ромашек и подумала, что цветы на холмике похожи на бабочек, готовых веселым разноцветным взрывом взмыть под дуновение ветерка.
Когда Полина вернулась домой, она распахнула настежь балконную дверь, открыла стеклянные домики, где обитали ее любимицы, взяла опахало из павлиньего пера и осторожно взмахнула, будто приглашая к танцу. Бабочки взмыли и закружили по комнате в ярком цыганском хороводе: царственный махаон, аполлон в изысканно белом, как жених, перламутровка в тигровом манто, адмирал в черном с красным подбоем, тополевый ленточник будто в «черкеске», шафрановая желтушка в золоте с черным… Последним взмыл бражник «мертвая голова», будто давая понять, что все вокруг — мирская суета, и только ему ведом смысл существования… В своем танце, подгоняемые ветром павлиньего пера, в порхающем разноцветном веселье бабочки, наконец, увидели путь к новому неведомому миру и стайкой, потом вереницей, как маленькие журавлики, потянулись к солнцу… Лишь большой ночной павлиний глаз не реагировал на опахало, которое будто в насмешку скопировало узоры его королевского платья… Хозяйка осторожно подставила ладонь, и он не преминул воспользоваться приглашением… Полина вышла на балкон, слегка подтолкнула любимца. Он взмахнул крыльями, ринулся вниз, подальше от ослепительного солнца, оглядевшись и сделав круг, укрылся в прохладной тени листьев клена, в ожидании, когда вместе с ночью настанет его время…
