Десять минут второго. Пора. Я спустился в холл и медленно пошел в сторону метро.
Я доехал до Термини и вошел в здание вокзала. В главном станционном зале все двигалось, перемещалось, пассажиры спешили, на ходу перекрикивались друг с другом, озабоченно жестикулировали, наспех покупали что-то у лоточников. Я подошел к блоку телефонов-автоматов.
Трубку подняла Кики.
— В Италию не хочешь съездить?
— Вообще-то нет. Но поеду. Когда и куда? Италия большая.
— В Сан Ремо и оттуда назад во Францию. В Монпелье.
— Я тебе нужна как художник или как шофер?
— Как Кики. Как Кики, которая прекрасно водит машину.
— Жалко, что не в Верону. Я очень хочу туда.
— В следующий раз.
— Знаешь, что говорит американка, когда ее приглашают в Верону? Она удивляется, зачем летать в Италию, когда у них в каждом штате своя Верона. Немка уверена, что воздыхатель собирается сделать ей предложение у балкона Джульетты и на всякий случай покупает кольца. Итальянка сообщает, что возьмет с собой маму и двоих младших братьев.
— А француженка?
— Француженка смиренно спрашивает, когда надо выезжать.
— Сама рассчитай. Я жду тебя у кинотеатра «Аристон» в воскресенье в полдесятого утра.
— Мне придется где-то ночевать…
— Понял. Все расходы беру на себя.
Расписание поездов на Сан Ремо я изучил еще в Москве и выбрал поезд, отбывающий из Рима в 23.50. Поезд ночной, и поэтому я волновался, будут ли билеты в спальное купе первого класса. Билеты были.
— Синьор знает, что ему придется сделать пересадку в Генуе?
Синьор знал.
В Сан Ремо можно добраться и прямым поездом, он отходит из Рима в 15.46. Но я решил, что лишних восемь часов в Риме могут мне пригодиться.
Следующий звонок.
— Доктора Лоретту Пирелли, пожалуйста.
Через минуту голос Лоретты:
— Доктор Пирелли.
— Это я.
Молчание. Потом:
— Говори коротко. Я очень занята. У меня через десять минут операция.
— Я бы хотел встретиться с приятелем.
Она знает, кто это.
— Когда?
— Лучше всего послезавтра, в пятницу.
— Я попытаюсь. Позвони мне вечером.
— Хочу с тобой пообедать.
— Когда?
— Лучше всего завтра.
— Хорошо. Завтра. В семь устроит?
— Устроит.
— Позвони вечером. Сейчас, извини, не могу. Следующий звонок в посольство:
— Пожалуйста, Тростникова.
— Кто спрашивает?
— Евгений Николаевич.
— Он вам просил передать, что будет в Культурном центре.
Трехэтажный особняк советского культурного центра, зажатый между двумя высокими зданиями, выделялся несуразно массивными металлическими дверями и окнами, на которых, несмотря на специальные непробиваемые стекла, виднелись царапины от камней: память о демонстрациях в доперестроечные времена.
В дверях меня приветствовал привратник, итальянец. Он работал здесь уже лет пятнадцать, и я знал его по прошлым командировкам. Конечно, он был связан с местной безопасностью. Но посольство это устраивало: он всегда предупреждал о демонстрациях, вовремя вызывал полицию и не требовал повышения совершенно мизерной заработной платы.
Встретил он меня как родного. Спрашивал о здоровье жены, о тех, кто работал в посольстве вместе с мною.
— Вы прекрасно выглядите, прекрасно выглядите, — повторял он.
Я прошел через знакомый и совершенно не изменившийся холл: тот же неуклюжий бронзовый Ленин, те же стенды с фотографиями из АПН (много лет назад, во время моей первой командировки в Рим, мне вменялось в обязанность менять их каждые две недели, что я успешно не делал), тот же макет военного корабля, подаренный моряками еще в пятидесятые годы.
В кабинете начальника восседала полная дама и доканчивала толстый бутерброд.
— Тростников не приезжал?
Дама удостоила меня кивком, который должен был означать «нет». Потом, очевидно, сообразив, что имеет дело с серьезным человеком, спросила:
— Вы его дождетесь?
— Да.
— Это хорошо.
Дама встала, вопросительно посмотрела на меня:
— Вы говорите по-итальянски?
И, поняв по утвердительному кивку головой, что «говорю», обрадовалась:
— Тогда вы мне поможете. Поотвечайте по телефону.
Пока я размышлял, просьба это или просто констатация факта, дама направилась к двери:
— Я — на минутку.
У двери она остановилась и добавила:
— Вернусь минут через десять. Только не уходите.
«Ну и порядки здесь!» — разозлился я, неожиданно превратившийся в секретаршу, и с ненавистью посмотрел на телефон, который, как бы отвечая неприязнью на неприязнь, тут же затрезвонил.
Детский голос спрашивал, как можно записаться на курсы русского языка.
— Я сторож! — рявкнул я. — Позвоните через полчаса.
Потом какая-то дама поинтересовалась, можно ли поехать в Советский Союз с кошкой.
— Вам не нужно брать с собой кошку, — ответил я. — В Советском Союзе вы сможете взять кошку напрокат.
Обалдевшая дама замолчала, а я ей продиктовал телефон Интуриста. «Представляю себе, как среагируют в Интуристе!» — хмыкнул я про себя.
— Ну, Евгений Николаевич, вы уже совсем освоились? — услышал я веселый голос Тростникова, незаметно появившегося в комнате.
— Где бы нам с тобой потолковать?
— Есть тут маленький ресторанчик рядом. Очень любопытный.
Ресторан и правда был любопытный. В качестве основного блюда подавали семгу в малиновом сиропе. Я засомневался.
— Соглашайтесь, Евгений Николаевич. Не пожалеете. Белого местного?
Я согласился и на семгу в малиновом сиропе, и на «белое местное».
«Местное белое» белым назвать было трудно.
— Оно у вас зеленое! — удивился я.
— Так ведь и виноград зеленый, — весело отпарировал Володя.
Выпили первый бокал.
— Мне нужно прикрытие послезавтра. Время уточню.
Послезавтра я встречаюсь с агентом. Володя агента не знает, но в курсе, что обычно я встречаюсь с ним в кабинете доктора Лоретты Пирелли.
— Понял. В том же месте?
— Да. По обычному плану.
— Прикрытие организуем. Когда уточните время?
— Скорее всего, сегодня вечером.
— Позвоните в посольство и скажите, чтобы я заказал билет в Москву. Дату назовете на три дня после даты встречи.
— А время?
— Неважно. Мы все равно начнем прикрытие с утра. Если будет что-то не так, то, как обычно, мимо пройдет кто-нибудь из наших. Это означает…
— Что мне надо ехать в посольство. Потому что у меня скоропостижно скончался отец, который умер десять лет назад.
Тростников засмеялся.
— А за Пирелли мы поглядываем. У нее поклонник завелся. На сером «Альфа-Ромео». Один раз даже машина оставалась на ночь у ее дома. Но вы не волнуйтесь, Евгений Николаевич. Ничего у него не получится.
— Почему?
— Агентурная работа у нас на высоте. Мы проследили, он болеет за «Лацио». А она… она ведь в компартии.
— Была.
— Неважно. Они все там болеют за «Рому». Знаете, как это в Риме важно.
Это я знал и поэтому, чтобы не наживать себе врагов, когда меня спрашивали, за какую команду болею, отвечал «Tifo Vincenza», болею за Винченцу. И что удивительно, все воспринимали это как должное.
— Ваш паспорт мы получили. Вам он нужен?
— Пока не знаю. На всякий случай проставьте вылет из Монреаля вчера и прилет в Рим сегодня.
— Будет сделано.
Принесли семгу. Чтобы угодить Володе, я принялся восхищаться. Он обрадовался:
— Вы первый, кому она понравилась.
— Теперь напомни, кого ты хочешь мне показать.
Резидентура нашла двоих, с которыми намеревались установить «особые» отношения. Колосов хотел, чтобы я с ними встретился и составил о них хотя бы поверхностное представление.
— Художник. Очень прогрессивных взглядов. И дама. Дура набитая. Левая до умопомрачения. Жена президента компании, выпускающей лазерные устройства.
— Когда я смогу на них посмотреть?
— Завтра.
Договорились, что завтра утром он заедет за мной.
— А теперь отвези меня в отель.
35. Дама и прогрессивный художник
Тростников заехал в одиннадцать часов.
— Сначала дама. Она сейчас на каком-то заседании в ФАО. Мы поедем к Читову. Он вас с ней познакомит.
Петр Христофорович Читов уже лет восемь без перерыва работал в ФАО, что в переводе на русский язык означает «Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН». В международные чиновники он попал случайно. В партком Московского пищевого института, где он преподавал без малого два десятка лет, пришла разнарядка на просмотр в ФАО. В тот год он оказался избранным в партком и, к его счастью, никто из партийного начальства желания уходить из института не выказал. Его и рекомендовали.
