Вдруг небо с грохотом треснуло, и посыпалась радужная штукатурка. Это старый поэт Сыромяткин надумал постучать в дверь каморки. Юра нехотя поднялся и, как был в естественном виде, пошел открывать, даже не подумав, стыдно это или некрасиво.
Сыромяткин, увидев обнаженного юношу, заговорил чистейшей прозой:
- О величественнейший и прекраснейший Аполлон! Не соблагоизволите ли вы и дева Мария посетить сегодняшней ночью волшебный бал? Бал будет символическим, он внесет ясность во все то, что каждый из нас, влекомый нашей бедственной и несчастливой судьбой горемычной, пытается найти в безысходной жизни... И в этом предназначение мероприятия. Не пир сатанинский во время чумы, но прибежище последней радости для истомленных душ...
Юра и Маша облеклись в одежды и спустились во двор. Больные были там. Вынесли даже тех, кто не мог передвигаться. Стояла здесь и кровать, покрытая простыней. Тут открылись ворота, и гуськом, один за другим, потянулись музыканты с трубами, валторнами, кларнетами, флейтами, барабанами и прочим духовым скарбом. К ним решительной походкой направился Автандил.
- Почему без фраков? - строго спросил он толстячка дирижера.
Тот стал вполголоса оправдываться, разводя при этом руками... "Видимо, трудности",- подумал Юра и пошел к музыкантам. А те уже играли вальс "Амурские волны".
- А-а, господин санитар! - усмехнулся недобро Автандил. Вы получили мое приглашение на бал?
Юра молча кивнул. Когда музыка закончилась, он спросил у дирижера:
- Как ему удалось уговорить вас прийти сюда?
Дирижер потупился и ответил, покраснев:
- Он предложил нам хорошие деньги. И все мы с радостью согласились. Кому сейчас нужна музыка? Свадеб нет, а похорон так много, и жизнь настолько скверная, что о музыкантах даже и не вспоминают... Мы из городского театра, господин санитар, и этот человек по имени Автандил, дай Бог ему здоровья, вручил нам задаток в настоящих американских долларах и пообещал отдать остальную часть после бала.
- Сыграйте что-нибудь веселое,- сказал Юра, глянув на подошедшую Машу. Правильно я говорю?
- Правильно,- согласилась она и погладила толстячка по щеке. Тот даже замурлыкал от удовольствия - видно, давно его никто не ласкал. Грустная музыка нужна тем, кто устал смеяться.
- Это вы очень хорошо и верно подметили! - обрадовался дирижер. Он повернулся к музыкантам, поднял палочку, и грянул жизнерадостный туш...
И тотчас несколько человек с торопливостью слуг бросились поджигать сваленные в кучу доски, ветки.
Люди как угорелые носились вокруг костра, прыгали через огонь, рискуя подпалить полы, несколько человек сбились в хоровод. В отблесках пламени мелькала, кружилась череда бессмысленных лиц. Старушки в платках, мужички в порванных майках двигались вприпрыжку, вздрагивая телами, как заведенные,- все это казалось смелой выдумкой сюрреалиста, решившего воплотить свои видения в живом спектакле. Но люди не знали, что всего лишь выполняют заданные им роли, они по-детски радовались и считали, что у них достаточно поводов повеселиться. Музыканты, купленные на американские доллары, усердно раздували щеки, музыка выливалась из золотых труб, пожарище сверкало на них, отчего они казались раскаленными. А режиссер стоял в стороне и ухмылялся. Автандилу Цуладзе доставляло удовольствие наблюдать.
Появились ящики с вином, шампанским и водкой - под руководством Сыромяткина их притащили Зюбер, Шумовой и Пиросмани - человек с волчьими глазами.
- Молодцы! - похвалил их Автандил, сделал знак оркестру, музыка смолкла, почти все танцующие замерли, кроме трех-четырех, которые все еще жили в мире танца. А теперь следующая часть программы - "Море разливанное, алкогольное"! Гуляй, братва!
Он сделал широкий жест в сторону ящиков, народ хлынул, возникла неприятная давка, все враз закричали, заверещали. Юра бросился к безумцам, пытаясь остановить их, но было поздно. Ящики вмиг опустели, хлопали пробки шампанского, водку, вино пили прямо из бутылок, взахлеб, как живительную влагу.
Через полчаса все было кончено. Повсюду валялись ослабевшие организмы, оглушенные мощными алкогольными залпами. Пошатываясь, ступали уцелевшие, поднимали с травы бутылки, тщетно проверяли содержимое. Автандил рассчитывался с дирижером, тот кланялся, получая каждую купюру, после чего ритуально поцеловал всю стопочку.
Костер потух. Начинало светать. Маша и Юра сидели на крыльце, думая алоб одном и том же: утром все будет по-другому. К ним подошел Автандил.
- Молодые люди скучают? Не хотите ли выпить со мной шампанского? У меня осталось.
- Зачем вы их напоили? - сердито спросил Юра. Смотрите, на кого они похожи! И откуда у вас деньги?
- Разумеется, из кубышки, мой юный друг... А эти растения похожи на самих себя. Когда была музыка, они простодушно пустились в пляс. Когда вынесли выпивку, они тут же набросились на нее и выпили все до капли. Зато я сделал их хоть и на короткий срок, но счастливыми. А вот тебе это не дано. Ты юн и глуп, правда, у тебя доброе сердце. Однако от него так же мало было бы пользы, если б мы, ха-ха, решили сварить из него суп. На всех. Отщипнули бы по кусочку - и через минуту забыли.
- У вас гадкие и злые мысли! И вы никого никогда не сможете сделать счастливым,- вдруг возбужденно заговорила Маша. У вас нет души. Вместо нее н я вижу - огромный черный удав, он извивается в своих кольцах, а вместо сердца у вас кирпич, он распирает вашу грудь, вам хочется его выбросить...
Автандил захлопал в ладони.
- Какое бурное воображение!.. Вы, девочка, серьезно больны. У вас шизуха. Жаль, что вы скоро превратитесь в грязную и неопрятную старуху и умрете...
Они ушли от мерзкого Автандила и через минуту заснули в объятиях друг друга. Юрка проснулся от шума, вскочил, ему показалось, что кричали: "Пожар!" Приподнялась и Маша, пробормотала что-то спросонья, задрала голову, сонно моргая:
- Мне как-то и не очень хотелось спать. А мы что, горим?
Вместо ответа Юра протянул ей руку, помог встать. Они вышли в коридор: повсюду метались языки пламени.
- Беги вниз! - крикнул он ей, а сам побежал проверять палаты.
На третьем этаже их было всего три. Все они оказались пустыми. На втором этаже стояла непроницаемая пелена дыма: здесь горело уже давно. Схватив подвернувшийся табурет, Юра стал крушить окна, слыша, как радостно реагируют внизу больные. В едком тумане он обнаружил трех надсадно кашляющих стариков, схватил их за шивороты, вытолкал к лестнице, потом высунул голову в окно, чтобы набрать свежего воздуха. Но дым валил со всех сторон, и Юрка понял, что сейчас потеряет сознание и никто его не спасет. "Подыхаю",- понял он, усилием воли добрался до лестницы и рухнул, покатившись вниз. Из задымленного вестибюля его вытащил Автандил, положив на плечо, как скатанный ковер. На свежем воздухе Юрка тут же очухался, откашлялся, вытер слезящиеся глаза... Больные неистовствовали, восторженно кричали, хохотали, показывая растопыренными пальцами на пожарище, но большинство трагически переживали случившееся.
- Крякишну забыли!
- Что за Крякишна? - пробормотал Юрка.
- Из двадцать пятой палаты,- тихо ответила женщина, закутанная в одеяло. Она обезножела.
Юрка чертыхнулся, нашел взглядом Автандила, но тот отрицательно покачал головой. Сыромяткина как назло не было видно. Тут Юрка заметил Карима.
- Быстро за мной, подстрахуешь!
Карим тут же согласился, они побежали в раскаленный вестибюль. Горел и плавился линолеум, зловонное липкое "тесто" испускало зеленоватый дым. "Не дойдем!" - подумал Юрка, на ощупь взбегая по лестнице. Карим шуршал вслед за ним. Они рванулись в полосу огня, будто шагнули в горло дракона. Горели двери, кровати, выставленные в коридоре.
- Крякишна! - утробно закричал Юрка.
Но ни стона в ответ. Несколько метров - невыносимо далекий путь до палаты. Уже тлела одежда, мутилось сознание. "Не потерять бы Карима!" Ударив по двери, он ворвался внутрь, выбил стекло; пламя, заглотнув воздух, тут же заревело с удвоенной энергией...
Юрка обнаружил ее под кроватью: или сама свалилась, или спряталась от огня. Он вытащил ее, легкую, как сухую макаронину, на руках понес к выходу. Он уже ничего не видел, только ощущал свои последние шаги, ватные и мягкие... Очухался он на траве. Вытащили их троих Сыромяткин с Автандилом. Краем сознания Юрка понимал, чувствовал, что должен сейчас кого-то найти. Этим "кем-то", конечно, была Маша. Но дальше этого понимания не доходило. И еще ему очень хотелось пить.
Дом догорал. Плохим он был или хорошим, но теперь стал никаким: на месте окон уродливо торчали обугленные дыры, фасад, стены покрылись жгучей копотью; все, что могло выгореть,- выгорело, внутри еще потрескивало, вспыхивало ненадолго, что-то с хрустом обрушивалось, поднимая последние снопы искр.
Юре сказали, что видели, как Маша выбегала из здания. Грязные, перекошенные, еле узнаваемые лица утверждали, что она опять забегала туда и вроде вновь возвращалась. Он бродил по черному полу, еле волоча ноги, голова раскалывалась, не хотелось думать о том, что будет через час, через пять часов, когда встанет вопрос о кормежке, через двенадцать, когда эту нервную, аморфную, безучастную, дикую ораву надо будет укладывать спать. Он слонялся из угла в угол, заглядывал в палаты и пока смутно осознавал трагизм случившегося. Вдруг его затуманенный взгляд наткнулся на что-то ужасное. В последней палате второго этажа, под кроватью, на которой осталась обгоревшая труха, он заметил некое подобие полусожженной кучи мусора. И тут же понял: это обгоревший труп! Черная голова - головешка, скрюченная фигура, руки... Страшнее он ничего не видел. Юрка закричал, опрометью бросился вниз.
