— Ты ему это сам скажешь! Вон он идет к нам собственной персоной…
Я быстро обернулся и действительно увидел здоровенного бритоголового негра с татуировкой на макушке. Такого поворота событий я, честно признаться, не ожидал.
Негр, одетый во вполне приличный костюм белого цвета, подошел к Анжелке и, не обращая на меня внимания, принялся ее целовать чуть ли не взасос.
— Соскучился по мне, черномазенький? — ласково пропела Анжелка, когда Мбола оставил ее в покое и уселся на соседний стул.
— Я тебе скучать! — выдохнул нигериец, доставая здоровенный складной нож из кармана и отхватывая им от жаренного на вертеле барашка заднюю ляжку.
«Все-таки дикарь и в цивилизованном мире останется дикарем, несмотря на все его образование», — подумал я, внимательно наблюдая за Мболой.
— Проголодался, котик? — продолжала тем временем мурлыкать «шоколадка».
— А-мня… — ответил ей Мбола, вгрызаясь в сочное мясо.
— Ну кушай, кушай, маленький! Только не подавись… Тут тебя мужик какой-то дожидается.
— А?.. — в первый раз с интересом взглянул на меня Мбола.
— Я от Браслета, — начал я излагать свою липу. — Он очень хочет с тобой встретиться! Только все никак не получается. Но я вас обязательно познакомлю!
Мбола, бросив недоеденный кусок обратно в блюдо с барашком, пристально уставился мне в лицо.
— Почему сам не здесь? — спросил он, вытаращив зенки.
— В другой раз, если мы договоримся, придет он сам.
— Мы договоримся! — быстро сказал Мбола. — Да! Сейчас кушать!
— Спасибо, я уже сыт, — поблагодарил я.
— Кушать! — повторил нигериец. — Очень много кушать!
Мне ничего не оставалось делать, как пообедать еще раз…
* * *
Во вторник утром Гвоздь проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
— Вставай скорее! Ты завтрак проспал… И еще! Тебя вызывает в свой кабинет «генерал-прапорщик»! Слышишь?
Приоткрыв глаза, Гвоздь обнаружил рядом с собой Петровича, продолжавшего зудеть над ухом, как нудный противный комар:
— Ты хоть помнишь, что вчера натворил? Это ж надо до такого додуматься! Приполз после отбоя на карачках. Морда побитая, пальто порвано. И нет бы молчал и сопел в две дырочки, а то начал выступать и все не по делу. Орал во всю Ивановскую, что несправедливости не потерпишь! Что уроешь всякую падлу, которая только тебя охмурит… Потом полез целоваться с бабой Феней — санитаркой. Вчера ее смена была. Кричал при этом, что таких красоток в жизни не видывал. Гвоздь, побойся Бога, ей же за восемьдесят перевалило!.. Это же полный перевердон! Потом сцепился с дежурным врачом. Чего ты с ним не поладил, с Сидоровичем? Хороший мужик, не вредный. Но вчера ты его достал. Он приказал влить в тебя целый тазик марганцовки для отрезвления, только после этого ты, когда проблевался, несколько поутих и пошел спать… Гвоздь, где это ты вчера так нажрался?
— Места надо знать… — буркнул Гвоздь, с трудом поднимаясь с кровати. Голова у него просто раскалывалась, к тому же саднило правую сторону лица от «асфальтовой болезни». — Опохмелиться нет?
— Иди к Нине Самойловне, дурик, там тебя опохмелят! — хмыкнул Петрович.
— Ну и что теперь будет? — поинтересовался Гвоздь, осторожно ощупывая ссадины на лице.
— А ты не знаешь? — издевательским тоном спросил Петрович. — На свободу с чистой совестью и с вещами…
— Думаешь, выгонят?
— Даже не сомневаюсь!
— Эх, жизнь моя жестянка! Я ж еще не отдохнувший… У меня еще около недели «отсидки». Не, так нельзя!..
Нина Самойловна встретила Гвоздя в своем кабинете мрачнее тучи.
— Что это вы себе позволяете? — вопросила она, поигрывая длинным резиновым жгутом для остановки кровотечений, как плеткой. — Уехали без спроса в город, вернулись после отбоя, оскорбили бабушку… Как это прикажете понимать?
— Виноват, — начал соображать Гвоздь. — Вчера, кажется, день рождения младшенькой отмечали… дочки!
— Да? — несколько смягчилась Нина Самойловна. — И сколько ей стукнуло?
— Да ить, разве их, женщин, поймешь! — пожал плечами Гвоздь. — Они ж молодеют с каждым годом, а мы, мужики, только старимся…
— Это верно, — совсем оттаивая, произнесла «генерал-прапорщик». — И все-таки я вас обязана предупредить, что это в последний раз. Больше никаких поблажек от меня не дождетесь. Я женщина очень мягкая и отходчивая, но позорить санаторий всяким там пьяным вахлакам не позволю! Зарубите это на своем красном пропитом носу!
— Нина Самойловна, я вас очень уважаю, — начал заводиться Гвоздь, считавший, что его упрекают в алкоголизме совершенно напрасно, — но я почти совсем не пью. Другие пьют куда больше, и им все сходит с рук.
— Да? — прищурилась главврач. — И кто же эти другие? Фамилии, имена, клички — живо!
— Да нет, это я так, образно выражаясь, — пошел на попятную Гвоздь. — Или вот вы обвинили меня в нарушении режима, а ведь другие нарушают чаще и больше. Взять хотя бы Кирпича… э-э, Лященко из нашей палаты. Так он же вообще сутками пропадает где-то на стороне, пьет почем зря. Ему, выходит, можно, а мне нельзя, так, что ли?
— Сравнили! — вскочила из-за стола Нина Самойловна. — Лященко! Вы знаете, кто такой Лященко?
— Еще бы! Как не знать…
— Вы не знаете, кто такой Лященко! Он помощник депутата Государственной Думы от Либерально-демократической партии. Я удостоверение видела. Ясно? Поэтому вам лучше помолчать. Что разрешено Юпитеру, то категорически запрещается простому быку.
— Обижаете… — понурившись, произнес Гвоздь.
— И запомните, это последнее предупреждение! А теперь марш на процедуры! — грозно провозгласила главврач, указывая на дверь.
Поняв, что разговор окончен, Гвоздь, сделав поворот через левое плечо, вылетел из кабинета Нины Самойловны, как снаряд из пушки.
Чуть позже, когда он сидел в специальном помещении с люстрой Чижевского на потолке и вдыхал своими многострадальными легкими отрицательные ионы кислорода, ему припомнились события вчерашнего дня. Как он побывал в офисе у этого скряги Браслета, как получил от него литр спирту за оказанную услугу и как выпил его с горя на обратном пути в вагоне пригородной электрички. «Надо было оставить немного на опохмелку, — укорил себя в непредусмотрительности Гвоздь. — Нельзя так расслабляться!»
Размышляя о том, как бы понезаметнее удрать на кладбище и угоститься от заначки, хранившейся на могиле «Кирюхи», Гвоздь вышел из физиотерапевтического кабинета и нос к носу столкнулся с Кирпичом.
— Вот ты где! — сказал Кирпич. — А я тебя везде ищу. Пойдем-ка прогуляемся, друг ситный!
У Гвоздя от этого предложения почему-то задрожали колени. «Каюк! — решил он. — Видимо, этот бес что-то узнал о моих шахерах-махерах! Или «генерал-прапорщик» проболталась, что я его заложил…»
Отведя Гвоздя в укромный уголок, где находился «оазис», гордость главврача санатория, с произраставшими там экзотическими растениями — карликовыми лимонами, фикусами и кактусами, — Кирпич, положив руку на плечо Гвоздю, тихо спросил:
— Что ты там базарил насчет Браслета?
— Какого Браслета? — сделав наивные глаза, осведомился Гвоздь.
— Того самого! Не держи меня за идиота.
— А! Так ты говоришь о том Браслете, у которого в воскресенье вечером дача чуть не сгорела?..
— Слушай, ты у меня дождешься, козел вонючий! Я тебя, падлу, на медленном огне…
— Понял! — сразу присмирел Гвоздь. — Я скажу, что знаю. Обязательно скажу! Но хотелось бы получить за это… пятьсот!
— Хрен тебе по всей морде!
— Тогда, Кирпич, у нас с тобой разговора не будет! Можешь меня резать, бить, убивать, но… Хватит! Дураков больше нема.
Кирпич сначала поднес кулак к носу Гвоздя, но потом, передумав, похлопал его по плечу.
— Пятьсот я тебе, конечно, не дам, и не надейся. А вот триста… — И он зашуршал купюрами в кармане.
Гвоздь, зажмурившийся в ожидании немедленной смерти, пошире распахнул глаза и нахально добавил:
— В долларах…
— А других у меня не бывает! — отрезал Кирпич, протягивая шесть банкнот по пятьдесят долларов каждая Гвоздю.
Гвоздь, тщательно изучив каждую купюру на свет, недовольно покачал головой:
— Они же мятые, и, потом, портрет мужика на них слишком маленький. Сейчас, говорят, хреновы американцы эти полусотенные меняют, как раньше сотенные. Теперь портрет мужика большой должен быть…
— Других пока нет, — чересчур терпеливо проговорил Кирпич.
— Ладно, на худой конец и эти сойдут, — сказал Гвоздь, засовывая баксы за пазуху. — Пиши адресок. Нахимовский проспект, дом номер тринадцать. Фирма «Арктур». Генеральный директор Альфред Афанасьевич Суров, он же Браслет.
— Все?
— Сколько баксов, столько сведений, — ответил Гвоздь.
Кирпич снова сунул под нос Гвоздю кулак, но опять передумал и только лишь похлопал его по плечу.
