В те дни он много и сбивчиво думал:
— Я не оборотень, я выворотень, перевертыш, если верить сну.
Когда не читал и не занимался уроками, он сидел под кухонным столом, примеряя на себя симптомы, вычитанные в книгах: повышенная импульсивность, агрессия, стремление к насилию, беспричинная ярость, бессонница, беспокойство. Все это в той или иной форме у него присутствовало. Он включал волка в себе, его действия, чувства, желания, настроения.
Теперь этот угол стал его норой и защитой. Там входил он в свой мир и представлял себя животным умным, хитрым, поджарым, неприхотливым, бегущим по бескрайнему белому полю: иней налип сосульками на животе, спина искрится снежинками. На снегу анютины глазки волчьих следов…
В конце февраля мама выхлопотала соседкину светленькую комнату, надеясь переселить туда сына. Но он предпочел мамину: оттуда лучше была видна луна, не загороженная домами. И в один из вечеров за ужином мать неожиданно рассказала, что этот дом был в собственности их семьи, построил его в начале девятнадцатого века прапрадед, и он же занимал весь этаж с жилым комнатами и собственной архитектурной мастерской. В тот вечер был вспорот покров тайны, и юноша оказался принятым в лоно семьи с ее легендами, историей, событиями и узнал то, что давно его интересовало, но он боялся спросить. В их доме прошлое всегда было покрыто завесой тайны. Такие уж стояли на дворе времена.
А сегодня вдруг мама сама взяла и рассказала все, что знала. Видимо, решила, что пора уже — сын совсем взрослый. Может, понадеялась еще, что ему станет легче жить, если он узнает свои корни. Она, как и доктор, не подозревала об истинных причинах его закрытости. Переутомление, переходный возраст и тому подобная чушь. Книги, так занимавшие его разум, принадлежали прадеду, профессору истории и этнографии. Тут же в душе он решил поступать на исторический и заниматься этнографией и антропологией. Деда, полковника танковых войск, он помнил. Отец работал судьей, и с мамой они разошлись, но не разводились, чтобы не портить документы. Отец часто приезжал пообщаться с сыном. А вот прадед все еще оставался для него загадкой. Но его бесценное наследство сулило помощь. Почерпнутые из книг сведения оказались очень важны: начитавшись мифов и легенд, он озаботился вопросом: как он мог заболеть? Кто его инициировал? Или, если он все-таки не настоящий оборотень — ликантропия — это же просто душевная болезнь, — в какой момент произошел сбой в психике?
Отец никак не подходил для этой важной роли. Он всегда был предсказуемым и практичным. Серьезная профессия судьи ампутировала большую часть эмоциональных переживаний, тем более чувство мистического. Даже странно, что родители разошлись. Как всегда, об этом не говорилось вслух, но какая-то информация из маминых разговоров с единственной подругой до него доходила. Поженились они не молодыми. Он был единственным поздним ребенком. Вроде как у отца появилась другая семья, но там, получается, он тоже не жил, потому что снимал квартиру. Родители сразу пошли на фронт, отец потерял их во время войны. Как и дом, разрушенный во время бомбежки. Сам был родом не из Москвы, а после победы приехал сюда и пошел на завод, жил в общежитии и учился на юриста. Все другие связи были разорваны тогда же. У отца не сохранилось даже ни одной семейной фотографии. И кто знает, может, один из его погибших родственников был болен странной болезнью?
Деда, отца матери, он помнил хорошо. Высокий, худой, коротко стриженные седые волосы. Дед читал почти весь день «Красную звезду» и «Советскую Россию». Спускал с цепи свою Душку, когда в саду на их съемной даче появлялись кошки. Распорядок дня: утренняя гимнастика, выгул собак (их было две, обе немецкие овчарки). Этот тоже не мог. Он много раз разглядывал его фотографии, искал признаки. Но не находил.
Оставался прадед, который знал все и писал об этом со знанием дела. Он долго ныл и наконец выклянчил у мамы под клятву никому не рассказывать альбом с фотографиями прадеда и прапрадеда. Богатая семья архитектора среди кадок с пальмами, с няньками, гувернантками, кружевными зонтиками на даче в Крыму, на Капри, прадед-дитя в белом платьице с кружевным воротником. Прадед в компании однокашников по Московскому университету. Прадед в мятых парусиновых брюках и парусиновых же башмаках, в панаме в компании археологов, среди старушек сербского села, на Украине, в Польше. Фото, когда он преподавал в университете, фото на диване, последнее перед тем, как его забрали навсегда из дома. Что видел он в этом лице? Мать сказала, что сын на него похож. Это ему понравилось, так как прадед был красавец! Ну, если не красавец, то очень интересный мужчина. Если даже не был прадед оборотнем, то, во всяком случае, он ими занимался. Возможно, в этих книгах остался какой-то вирус, который проник в правнука и заразил его. Правда, у прадеда было полно как заговоров, так и рецептов. Это успокаивало, оставалось одно: найти правильный рецепт. И еще надежда, что он все-таки не настоящий оборотень, а ликантроп.
Мать, гордая и довольная, что часть фамильного дома вернулась в лоно семьи, возбужденно и весело решила делать ремонт. Задумала, сломав перегородку, объединить прихожую с кухней. Сыну тоже нравилось новое чувство собственности, соединяющее его с предками; возвращаясь домой, он по-новому смотрел на здание и его окружение. Замкнулась цепь родства. Но каждое мгновение он ожидал превращения. Образ молодого волка, самозапрограммированный в бессознательной сфере его мозга, сидел там основательно, а на защиту шли гомеопатические горошинки и его высшая защита: собственные правила (если буду выполнять все ритуалы, не превращусь в волка).
Перед тем как заняться домом, мать, по-прежнему обеспокоенная здоровьем сына, решила свозить его в санаторий на весенние каникулы. Конец марта за городом выдался солнечный и еще очень снежный. Он любовался высокой синью неба и сосульками, свисающими с веток и проводов. Много бродил в одиночестве, стараясь представить себе состояние молодого волка, гуляющего на воле. Вольного и гордого! Одинокого! Но долгое ожидание превращения его расслабляло. Подозревая, что ничего не случится, он все же постоянно думал, ждал и старался вести себя соответственно: вбирал в легкие лесной воздух, принюхивался к запахам, бежал по тропке трусцой, его тянуло пометить территорию, и он, озираясь, это делал, вытягивал губы и, вываливая язык наружу, издавал гортанные звуки, вроде как рычал… Он звал, он ждал своего двойника! Как заклинание повторял слова, вычитанные в профессорских книгах:
— Острый слух, обоняние, грация, сила — мои основные качества.
Внезапно ему стало грустно и радостно одновременно — на мгновение показалось, что он, наконец, понял свое реальное состояние.
— Я не человек, оборачивающийся волком, а волк, обернувшийся человеком, потому что былая агрессия в моей душе проходит и волк внутри меня очеловечивается! Сколько ни прыгай через пенек, в настоящего волка мне не перекинуться.
Он разбежался, прыгнул в сугроб и, напоровшись на острый сук, упал, больно ударившись затылком о припорошенный пень. С угасанием сознания вдруг произошла резкая фокусировка ситуации: он волк и попал в западню. Капли крови на снегу из проткнутой ноги повергли его в бешенство. Засада! Он приподнялся и принюхался, свыкаясь с холодным режущим нос воздухом. В диафрагме завязался узел жути. Надо спасаться и уходить от охотников! Он уже слышал хруст продавливаемого наста под их лыжами. Забился в снегу, заюлил, сдирая кожу с пальцев ледяной коркой. Пополз к оставленной тропе, издавая дикое рычание от нестерпимой боли в ноге. Мгновенно пришедшие мартовские сумерки сбили его представление о месте и реальности. Ему стало страшно, волна адреналина обожгла и заставила остановиться, вглядеться в сгущающуюся темноту. В ближайших кустах раздался шорох, глаза животного вперились в него, он видел облачки пара, выходившие из ноздрей при каждом вздохе. Он нащупал ледяной комок и бросил, защищаясь. Зверь скрылся так же мгновенно, как появился. Это была местная лиса, привыкшая ужинать в пищеблоке санатория.
Лежа на снегу, дрожа от холода, страха и боли, он всматривался в надвигающуюся ночь, прислушивался к шорохам. Вскоре, как ему показалось, почти мгновенно, вышла луна-пожирательница, осветив бескрайнее снежное пространство за кустами, угрожая ему быть поглощенным, всосанным, разжеванным, съеденным.
И на это бельмо в ночи выплеснулась его неудержимая ярость. Забыв про боль и холод, он выломал сук и, воинственно потрясая им, побежал по снегу, выкрикивая проклятия и угрожающе рыча. В своем исступлении он не отдавал себе отчета, где находится и куда бежит, он был волком, преследующим свою жертву, и неважно, что этой жертвой была луна. Он несся ей навстречу, чтобы вонзить свое копье в ее единственный глаз, зависший над горизонтом; несся к краю почти отвесного обрыва, где бег его закончился долгим мучительным падением, скольжением в бездну, в утробу земли…
