«Старые клише, — с грустью вспомнил Лупандер грешки юности. — Остались в душе…»
— У тебя бумага и ручка есть? — спросил он у водителя.
— Есть, конечно, — радостно отозвался Степан.
Он вытащил из-за козырька замусоленный шоферской блокнотик-отрывничок и ручку, которой делались отметки в путевках.
— Пойдет?
— Сойдет… Для солнца русской поэзии.
Леня, как в былые годы, тут же ухватил кончик ручки зубами, развалился поудобней и стал творить. Строки полились обильно, как вино из кувшина вакханки. Видно, дало знать пережитое…
Старые клише, старые клише,
Истертые буквы остались в душе.
Слова — сочетанья, ноты — октавы,
Что нужно творцу для подлинной славы?
Все вновь повторится…
Где гений в пеленках?
Где пыл и признанье?
Где пыль и — изгнанье?
А времени ход — как мартовский кот:
За кошкою ходит, пока половодит —
Инстинкт, интерес и весна.
А время по кругу идет как всегда.
Забытое — новь, а вчерашнее — бред.
Где снега лавины, там нынче — вода.
И слушать поэтов — вот истинный вред.
…Мы достанем старые клише,
Они — в нашей душе.
Истертая бронза сверкает в словах,
Как звон колокольный — на небесах.
Сочинив сие творение, Леонид вспомнил о строке, из-за которой, собственно, и подвигнулся на экспромтное сочинительство: «Мы снимем бинты, и останутся шрамы…» И он тут же дописал финал.
Мы снимем бинты, и останутся шрамы
Все то, что писали — всё не для драмы…
Потом подумал и дописал еще одну строку:
А если точнее, вернее — для Дамы!
Оторвав исписанные странички, Лупандер вернул блокнот и ручку Степану, который никак не мог понять, что происходит. До конца смены было еще далеко, да он готов был крутить рулевое колесо хоть круглые сутки. А ежели просто стоять на нейтралке — так хоть двое.
Лупандер спрятал стихи в карман, вдохновение иссякло. Как и все бездарные поэты, он был трусом. Степан сидел в согбенной извозчичьей позе, ждал барской воли.
— Давай, в околоток! — решился Леонид.
— В «Стригунино»?.. Понял шеф!
«Пусть сами разбираются с этим призраком», — пригвоздил он мысленно правоохранителей.
Степан виртуозно обогнал несколько машин и плавно, будто вез невесту в загс, остановился возле ОВД. Старательно прихрамывая, Лупандер вошел в здание, буркнул постовому.
— Мне срочно нужно к майору Баздыреву!
Краснолицый постовой махнул рукой дежурному в окошке:
— К Баздыреву пришел!
Дежурный кивнул, дал отмашку: пропусти!
Лупандер доковылял до кабинета на втором этаже и, перекрестившись, толкнул дверь. Баздырев, Ребров и Куроедов дымили и о чем-то спорили, Леонид уловил два слова — «висяк» и «глухарь», что, как он уже знал, означало нераскрытое преступление.
При появлении Лупандера все машинально сунули окурки в пепельницы и замолкли.
— Что-то случилось, Леонид э-э?.. — первым отреагировал Баздырев.
— Яковлевич, — проскрежетал Лупандер и тут же сломался: — Я не могу больше! Онприходил!
Леонид Яковлевич опустился на стул и неожиданно разрыдался. У сыщиков вытянулись лица. Переглянувшись, Ребров и Куроедов потянулись к своим окуркам, а Баздырев спросил:
— Кто, черт побери, приходил?
— Он приходил. Сегодня ночью в мою палату. Огромного роста, в черном плаще, лицо под капюшоном.
— Давайте по порядку, — предложил Максимыч.
— Хорошо… Где-то после двенадцати ночи я задремал. И будто, как ветер задул… Открываю глаза: стоит тень… Такого ужаса я не испытывал никогда. Меня просто парализовало! Я никогда не верил в призраки… Но это был он — Борис. Он постоял, раскачиваясь, потом погрозил пальцем, повернулся и ушел.
— Черт побери, а где была охрана? — возмутился Баздырев.
— Один мент был. И тот, сволочь, сидел, спал. Ничего, говорит, я не видел.
— Вообще-то, надо разобраться с охраной. Черт знает что: ходят куда хотят всякие там несанкционированные привидения. — Куроедов подавил усмешку.
— Да еще без пропуска, — сурово добавил Баздырев.
— Как вы можете шутить?! — Лупандер вскипел. — Я требую защитить меня! К черту ваших охранников! Прошу вас, ради бога, ради всех святых: спрячьте меня на время в камеру. В ваш этот… изолятор. Мне надо пересидеть. Мои друзья будут привозить мне еду. А когда все уляжется, я даю вам слово, сделаю в изоляторе евроремонт.
— А вот это ни к чему! — отреагировал Баздырев. — Хотя в качестве шефской помощи, так сказать, от потенциального клиента, начальник ОВД, думаю, заинтересуется… Но чтобы посадить вас в камеру, а в столице гостиничные услуги, сами знаете, не дешевы, нужно постановление о возбуждении…
— Так возбудитесь, черт бы вас побрал! — Лупандер на глазах переполнялся решимостью противостоять темным силам. — Учить вас этому, что ли?
— Ну что, Иван Дмитриевич, — Баздырев глянул на дату в календаре, — сегодня 23-е? На недельку до второго, отправим в Комарово?
— В камеру!!! — выкрикнул Лупандер.
— Хорошо, будет вам камера, — щедро улыбнулся Баздырев, что за ним не особо-то и водилось. — Но потом не обижайтесь. Режим для всех одинаковый. Вот… А пока подождите за дверью.
Лупандер кивнул, порывисто вскочил, скрылся за дверью.
— Слушай, Максимыч, знаешь, что мы сейчас сделаем? — просиял, как последний луч декабрьского солнца, Куроедов. — Встречу двух одиноких сердец в изоляторе временного содержания. Романтика!.. Меланхолие, дуче молодие… — пропел он ни с того ни с сего. — Вызываем Аллу на допрос с таким расчетом, чтобы она столкнулась с Лупандером в коридоре.
— Отличная идея, — похвалил Баздырев, встал, выглянул за дверь, уперив взор в Лупандера.
— Личные вещи где у вас?
— А что можно? Я водителя отправлю или лучше сам съезжу.
— Зубную щетку. — Баздырев повернулся к Куроедову: — Чего там еще надо для комфортного существования?
— Зубную щетку.
— Я уже сказал. По-моему, еще мыло… — наморщил лоб Баздырев.
— Мыло — можно, от него только понос, — пояснил Иван.
— Полотенце можно, — вспомнил Куроедов. — Хотя были случаи, когда заключенные умудрялись из полотенца свить веревку, чтобы повеситься.
— Не дождетесь, — парировал возникший Лупандер, уже поняв, что его в легкую дурачат.
— В общем, попроси, чтобы привезли спортивный костюм, тапочки без шнурков, пару комплектов нижнего белья, бритву — желательно механическую заводную, чтобы не было опять-таки соблазну, — конкретизировал Баздырев, которому уже наскучил Лупандер, — одеколон нельзя — выпьешь, денег нельзя — охрану опять таки соблазнять, ремень — это отберем, ну, и под ноль побреем, чтоб вшей не разводил.
Лупандер, уже, видно, пожалевший, что подписался на добровольное заточение, возмутился:
— Вы не имеете право стричь наголо, как овцу! Это противоречит Конвенции прав заключенных и узников совести.
— Не хотите — не надо, стрижка бесплатная, кстати, придаст вам больше авторитетности среди уркаганов.
— Каких уркаганов?! Я только на одиночку подписываюсь! — У Лупандера уже стали предательски трястись руки.
— В одиночку на одну ночку! — зевнул Куроедов. — Будет тебе одиночка.
— А почему вы вдруг на «ты» перешли? — зло спросил Лупандер, которого неприятно покоробило, когда сначала неотесанный Баздырев перешел на фамильярный тон, а затем — и внешне благовоспитанный следователь Куроедов.
Иван веско ответил:
— К заключенным, то бишь зэкам, практикуется обращение исключительно на «ты».
— Чтобы сразу усвоили свой пониженный социальный статус, — добавил Баздырев. — Ну что, часу тебе хватит, чтобы определиться со шмотьем-мытьем? Давай по-шустрому, а то у нас к вечеру в ИВС, как в гостинице, все номера заполняются. И чтоб никаких колющих, режущих, стеклянных предметов, мобильных телефонов. Презервативы тоже запрещены.
— А они еще зачем? — изумился Лупандер.
— Ну, это если одиночную камеру предоставить возможности нет… Ну, в общем, понимаешь, не мальчик…
— Да ну вас. — Лупандера передернуло.
— В общем, собирайте все необходимое и — ждите на первом этаже, — распорядился Баздырев.
— Большое спасибо.
— На здоровье! Кстати, а как ваши раны? — поинтересовался Баздырев.
— Почти не беспокоят. Врач будет приезжать на перевязки!
