Несколько минут врач слушал, что ему говорили по телефону, изредка перебивая говорившего короткими вопросами или же непонятными «так-так» и «да-да». Потом положил трубку.
— Выходит, соли там нет, Кеттерле, — сказал он, — это установлено точно. Сомнения исключены. Соленая и пресная вода отличаются при анализе друг от друга как святая вода из кропильницы от ямайского рома. Вода в легких пресная. Частично она соответствует консистенции той воды, в которой мы ее обнаружили, однако имеются незначительные примеси соды и натрия. Все другие примеси вполне могут содержаться и в воде Альстера. Но сода и натрий могли выделиться только из остатков мыла.
— Значит, можно утверждать, что в воде, обнаруженной в легких, имеются остатки мыла? — спросил комиссар.
— В смысле юридического доказательства, нет. Вы должны это понять, Кеттерле. Достоверно лишь то, что исследованная субстанция содержит некую составную часть, которая одновременно является составной частью мыла, конкретнее, ядрового мыла.
Комиссар встал.
— Можно ли утверждать, что данная вода находилась в каком-то объемном сосуде, в котором имелись, пусть незначительные, остатки мыла? — спросил он.
— Не исключено, — сказал врач и с удовольствием закурил сигарету, извлеченную им из ящика письменного стола. — Однако в минимальных количествах сода и натрий могут появиться еще и оттого, что выше по реке стирали белье, как раз когда она наглоталась той же воды.
— Я не верю, что кто-то в верховьях Альстера стирает белье, — сказал Хорншу. — Мы можем спокойно исключить этот вариант.
— Допустим. Я тоже в это не верю. Думаю, вы можете с соответствующими оговорками исходить из того, что в любом случае здесь действительно замешана какая-то большая посудина с остатками мыла. Но я еще раз обращаю ваше внимание на то, что не отпадает и другой вариант: воды Альстера в момент, когда она утонула, были по неизвестным причинам насыщены частицами соды и натрия. Понятно, что в тех пробах воды из Альстера, которые мы взяли, эта насыщенность была бы уже недоказуема.
— И не доказана?
— Нет.
Комиссар, у которого за весь день так и не было времени побриться, взглянул на себя в зеркало.
— А что такое ядровое мыло? — спросил он врача, однако выглядело это так, будто он задает вопрос собственному отражению в зеркале.
— Ядровое мыло? Ну, химически объяснить это сложно. Ядровое мыло является твердым хозяйственным мылом в противоположность мылу жидкому или туалетному.
Кеттерле обернулся.
— Один совсем уж бредовый вопрос, доктор, — сказал он. — Вы случайно не помните, каким мылом мыли руки сегодня ночью в лодочном сарае?
Штёкель затянулся сигаретой, потом поднял ее вверх, чтобы видеть сквозь дым лицо комиссара.
— Это был кусок ядрового мыла, он лежал рядом с раковиной, — сказал он. — Помню абсолютно точно. Но в конце концов после этого я тщательно сполоснул руки, так что следы не могли остаться.
— А вы полагаете, что, кроме вас, там никто больше не моет рук?
— Значит, все-таки ее связали? — заметил Хорншу.
— Брабендер был в Бремене. При условии что его показания подтвердятся.
— А Новотни?
Кеттерле откашлялся.
— У Новотни сейчас самое надежное алиби в мире. Он был в «Клифтоне» и держал там в руке стакан.
— Но разве он не мог… Ведь каким-то образом, черт возьми, она должна была попасть с побережья сюда.
— Теперь я уже почти готов поверить, что Новотни прибыл в «Клифтон», когда ее там уже не было. Он подождал, а когда она не появилась, уехал обратно.
— А телеграмма?
— Телеграмма? Вспомните, что в Половине десятого вечера сенатор еще раз позвонил Новотни, чтобы сообщить, что не нуждается в нем в воскресенье. Стало быть, до этого Новотни рассчитывал, что в воскресенье может понадобиться сенатору. Вы помните, Сандра Робертс спрашивала о телеграмме, когда приехала в «Клифтон»?
— Каким же образом Новотни мог попасть в ее комнату?
— Через окно. Окно было открыто, когда я впервые увидел Кадулейта. Ему нужно было только вскарабкаться с вымощенного участка двора. И это вполне объяснимо, поскольку они встречались в большой тайне.
Комиссар подумал.
— Возможно, это было так, Хорншу, — сказал он после паузы, — сначала он дал телеграмму с отказом. Потом, узнав, что на следующий день не будет нужен сенатору, все-таки поехал. Но прибыл позже, чем она его ждала, ведь о телеграмме она еще ничего не знала. Поэтому она уже стерла всю косметику и собралась ложиться спать. По тут по вымощенному участку двора к окну подошел убийца и договорился с ней о встрече на пляже. Она снова оделась, пошла к тому месту и… Н-да, а что произошло потом, все еще покрыто глубоким мраком. Во всяком случае, это был кто-то, кого она знала. Кстати, Новотни мог побывать в ее комнате и после этого.
— Мог? И вы полагаете, что Новотни с ходу нашел нужное ему окно? Особенно если в комнате никого не было? — возразил Хорншу. — До сих пор я не верил в колдовство. Но вот уже в который раз любые наши разумные рассуждения обрываются на том месте, где обрывается след.
— Колдовства не бывает, — сказал врач, погасив сигарету.
— И тем не менее это так, — сказал Кеттерле, надевая шляпу. — Пришлите мне ваши отчеты, как только будут готовы.
Они уже прошли почти весь длинный коридор, когда доктор Штёкель снова открыл дверь.
— Санитару при вскрытии бросилось в глаза, что босоножки у нее были надеты не на ту ногу. Может, это для вас важно? — крикнул он вслед уходящим.
Комиссар оглянулся.
— Может быть, — сказал он. — Большое спасибо, доктор.
На улице он внезапно остановился. Хорншу обернулся.
— Но ведь когда она шла по пляжу, босоножки на ней были надеты правильно, — сказал комиссар и покачал головой. — Это же неоспоримый факт.
Из судебно-медицинского института они зашли пообедать в пивную Хайнриксена. Потом заглянули в парикмахерскую и, откинув головы на мягкие валики, по очереди побрились.
Дожидаясь своей очереди, Кеттерле пробежал в дневных газетах сообщения о таинственном убийстве. Большинство содержало самые немыслимые домыслы. Арест известного терапевта Реймара Брабендера всюду подавался крупным шрифтом.
«Врач подозревается в убийстве» — напечатано было аршинными буквами в десятипфенниговой «Бильд»[4], далее следовало:
«Семейная драма в доме сенатора. Рихард Робертс зверски убит. Прогнившие отношения в высших сферах. „Бильд“ требует самого беспристрастного расследования, невзирая на лица и закулисные мотивы».
— Это еще счастье, что есть газеты, которые открыто пишут о таких вещах, — сказал парикмахер, натачивая на ремне бритву.
— Да, — сказал комиссар, — большое счастье. Пожалуйста, с теплой водой и без царапин.
Пока парикмахер намыливал ему лицо и быстрыми, нежными движениями водил бритвой по щекам, комиссар, закрыв глаза, размышлял.
Обычно бывало так: из всех многочисленных, разнонаправленных показаний и элементов следствия складывалась в итоге цельная картина, необходимо было лишь мысленно выбрать нужную дистанцию, создать нужное пространство обзора, и в этом пространстве уже не представляло труда выбрать нужное направление, а направление давало след. При заранее спланированных убийствах, естественно, не бывает свидетелей, так как план убийцы и нацелен главным образом на то, чтобы всех возможных свидетелей исключить. Точно так же не бывает, как правило, и прямых улик, обеспечивающих надежные доказательства. Но в деле Робертс он до сих пор не располагал даже косвенными уликами, дававшими хоть какую-нибудь зацепку. Сам момент убийства связан был здесь с таким клубком неопределенных предположений, что любое из них тут же отпадало вовсе, стоило лишь за него ухватиться.
Мотивы были у многих, однако стоило заняться конкретным человеком, и уже невозможно было отыскать в его характере жестокость, хладнокровную готовность к преступлению. По опыту своему комиссар знал, что общее количество совершенных убийств есть только минимальная часть всех тех убийств, что могли бы совершиться, если б не было сдерживающих физических или психических факторов, если б возможности были благоприятны и риск сведен до минимума. Если же отбросить в сторону мораль, то возможных убийств следовало предположить намного больше, чем совершалось в действительности.
Новотни? Кеттерле уже как-то привык к мысли, что шофер обожествлял красивую и при обычных обстоятельствах совершенно недосягаемую для него Сандру Робертс. Сам Новотни не знал, конечно, мнения комиссара, однако, и не зная его, он на всех допросах не бросил на нее ни малейшей тени. А может, напротив, он все точно рассчитал? Но если предположение комиссара правильно, тогда шофер и в самом деле должен был встретиться с ней в «Клифтоне», чтобы обсудить ситуацию, в которой оба оказались. Невероятно трудно и в то же время очень важно было понять, мог ли в таком человеке, как Новотни, для которого отношения с Сандрой Робертс были явно не престижным адюльтером, но какой-то крохой пусть даже очень горького счастья, мог ли в таком человеке страх перед последствиями оказаться настолько сильным, чтобы он решился на убийство, решился быстро и без колебаний. Кеттерле не мог в это поверить.
