Крепость обреченных располагалась в длинном одноэтажном здании барачного типа. Оно одиноко и неприметно приютилось в глубине сада. К дому примыкало несколько легких пристроек.
Едва проводник Тихона открыл калитку в дощатом заборе, как забрехали собаки. Проводник погладил подбежавшего вислоухого пса и переливисто свистнул. Через минуту связного и господина Беккера обступили мужики в полушубках. Охрана логова «Серого волка» была внушительной.
— Веду к атаману, — гордо сообщил вихрастый проводник пьяным дружкам.
— Дуйте-валяйте, — ответил самый рослый телохранитель Бьяковского. Связной деловито зашагал к крыльцу. Тихон последовал за ним. Учащенно и томительно стучало сердце. Столицын поднялся по высоким ступенькам к открывшейся двери. Таинственное логово бандитов впускало его в свое чрево.
В сенях, освещенных фонарями, Тихона и его спутника встретила рослая дама в белой кофте. Ее Тихон видел у Зоси. Блудливые глаза обстреляли гостя. Нервно затянувшись папиросой, она хрипло что-то спросила у проводника «Дипломата». Из-за ее спины показалась другая баба, низкорослая, полная, хмурая, с чопорной прической, одетая во все черное. Держалась она более высокомерно, похоже, была хозяйкой дома. Она молча утиной, важной походкой провела гостя через прихожую в кухню и там со словами: «Отведи-ка, Дусь, его к Стеньке или Потапычу» передала Столицына тучной, сильно напомаженной дамочке. Та кокетливо вытерла руки о фартук и лукаво произнесла:
— Разлюбезного заждались. Вот и довелось самой красавчика увидеть. — А подойдя к двери одной из комнат, она негромко постучала по фанере и крикнула:
— Иван Потапыч, выходь-ка.
Тот вышел и добродушно воскликнул:
— А, корешок, входи, родимый.
Первое, на что обратил внимание Тихон — в доме была уйма закоулков, как в пчелиной рамке сот. Внутри логово выглядело объемисто. В многочисленных комнатах господствовал полнейший беспорядок, всюду стоял спертый запах, как в свинюшнике. Похоже, помещение никогда не проветривалось, здесь ели, пили, курили при закрытых форточках.
Тихон, переступая порог притона, был полон тревоги, но при виде старого «приятеля» почувствовал себя раскованно. К нему вернулись уверенность и душевное спокойствие.
Господин Беккер, не ожидая приглашения, сел к столу, а Потапыч пошел еще в одну боковую комнату. Оттуда доносился звон стаканов и пьяные хриплые голоса. Некоторые фразы отчетливо слышались.
Вот кто-то обреченно выкрикнул:
— Семка, налей, паршивец, стопку, не скупись, может, последней чаркой душу лечим.
Горластого осадил властный голос Потапыча:
— Раскаркался, ворона…
Кто-то надрывно, на мотив частушек пел под гармонь: «Да, мы не красные, да, мы не белые, мы зеленые, в полоску серые». Эту нехитрую припевку подхватывали с десяток пьяных голосов. Потапыч обозвал кого-то олухом царя небесного и вернулся к Тихону, цокнув языком.
Заместитель атамана снова куда-то ушел. Тихон остался один. Осматривался. Напряженно ждал встречи с самим атаманом.
Мелькнул крючконосый сосед Тихона по новогоднему столику — Иоганн Ротэ. Он кивком головы, но уважительно, поприветствовал господина Беккера, как давнишнего приятеля, дружба с которым скреплена совместным переживанием облавы в ресторане. Тихон подошел к двери, через которую ушел Потапыч, и заглянул туда. Это была квадратная комната, метра четыре в длину и ширину, заполненная людьми. В сизой мути от чадящих цигарок из самосада сотрудник угрозыска увидел много юных парней, некоторые заросли щетиной, давно не брились. В комнате было все вверх дном, и люди напоминали скот в навозе. Тихон с сожалением подумал: сопляки, свиньи забрались в волчье логово, обросли бородами и совсем уподобились диким зверям. Идиоты, белого дня не видят. Как сычи выпархивают отсюда лишь ночью. Обреченный сброд. По каждому тюрьма плачет. Гады. Мерзкие негодяи. Сколько же невинной крови пролито по их злой воле.
Наконец Тихона сопроводили еще в одну комнату. Она была чистенькой, ухоженной. В ней Тихон заметил особый вход. Бархатная штора, блестящая ручка двери говорили о том, что там покой знатного жильца. Не атамана ли?
Вслед за Потапычем и Тихоном в комнату вошло несколько человек. Двоих из них Тихон признал: кучера по имени Степан — цыгана, что когда-то подвозил его к Дому обороны и философствовал о Варфоломеевской ночи, с ним же Тихон потом встретился у Зоси, и женщину по-мужски коренастую, с тяжелым подбородком, с широкими ватными плечами зеленого платья. В новогодний вечер эта дама настойчиво приглашала Тихона на вальс. Вид у нее сейчас был усталый. Она несла в руках поднос. На нем стоял графин с мутноватой жидкостью и тарелочки с закусками: солением, домашней колбасой, кусками меда и ржаным душистым хлебом.
У Тихона от появления снеди засосало под ложечкой, только теперь он вспомнил, что почти целый день ничего не ел, но Столицын решил отказываться от трапезы.
Женщина в зеленом одеянии величаво удалилась, и все стали молча усаживаться за крепко сбитый из досок стол.
Напротив сотрудника уголовного розыска расположились ближайшие сообщники атамана — Потапыч и бородатый Степан. Справа сел незнакомый Тихону яркий брюнет кавказского типа, очень худой, бледнолицый, лет тридцати, в артиллерийском кителе офицерского покроя. Женское имя — Сулико. Мясистый нос его загибался к правой щеке. На белом лбу багровел шрам от ранения.
Слева, закинув руку за спинку стула, развалился мордастый усатый мужик, названный Василием. К его грубому скуластому лицу совершенно не шло пенсне в золотой оправе. Он больше других изучающе осматривал господина Беккера. Через минуту угрожающе положил руки на стол.
Пауза затянулась, никто не желал ее нарушать. Курили. Потапыч скупо улыбался. Степан и двое других мужчин оставались серьезными и хмурыми. Вошла еще раз женщина в зеленом платье и поставила на стол банку с рассолом.
Воздух комнаты наполнялся табачным дымом, запахами самогона, кислой капусты и еще черт знает чем. Чувствовалось, что до прихода Тихона этот закуток проветривали, а сейчас воздух приобретал то же спертое состояние, какое было во всей «крепости».
Столицын прервал молчание:
— Господа хорошие! Увы, разочарую вас. Вынужден расторгнуть наш уговор. Есть на то веские причины. Собираюсь завтра сам отсюда драпать. Не могу больше ни одного дня задерживаться. Сегодня мне передали официальное приглашение прибыть в совдеп для беседы. А она мне ничего хорошего не сулит. Надо, как говорят, уносить ноги из сих благообразных мест. Пока не поздно.
Степан словно не слышал панической речи господина дипломата, только насупил густые брови. Он закивал кавказцу и другим своим дружкам.
— Знакомьтесь, это господин Беккер.
Сулико и Василий по-благородному привстали.
Затем господину Беккеру Потапыч деловито дал совет:
— Не суетись. О твоих бедах еще поговорим. Нынче ты наш высокий гость! Второй раз довелось с тобой свидеться. Давай отметим это событие.
— Благодарю, я поужинал, — отказывался от выпивки Тихон, но Потапыч стал серьезным:
— Не упрямься. Потрапезничай. Сулико, за тобой тост. Это по твоей части.
У кавказца перекатывались желваки на скулах, пальцы рук сжались в кулаки. Он бурно отреагировал:
— Его милость, Потапыч, только деликатесы кушают, плевал он на нашу водку. Для дипломата стоило раздобыть коньячка.
Потапыч не разделил раздражение кавказца. Старался водворить за столом мир и согласие, хотя и в его голосе появилась нотка недовольства Тихоном:
— Ладно, Сулико. У этого молодого человека мы в долгу. Но и ты, господин Беккер, не ершись. Окажи нам честь. Опрокинь чарку за удачу.
Тихон вынужденно поднял стакан с самогоном, со всеми чокнулся, пригубился к нему и поставил на место. Бандиты выпили с удовольствием и стали хрустеть огурцами. Потапыч философствовал:
— Жизнь наша — копейки не стоит, однако ее ты спас — за это тебе поклон. Еще большая будет честь, коль помогнешь в другом деле. Товар мои хлопцы поднесут прямо в нумер. А завтра утречком Степан примчит к тебе на своем вороном, отвезет на станцию. Усадит в поезд. Так говорю? — обратился оратор к цыгану. Тот кивнул в знак согласия. — В вагоне рядом с тобой поедет наш человек. Там получишь свою долю: на два миллиона золотом. Голова садовая! Маманя с папаней узнают о твоем богатстве — расцелуют. Хоть и у твоих предков всего полно. Но лишнее не мешает. У людей жадные души. Только одни об этом говорят открыто, а другие прикрываются словесными выкрутасами. Верно, хлопцы?
Дружки жадно закусывали. Лишь Степан вытер губы ладонью и заметил:
— Осыпь меня золотыми слитками — я все равно еще буду желать.
По выражению лица Сулико можно было понять, что он недолюбливает цыгана Степана. Он натянуто изрек:
— Жадность фраера сгубила. Кто этого не понимает, тот дурак. Кавказцы это понимают.
