Метания Игоря Валентиновича закончились примерно через полчаса. Света услышала отчетливый щелчок замка входной двери. Лязгнула щеколда. Через мгновение он появился в гостиной, переоборудованной в тренажерный зал, где из мебели имелась спортивная жесткая скамья, на которой она сидела, да низкая тумба, на которой при желании тоже можно было сидеть. Игорь Валентинович не стал садиться, он встал перед ней, уперев кулаки в бока, и спросил все тем же тихим и вежливым голосом:
– Светлана Ивановна, где Сергей?
– Что? Сергей?
Она вздрогнула, уставилась на него, отчаянно моргая. И тут же сделала неожиданное открытие: на лице соседа-старика почти нет морщин. На теле ни грамма жира. Лицо без морщин. Сколько же ему лет?!
– Да, ваш супруг? Где он?
– Он в отпуске. В горах. – Света опустила голову, всхлипнула. – Он звал меня с собой. Я не поехала.
– Почему?
– Ненавижу горы! Ненавижу снег! Ненавижу слепящее солнце. Ненавижу…
Она чуть не сказала: Сергея. Вовремя прикусила язык. Хотя в настоящий момент ненавидела его больше, чем кого-либо.
Из-за него! Из-за него в конечном счете все ее беды! Он виноват в том, что она попала в историю, потому что она попала в эту историю из-за его дочери! Из-за него!..
Она желала, чтобы его дочь навсегда исчезла из их совместной жизни! Да, да, желала! Поэтому промолчала, когда увидела Оксанку Сидорову в гараже, когда та колдовала над снегоходом Говорова! Догадалась, что дело нечисто, и промолчала. Поэтому промолчала и на следующий день, когда ребята исчезли. И потом молчала, когда шли поиски. И следующие десять лет молчала тоже. Надо было и дальше молчать. И не болтать во хмелю с малознакомым парнем о чем не следовало. И к Сидоровой с непристойным предложением не стоило ходить. Ясно же было, что не выйдет ничего! Стас настоял. Увлек ее своим преступным энтузиазмом.
Что с ним теперь? Почему он велел ей бежать? Может, глумился, как обычно?
– Светлана Ивановна, что происходит? – отвлек ее от мятущихся мыслей тихий, вежливый голос Игоря Валентиновича.
– А?
Она обхватила себя руками, качнулась всем корпусом на жесткой скамье, как если бы собиралась свалиться на пол. Замотала головой, зажмурилась. Прошептала:
– Я не знаю! Но мне кажется, что случилась беда!
– Это я уже слышал, – полностью поседевшая голова мужчины склонилась к левому плечу. – Какая беда?
– Я не знаю!
Она и правда не знала. И не считала нужным врать и выдумывать.
– Просто мне позвонил мой знакомый и велел бежать. Я сначала не поняла ничего, но он… Он так странно дышал в трубку, хрипел, захлебывался. И… И велел мне бежать. Я собралась. Вышла на лестничную клетку. И тут во двор въехала машина. Я испугалась и побежала к вам. Простите, Игорь Валентинович. Ради бога, простите! Я сейчас уйду…
– Куда вы уйдете, черт побери! – впервые повысил он голос до сердитых нот. – Я передам вас только с рук на руки вашему мужу.
– Мужу? Сергею? Но он в отпуске, в горах и…
– Вернется, – с невероятной убежденностью перебил ее сосед, все так же стоя перед ней с упертыми в бока кулаками. – Вернется, и вы сами расскажете ему, почему вас…
– Что?!
Он замолчал очень многозначительно и уставился на нее пристальным взглядом, от которого ей тут же захотелось провалиться сквозь перекрытия пола и очутиться в своей квартире, в своей кровати. Сделалось странно стыдно, будто он знал или догадывался. Будто осуждал, хотя и права не имел.
– Что я должна буду ему рассказать, Игорь Валентинович?
– За что вас хотят убить, Светлана…
Всеволод Иванович Климов задумчиво рассматривал привычный пейзаж за окном больничного кабинета. Все было на своих местах. Крохотный скверик с тремя скамейками возле клумбы с петуньями. Четыре старые липы с пробивающейся кое-где ржавчиной осенних листьев. Дальше глухой бетонный забор. Больничный забор, который обновили не так давно. Он радовался, как ребенок, когда его делали. Никто теперь не посмеет проникать извне на территорию больницы. Никто не станет распивать спиртные напитки прямо под окнами его кабинета. Никто не станет ему хамить, когда он посмеет сделать замечание. И не оскорбит его, назвав стариком.
Всеволод Иванович тут же перевел взгляд на стеклянный шкаф, где хранились медицинские инструменты. Поймал в идеально вычищенном стекле свое отражение.
И никакой он не старик. Он еще о-го-го! Не толстый, не лысый, не скрипит суставами при ходьбе, и зубов своих у него еще много. И он может фору дать некоторым молодым. И может даже осмелиться пригласить свою помощницу Валечку на ужин в ресторан. А после ужина…
Н-да… На после ужина надеяться не приходилось. Ему шестьдесят восемь. Валечке тридцать пять. Вряд ли она захочет остаток вечера провести со стариком, который ей в отцы годился. И что бы он о себе ни думал, возраст все равно дает о себе знать. И зрение уже не то. И память.
Как чертова память стала подводить, а! Даже и не думал, что может наступить в его жизни такой момент, в его врачебной практике такой момент, когда он перепутает пациентов. Вернее, их истории болезней. Такой конфуз с ним случился пару дней назад, такой конфуз, что впору увольняться. Так ведь и до трагедии серьезной недолго.
Дверь широко распахнулась, из коридора в его кабинет впорхнула Валечка. Крепенькая, румяная, белокурые волосы выбились из-под шапочки. Голубые глазки сияют. Именно сияют! Каким-то невероятным драгоценным светом, от которого у него всякий раз сладко щемило сердце.
– Всеволод Иванович! Я ничего не понимаю! – воскликнула Валечка.
Дошла до кушетки, укрытой хрустящей белоснежной простыней, и уселась на нее. Полы недлинного халатика тут же разъехались на ее коленях, обнажая стройные ножки в тончайшем нейлоне. Она всегда так усаживалась перед ним, когда выдавалось свободное от пациентов время. И всегда его этим волновала. И, видимо, знала об этом, потому что ни разу не сделала попытки халатик запахнуть. Или одернуть его на груди, которая весьма рельефно выпирала, когда она так вот вольно садилась перед Климовым.
Может, все же стоило пригласить ее на ужин со всеми вытекающими отсюда последствиями? Может, черт с ней, с памятью? Она в этом деле не помеха! Не забудет же он, зачем вообще ее пригласил! Ха-ха!
– Что вы не понимаете, Валентина?
Климов поправил на переносице очки в стильной золотой оправе. Они ему очень шли, утверждала его родная сестра. Безуспешно пытающаяся последние сорок лет женить его, теперь уже хоть на ком-нибудь. Так вот она сама выбрала ему эту оправу, утверждая, что в этих очках он выглядит много моложе и значимее.
– Что вы не понимаете, Валентина? – повторил вопрос Климов, с трудом отводя взгляд от ее затянутых в тончайший нейлон коленей.
– История болезни пропала! – выпалила она, и ее милое лицо сильно побледнело.
– Чья история болезни? – уточнил он на всякий случай, хотя ответ был очевиден.
Он сам послал ее в детское гинекологическое отделение найти историю болезни той самой пациентки, которую он пару дней назад с кем-то перепутал.
– История болезни Сафроновой Эльзы пропала! – сказала Валечка и впервые поправила халатик на коленках.
– Этого не может быть! – возмутился Климов. – Этого просто не может быть! За долгие годы, что я тут работаю, еще ничего там не пропадало! Никаких записей, ничьих историй болезни, ничьих карточек или анализов! Этого не может быть, Валечка!
Он так разволновался, что отвлекся и впервые назвал ее так ласково. И тут же засмущался, и дико засмущал ее. По ее бледному лицу поползли алые пятна.
– Гм-мм…
Он прокашлялся, отчаянно роясь в бумагах на столе, будто пропавшая карточка лечившегося у них много лет назад ребенка могла обнаружиться именно там. Но ее там, конечно, не было. Он давно уже лечит взрослых женщин.
– Вы хорошо смотрели, Валентина? – спросил он строго, оставив в покое бумаги на столе.
– И я смотрела, и девочки! Мы все перерыли, Всеволод Иванович. И что самое удивительное… – она сделала паузу, уставив на него немигающий взгляд. – Из компьютера… Пропала вся информация!
– Она и не должна была там быть, Валентина! – Он недовольно поморщился. – Ее там никто не станет хранить так долго. Прошло семнадцать лет! Надо было посмотреть в хранилище. На электронных носителях это должно было сохраниться и…
– Должно было! Но не сохранилось! – неучтиво перебила его Валечка и тут же смущенно пробормотала: – Извините, Всеволод Иванович. Но мы перерыли все. Мы искали два часа!
Что правда, то правда. Он ее уже заждался. И успел соскучиться. Два часа. Два часа ее не было. Он за это время что только не передумал. Осмелел даже настолько, что решил пригласить ее в ресторан и…
– Всеволод Иванович, это что-то значит?
– Что именно? – он засмущался, застигнутый на запретных мыслях.
– То, что вы диагностировали у Сафроновой пару дней назад острое воспаление левого яичника?
