– Почему вы называете его шарлатаном?
– Он бросил Риту на произвол судьбы – вот почему!
– То есть?
– Ну, ложилась она к нему раз, ложилась два – ничего же не помогало!
– Сколько времени ваша жена лечилась у доктора Кана?
– Да несколько лет уже... Наверное, два... или три?
– А вам не приходило в голову, что она уже давно умерла бы, если бы не его лечение? Насколько мне стало ясно из истории болезни, у нее была запущенная глиобластома, а с таким диагнозом обычно не живут дольше полутора лет даже по самым оптимистичным прогнозам!
– Вы говорите мне, что Кан – не убийца моей жены, а благодетель? Тогда почему же он бросил ее, сказав, что больше ничего сделать нельзя? Он ни разу не позвонил, чтобы пригласить ее на химию или радиотерапию, отказался делать операцию...
– Значит, она не была показана.
– Конечно, вы же тоже врач! Своих прикрываете, да?
– Это не так. В задачу ОМР как раз и входит проследить за тем, чтобы никакой медик не смог избежать наказания, но – только если он действительно виноват!
– Кан виноват! – упрямо поджал губы Вакуленко. – Но дело не только в том, что он отказался продолжать лечение Риты. Если б так, я бы смирился, ведь, как вы сами сказали, диагноз у нее был неизлечимый.
– Вы о чем?
– Этот гад вымогал у Риты взятку, и она дала ему столько, сколько он просил, но все равно умерла!
Фраза «Этого не может быть!» застряли у Агнии в горле: она не должна еще больше злить Арсения.
– Погодите, – сказала она, – с чего вы взяли?
Словно не в силах больше оставаться в сидячем положении, Вакуленко вскочил на ноги и принялся мерить шагами комнату.
– С чего я взял? Ладно, расскажу, раз уж начал. Рита сняла с нашего счета большую сумму.
– Насколько большую?
– Почти полмиллиона.
– О! – только и смогла произнести Агния.
– Я не сразу заметил пропажу, – продолжал Арсений. – Она снимала по двадцать-тридцать тысяч каждый раз, чтобы никто не заподозрил неладное. Но, так как я сам работаю в этом банке, мне все равно стало известно о том, что со счета утекают деньги. Я припер Риту к стенке, и она рассказала.
– Рассказала, что отдавала деньги Кану? – уточнила Агния.
– Не совсем, но больше-то некому – она же у него лечилась!
– Нет, Арсений Егорович, мы должны точно знать, что все было именно так, а не строить предположения! – возразила Агния.
– Ну, сами посудите: я потребовал рассказать, куда уходят деньги. Рита сказала, что они ей срочно понадобились на лечение.
– А вы не поинтересовались, почему она не обсудила эту проблему с вами, ведь вы, как и она, были заинтересованы в том, чтобы вашей жене стало легче?
– Разумеется, поинтересовался, но она отказалась отвечать – только плакала и твердила, что теперь лечение обязательно поможет. Рита умерла через две недели после этого разговора, а ваш Кан делает вид, что ничего не произошло!
– То есть Маргарита отдала деньги доктору Кану, а он так и не предложил ей продолжить лечение?
– Вот именно! Он не просто шарлатан, этот врач, он самый настоящий вор, и я заставлю его не только вернуть деньги, но и выплатить солидную компенсацию. У меня есть связи в определенных кругах, и это ему так не пройдет – плюс к тому, что я его посажу и лишу возможности заниматься врачебной практикой, – подытожил Вакуленко тоном, не допускающим возражений.
Сказать, что Агния была ошарашена, значило не сказать ничего. Ну хорошо, она могла допустить, что Кай где-то пренебрег своими обязанностями, недоглядел или ошибся, но то, что он требовал взятку и, получив ее, не сделал ничего для спасения жизни пациентки... Может, пора воспользоваться знакомством с Карпухиным и выяснить, насколько плохи дела? Но прежде нужно поговорить с другими людьми, хорошо знающими Маргариту Вакуленко: пусть Арсений и держал жену в ежовых рукавицах, но должна же она была общаться с кем-то еще, кроме членов собственной семьи?
* * *
Екатерина Матвеевна выразила удивление в отношении того, что внучке вдруг зачем-то понадобилась карточка матери, но Лиле удалось убедить ее в том, что это необходимо для работы. По идее, карточку требовалось в свое время сдать в поликлинику ввиду смерти пациента, но Екатерина Матвеевна этого не сделала. Честно говоря, Лиля сомневалась, стоит ли ей идти в «Святой источник», ведь она не верила в россказни «медового голоса» о том, как успешно они лечат от рака четвертой стадии. Возможно, Кай вообще не стоит того, чтобы предпринимать ради него усилия? Тем не менее Лиля уже заинтересовалась. Успела ли Ольга Жихарева обратиться в «Святой источник» вместо того, чтобы продолжать лечение, прописанное Каем, или просто получила листовку где-нибудь у метро или в торговом центре, где обычно раздают такие вещи? Что ж, существовал единственный способ это выяснить, и девушка решилась. Сразу после работы, отклонив сто пятьдесят шестое предложение Алексея сходить куда-нибудь вместе, она села в маршрутку и отправилась на Техноложку. Оттуда довольно долго шла пешком, пока не увидела номер дома, который продиктовала по телефону Людмила. Интересно, что адрес не был указан в листовке «Святого источника» – из предосторожности, чтобы к ним не затесался случайный народ? То, что Лиле предложили принести карточку матери с указанием диагноза, также было призвано обезопасить организацию от проникновения чужаков.
Дверь, в которую постучалась девушка, выглядела непритязательно – железная, обшарпанная, без опознавательных знаков. Открыл невысокий полный мужчина в очках и в форме с надписью на спине крупными желтыми буквами «Вневедомственная охрана».
– Вам назначено? – поинтересовался он. Имя «Людмила» явилось своего рода паролем, после чего охранник заулыбался и распахнул дверь, впуская Лилю внутрь. Помещение, в которое попала девушка, оказалось узким коридором. Скорее всего, охранник как-то предупредил Людмилу, потому что не успела Лиля как следует осмотреться, как одна из дверей в самом конце коридора, открылась, и на пороге появилась женщина лет сорока, невысокая, с тяжелой русой косой, обернутой вокруг головы, как на картинах Кустодиева, и минимумом макияжа на лице.
– Вы – Лилия? – произнесла она с легкой улыбкой. Улыбка эта была не слишком широкой, какой приветствуют важных клиентов в банках, и не равнодушно-пустой, какой, по требованию хозяина магазина, должны улыбаться продавцы любому клиенту, независимо от размера кошелька. Она была именно такой, какой встречает тебя человек, знающий о твоих проблемах и понимающий, что ты не расположен к веселью. Эта улыбка призвана рассеять недоверие, которое может испытывать визитер. Если бы Лиля заранее не относилась к сему месту скептически, Людмиле это, несомненно, удалось бы. Девушка спрашивала себя: что, если бы она явилась сюда, когда ее мама была еще жива, когда от нее отказались врачи и, кроме бабушки, не было ни единого человека, старающегося облегчить ее неимоверные страдания? Не была ли бы она более доверчива, не ждала ли бы чуда, даже являясь законченной материалисткой, не верящей в потусторонние силы?
Людмила провела Лилю через целую анфиладу комнат, ни одна из которых не была пустой – везде находились люди, но девушка не смогла беглым взглядом оценить, чем именно они там занимались. Единственным, что она сумела понять, было то, что внешний вид «прихожан» соответствовал тому, что можно встретить в православных церквах – белые платочки на головах у женщин, длинные юбки и никаких украшений. Кстати, большинство виденных ею людей составляли именно представительницы женского пола. Лиля была так занята разглядыванием интерьеров и людей, что не заметила, как оказалась в широкой, просторной комнате с большими окнами. Несмотря на то что дело близилось к семи часам, они впускали еще достаточно света. Первым, что бросалось в глаза, были многочисленные иконы, расставленные вдоль всех стен. Перед ними горели лампадки и свечи – не тоненькие, что обычно горят в божьих храмах, а толстые, похожие на пресытившихся котов, оплывших от жира. Они медленно плавились, и воск тонкими ленивыми струйками стекал по их внушительным толстым бокам. В воздухе стояло тяжелое облако дыма, которому, так как окна были наглухо закрыты, некуда было деваться. По обе стороны зала висели два плазменных экрана. Людмила указала Лиле на один из многих стульев, рядами расположенных вдоль зала и прижала палец к губам. Только сейчас Лиля поняла, почему: оказывается, кто-то стоял в центре полукруга, образованного стульями, и что-то говорил.
– Слушайте! – едва ли не с благоговением прошептала ее провожатая.
– Но как же... – начала было Лиля, но Людмила, слегка нахмурившись, снова шепнула:
– Слушайте!
Невысокая полноватая женщина, в белоснежном сарафане, надетом поверх тонкой белой блузки, и белом же платке, повязанном вокруг головы, говорила глубоким, низким голосом, и Лиля невольно начала прислушиваться.
– Это – Надежда Услада, – проговорила Людмила, почти прижавшись губами к уху девушки. Голос Надежды, казалось, проникал в самые потаенные уголки сознания, и в голове у Лили мелькнула мысль: они, что, все здесь проходят школу постановки голоса, как оперные певцы? Раньше она считала, что голос Людмилы на удивление приятен и благозвучен, однако разница между ней и Усладой была настолько же очевидна, насколько творения великих художников отличаются от мазни неумелых копиистов. Богатые модуляции, способность к повышению и внезапному понижению интонаций почти до шепота заставляли слушателей подаваться вперед и почти переставать дышать. Плавные движения холеных рук словно бы гипнотизировали зал, который колыхался в такт словам и жестам говорившей, как живое море.
