– Спасибо, – вежливо сказала она. Хотя и в благодарности отчетливо прозвучали упрямые нотки: думай обо мне что хочешь, но я, по крайней мере поем по-человечески.
Удивление Кутикова было вызвано вовсе не Асиной бесцеремонностью, как девушка предположила, а тем, что он дважды ошибся на ее счет. Сначала – когда счел ее очередной влюбленной в Бантышева хорошенькой дурочкой. Влюбленной-то она, безусловно, была. Достаточно посмотреть, как бледнеет даже под румянами скуластое личико, когда взгляд Бантышева обращается на нее.
Но вот дурочкой – определенно нет. «Про камеры сообразила, надо же».
А второй раз – когда заранее был убежден, что она откажется от ужина. Молодые девушки вечно притворяются, будто ничего не едят.
Кутиков не любил ошибаться. Но на этот раз собственный промах почему-то доставил ему удовольствие. «Интересно, будь рядом Бантышев, она все равно потребовала бы рыбу и мясо?» Что-то подсказывало ему, что и присутствие объекта романтических грез не заставило бы эту девочку передумать.
– Кеша, кто это сделал? – устало спросил Грегорович. За последние пару часов он, казалось, увял, точно пион душным летним вечером.
– Понятия не имею, Богдан Атанасович.
– А как думаешь?
– Ну, вы могли, – предположил камердинер.
Богдан протестующе взмахнул рукой. Что тоже свидетельствовало о том, что Грегорович вымотан почти до предела: в другое время за такое предположение Кешу ожидал бы шквал криков и оскорблений. Богдан любил качественно позлиться. Мало кому доступно это удовольствие, но Грегорович умел отрываться на полную катушку, дай только повод. Взбеситься, полыхнуть исступленным пламенем, опалить все вокруг, подпитываясь собственной яростью, и в одну секунду остыть – после таких вспышек Грегорович чувствовал себя посвежевшим, словно искупался в прохладной воде жарким днем.
– Не мог бы.
– Отчего же?
– Скульптуру бы пожалел, – вздохнул Грегорович. – Я уверен, это Андрюша. Прикончил любовника, сладенький.
Кеша пожал плечами:
– Они даже не ссорились.
– Нет-нет, что-то такое было… – Богдан щелкнул пальцами. – Не могу вспомнить. А где телохранитель? – спохватился он.
– Жора? С водителем сидит.
– Смотри, не отпускай его!
– С чего бы? – удивился Кутиков. – Я бы ставил на то, что он и пришил. Довел его Джоник до белого каления своими придирками. Вот сейчас результаты экспертизы придут, найдут на вашем купидоне отпечатки его пальцев, и все закончится хорошо.
Богдан поднял на него воспаленные глаза и хотел что-то ответить, но тут снаружи забарабанили в дверь. Взъерошенный охранник, не дожидаясь разрешения, ввалился в комнату.
– Богдан Атанасович! Там эти двое… сбежали!
1
На то, чтобы просмотреть записи с камер внешнего наблюдения, ушел почти час. Но зато Сергей Бабкин удостоверился, что никто из посторонних в дом проникнуть не мог.
– У Грегоровича всего пара охранников снаружи, – сказал он Илюшину. – Один в будке у ворот, второй внутри сидит, делает вид, что на экраны поглядывает. А на самом деле спит и в носу ковыряет.
– Поварихи точно не выходили из кухни?
– Абсолютно. Как и водители из гаража. Тут все подтверждается.
– Получается…
– Да. Убийца – кто-то из своих.
– Ты следователю позвонил?
Бабкин вздохнул. Позвонить-то он позвонил…
– Не порадовали тебя ничем? – догадался Макар.
– Отпечатки на статуе есть, но смазаны. Установить, кому принадлежат, невозможно.
Илюшин озабоченно взлохматил волосы.
– Прямых улик нет, значит.
– Возможно, эксперты еще что-нибудь раскопают, но на данный момент – нет. Пусто.
– Ожидаемо, но от этого не менее грустно. Ладно, а что с косвенными?
Расписываться в собственной профессиональной несостоятельности Бабкину было неприятно. Вдвойне – поскольку он гордился своей наблюдательностью.
– Эта чертова лапка там действительно валялась, – неохотно признал Сергей. – Медведкина не врет. Я вспомнил.
– Что совершенно ни о чем не говорит. Кармелита гуляла по оранжерее двумя часами ранее, могла и обронить.
– А с места преступления она ее зачем утянула?
Илюшин пожал плечами:
– Затем и утянула, что место преступления. И не факт, кстати, что она сама. Пока нам известно, что в промежутке между половиной седьмого, когда ты обнаружил тело, и шестью сорока, когда там появилась Медведкина, лапку никто не трогал. Забавно, если окажется, что Кармелита в эти десять минут не появлялась в оранжерее.
Макар внезапно спрыгнул с подоконника и обошел комнату, вглядываясь в углы.
– Колокольчик, – пробормотал он, – здесь должен быть колокольчик…
Бабкин озадаченно наблюдал за его перемещениями.
– Э! Ты о чем?
– Кофе хочу, – решительно сказал Илюшин. – Не звать же мне для этого всякий раз Кутикова.
– А ты попробуй! Только вот так не забудь сделать, – Бабкин изобразил сложные пассы руками. – Глядишь, он и материализуется, демон.
– Черт, как кофе-то хочется…
Илюшину лень было идти на кухню, но Сергей не собирался работать при нем официантом. Принесешь один раз кофейник и можешь считать, что подписался на внеурочное обслуживание номера. Макар же, включивший режим требовательного зануды, становился совершенно невыносим.
– Куууутиков! – провыл Бабкин. – Куууутиков!
Но камердинер не появился.
– А! Я эту не начертил, как ее… пентаграмму.
– У нас должна быть связь с внешним миром, – настаивал Макар. – Шнурок. Как в лучших домах Парижа. Чтобы я за него дернул, а на кухне дебелая повариха услышала звон и поняла, что двум уставшим мужчинам требуются кофе и орешки.
– Кофе заменить на пиво, орешки на воблу, – поправил Сергей.
– Мы на работе, мой забывчивый друг. Никакой выпивки.
Илюшин сделал еще пару кругов между столом и диваном и, видимо, смирился с тем, что кофе в ближайшее время не появится.
– Ладно. Кто у нас там следующий на очереди?
– Вороные.
– Кто? – изумился Макар.
– Никита и Анжела Вороные, – терпеливо повторил Бабкин. – Ты что, никогда не слышал «Три дороги, две тюрьмы»?
– Бог миловал. Они оба поют? Это дуэт?
Бабкин засмеялся. Самый простой способ ощутить превосходство над более умным и образованным собеседником – это продемонстрировать осведомленность в какой-нибудь бессмысленной для него теме.
– Сразу видно, не читал ты досье. И первый канал не смотрел на досуге. Поет Никита. Анжела руководит процессом из-за кулис.
– С дирижерской палочкой?
Бабкин ненадолго задумался.
– С хлыстом и пряником, я бы сказал.
– Тогда начнем с нее, – определился Макар. – Хочу посмотреть на женщину с хлыстом.
2
Есть люди, живущие с твердым убеждением, что мир к ним неблагосклонен. Что провидение доброжелательно к другим, куда меньше заслуживающим его расположения, а откровенно говоря, порой и вовсе его недостойным. Этим людям в детстве кажется, что им подменили семью и вместо приличных людей, скажем, принцев или герцогов, подсунули папу-водителя маршрутного такси и маму-технолога общественного питания. Что в школе их принижают, оскорбляют и не оказывают должного уважения (что истинная правда, поскольку высокомерных зазнаек никто не любит). Все, все до единого пазлы в картине окружающего мира складываются так, чтобы причинить бедному индивидууму максимум неудобств. Дождь начинается не вовремя, совещание начинается не вовремя – да что там, даже восемь утра и те начинаются не вовремя. Могли бы и попозже на пару часов, чтобы несчастный человек мог выспаться.
Подобное трагическое мироощущение не зависит от особенностей биографии. Люди-страдальцы могут действительно претерпевать лишения и тяготы, а могут расти в холе и неге. Общим у них остается одно: чувство острой несправедливости, творящейся по отношению к ним.
Анжела Бирюкова в детстве была убеждена, что поезд, подъезжая к платформе, нарочно пыхтит и скрежещет как можно страшнее, чтобы испугать ее. То, что кроме нее, на платформе стоят еще две сотни человек, не меняло дела. Весь этот ужас устраивался лишь ради нее одной. Иголка, колющая ей пальцы, делала это специально. Яблоко подворачивалось гнилой стороной, потому что все вокруг желало зла бедной девочке.
Словом, в любой самой крошечной неудаче Анжела Бирюкова видела вредный умысел, направленный на нее.
Неудивительно, что к шестнадцати годам она совмещала в себе чувство острой обиды на всех с осознанием собственной исключительности. Ради кого попало мироздание так напрягаться не станет.
Анжелу до глубины души оскорбляло, что у нее простые и глуповатые родители, что она растет в городе Мариуполь, учится в самой заштатной школе, и даже то, что дом их стоит на улице Водопроводной. Водопроводной! Нет бы Алмазной или Греческой.
Ну как тут не поверить в насмешку судьбы.
Между тем водитель маршрутного такси и технолог общественного питания любили свою дочь, в шко-ле подобрались молодые, веселые и добрые учителя, а в квартире на Водопроводной у нее была своя комната, просторная и с окнами в палисадник.
