когда я уже уложил девочек, мне вспомнился один эпизод.
Нас привезли из летнего детского сада, мы вышли из автобуса. За нами приехали наши родители.
Мы с Симоном и Лизой стояли рядом.
Мы смотрели на родителей. Они увидели нас, сделали несколько шагов навстречу, но внезапно застыли на месте.
Должно быть, они заметили в нас какие-то изменения. Как будто им показалось, что мы их не узнаем. Как будто за это время мы с ними стали в чём-то чужими друг другу, и они никак не могли понять в чём.
В эту минуту мы не чувствовали их своими родителями, с которыми мы на самом деле были неразрывно связаны. Нашей настоящей семьёй были не взрослые. Наша настоящая семья состояла из Лизы, Симона и меня.
Вот так мы и стояли. Мы втроём и наши родители. Застыв каждый по свою сторону барьера совершенно необъяснимого отчуждения.
И тут появилась Мария. Сначала она шла, потом побежала и бросилась на шею Симону.
Она взяла его за руку и стала водить его вокруг автобуса, от одной группы взрослых и детей к другой.
— Это мой Симон, — повторяла она, — это мой Симон!
*
Это развеяло наваждение. Снова объединило семьи. Мы узнали наших родителей.
Но на короткое мгновение нам что-то открылось. Под семейными узами может таиться что-то более глубокое. Какая-то другая общность.
В дверь постучали. Этот звук вернул меня обратно в мою гостиную. Я пошёл к двери.
На пороге стояла Лиза.
*
Я сделал шаг в сторону, она вошла. Сняла туфли, как это принято в деревенском доме. Я прижал палец к губам и показал в сторону гостиной. Дом у меня невелик, девочки спали на большой кровати в гостиной, в нескольких шагах от кухни.
Она кивнула. Пока я заваривал чай, она стояла и смотрела на детей.
Я вынес стулья на террасу и прикрыл дверь в гостиную.
Мы сидели, наблюдая, как гаснет последний луч закатного солнца. Городок, где я живу, находится на Ютландской возвышенности, и с террасы хорошо видны все окрестности.
Темнело. Где-то вдали мерцали редкие огоньки — отдельно стоящие хутора, вокруг которых простирались поля и вересковые пустоши, перерезаемые полосками леса. Возникало обманчивое представление, что где-то далеко, на самом горизонте, можно разглядеть Северное море.
— Я снова вижу ту розу, — сказала она. — Словно точку света в семилетней тьме. Это впервые за всё время. В первый раз после аварии. Вижу вазу. Без воды. Она синяя. Она стоит на ночном столике. В постели лежит женщина, она спит. У неё чёрные волосы, тщательно расчёсанные, гладкие. Мне нужно знать, так ли всё было. Я правильно помню?
Она смотрела на меня, и я понемногу начал понимать, как важно для человека, утратившего свою историю, получить возможность хотя бы ненадолго заглянуть в прошлое.
— Волосы у неё были распущены, — сказал я, — потому что она спала в своей постели. Мы впервые видели её с распущенными волосами. Днём они у неё всегда были заплетены в косы и уложены на затылке.
Она не сводила глаз с моих губ.
— Ты всё правильно помнишь, — сказал я. — Женщина в постели — это фрёкен Кристиансен. Мы хотели помочь взрослым. Мама Симона и Марии умерла, и тогда мы решили помочь взрослым.
Мы были с ними, когда это случилось. Когда она умерла.
Мы знали, что у неё рак. От тела осталась лишь тень, волосы выпали, голова была обмотана платком — это было на заре химиотерапии. Ухаживал за ней их отец. Когда мы приходили к Симону в квартиру отца на Энгхэвевай, она лежала на раскладушке посреди комнаты.
Хотя все знали, что она больна, всё-таки думаю, её смерть для всех наступила неожиданно. Для всех, кроме, может быть, её самой.
В тот вечер мы сидели у Симона. Мы вчетвером играли на полу в «Лего» — Мария, Симон, Лиза и я. Отец сидел на диване, вид у него был усталый, мать наблюдала за нами из постели.
Конструктор «Лего» подарили мы, точнее, мои родители, у Симона с Марией почти не было игрушек. Тогда вообще игрушек было немного. Этот конструктор появился совсем недавно, в наборах было всего несколько видов деталей — пластины, обычные кубики, черепица, двери, окна и несколько пар колёс.
Мы играли лёжа на полу, и всё произошло как-то незаметно. Атмосфера в комнате изменилась, — сегодня я бы сказал, что она стала торжественной.
Мы заметили это, мы с Симоном и Лизой заметили это, но поначалу не осознавали, что происходит, к тому же мы были увлечены игрой.
В воздухе повисло какое-то незнакомое напряжение, и мы поняли, что их мать умирает.
Мы посмотрели на неё, мы четверо и отец.
Она лежала неподвижно, с открытыми глазами, и смотрела на Симона и Марию.
Выдохнула, а потом долгое время не вдыхала.
Это повторилось. Выдох — и после долгой паузы, слишком долгой — следующий вдох.
Ни на её лице, ни в том, как она лежала, не было никаких признаков беспокойства. Она просто тихо смотрела на Симона и Марию.
В углу комнаты работал телевизор.
Это был платный телевизор: в нём была щель, в которую можно было опустить крону, и тогда он показывал в течение часа. Рядом со щелью, на прочной швейной нитке висела монетка в одну крону. Отец Симона и Марии просверлил в монетке отверстие, и когда собирался включать телевизор, осторожно опускал монетку в щель, а потом аккуратно вытаскивал её наружу.
Мать выдохнула. После этого выдоха уже не последовало нового вдоха.
Это никому не показалось странным, всё происходило как-то естественно. Не то чтобы мы всё видели, но всё происходило в нашем присутствии. Так ясно и естественно, как когда мы входили в сны Конни и Симона.
Казалось, над матерью Симона и Марии открылся какой-то тоннель. Похожий на шахту лифта.
И через эту шахту она стала подниматься вверх, обратив лицо к нам.
Конечно, она лежала на раскладушке. Тело её лежало на раскладушке. И тем не менее она уходила от нас, отступала в шахту.
Симон вскочил и бросился за ней.
На самом деле, в обычной действительности, где мы сидели на полу среди кубиков, он, конечно, не вставал, он по-прежнему сидел где сидел. Но в другой действительности он вскочил и отправился за матерью.
Не глядя друг на друга, мы с Лизой встали и пошли за ним. Даже сегодня не могу сказать, как это у нас получилось и почему мы так решили.
Возможно,
