— Что верно, то верно, — согласился я.
— Слушай, — он посмотрел мне в глаза, — а что если тебе… Прости — прощай, и рвануть. Раньше тех, кто не возвращался, называли «невозвращенец», а теперь, тех, кто возвращается, называют «извращенец».
— Легко сказать! А на что жить? Статейки писать и на трамвае ездить?
— Правильно рассуждаешь. Правильно. Потому что в курсе дела. Местные, они поболтают, а красивой жизни не создадут. А красивая жизнь — это самое главное. Здесь я тебе, старикашка, помогу. Как другу. Я тебя люблю.
— Надо подумать. Сразу как-то трудно.
А он продолжал свое:
— Сейчас важно не проморгать. И плотно держаться стаей. Стаей, старикашка, стаей. Только решай скорее. А не то тебя опять кто-нибудь пошлет за Гоголем.
Глава десятая. Париж останется Парижем
— Знаешь такого Плеко? — спросил я за ужином Кики.
— Слышала о нем.
— Как его найти?
— Спроси у Мотнекки, как найти Капулетти. В жисть не скажут. Я знала Вальтера. Очень порядочный был парень. А он с Плеко был не в друзьях. Так что и я с Плеко не в друзьях.
— А как найти Лиду?
— Очень легко. Ее сейчас бесплатно кормят.
— И сколько лет ее будут бесплатно кормить?
— Три года. За сбыт наркотиков меньше не получится. Мне был нужен Плеко. Это мой последний шанс.
— Куда теперь? — спросила Кики.
— Завтра утром в Париж.
— За день доедем?
— Если будем меняться.
* * *
В Париж въехали поздно вечером.
— Куда теперь? — спросила Кики.
— Отель «Опал», слышала про такой?
— Нет, их в Париже тысячи.
— Улица Тронше. Где это?
— Где-то около Мадлен.
Отель нашли быстро, с парковкой повезло. На улице Кастеллан рядом с «Опалом» как будто нас ждало свободное место. Кики шустро втиснула свою «Регату» между двумя «Пежо», и мы пешком отправились в отель.
— У нас ремонт. Но номер на втором этаже предложить можем. Он без ванной, но с душем.
Поднялись в номер.
— Я должна завтра уезжать, ты знаешь. Завтра днем показ.
— Знаю.
Кики выложила квитанции за бензин, за отель.
— Возмести.
— Наличными можно?
— Когда американке предлагают наличные, она понимает, что он боится, как бы жена не обнаружила ее имя в его чековой книжке. Когда предлагают наличные немке, она требует добавку в пять процентов. Итальянка уверена, что это фальшивые деньги и утром посылает младшего брата к зеленщику: проверить, возьмет ли он их.
— А француженка?
— Француженка смиренно берет.
* * *
На следующий день утром Кики проводила меня до метро. Надо было прощаться.
— До встречи, Кики.
— Сегодня у меня весь день выставка. А завтра… Судя по тому, что ты интересуешься Лидой и Плеко, завтра или послезавтра ты мне позвонишь. Учти, в десять каждый день я у Высокой табуретки.
— Я в метро.
— А я к машине. Вчера так удачно запарковала, жалко уезжать.
* * *
В метро я не поехал. В киоске около входа на станцию купил «Юманите». Потом поймал такси и через двадцать минут попросил остановиться возле серого старинного здания, где уже долгие годы размещалась молодежная секция французской коммунистической партии.
Поднялся на второй этаж и открыл дверь, на которой, как и много лет назад, висела табличка: «Только для сотрудников». Та, кого я искал, сидела за огромных размеров столом, заваленным книгами, папками, брошюрами. Сидела так же, как и пять, десять, пятнадцать лет назад. Здесь было не только место ее работы, здесь было место ее жизни, она не просто заведовала архивом, она сама была архивом, справкой. Она показалась мне «в годах» еще тогда, лет пятнадцать назад, когда я в первый раз ее увидел. Шли годы, молодежные активисты обзаводились солидной внешностью, старели, а она оставалась такой же: тщедушной, будто спрессованной, сжатой, как сложенный портативный зонтик, с постоянной сигаретой в испачканных чернилами пальцах. Все ее звали «Мами», настоящего имени я уже не помнил.
Мое появление ее не удивило. Словно продолжая разговор, начатый часа два назад, она кивнула на газету, которую я держал в руках:
— Уже читал?
Я развел руками, что должно было означать: «А как же!»
— И что скажешь? Такие времена. Не видать нам второго депутата. Что куришь?
— Бросил.
Я и не начинал. Такими подробностями Мами никогда не интересовалась.
— Надолго к нам?
— На неделю.
— Что у вас там? С ума все посходили? Отказаться от того, на чем держались семьдесят лет! Глупо. Вольтеру тоже казалось, будто с церковью он разделался навсегда. И что получилось? А ваш к тому же не Вольтер. С коммунизмом не расправится.
Мне меньше всего хотелось вступать в теоретический диспут. На мое счастье в комнату плавно проник аккуратно подстриженный молодой человек в не менее аккуратном темно-сером костюме и белой рубашке, с модным пятнистым галстуком. Мягким поклоном головы он поздоровался с мною, положил Мами на стол толстую папку и, вежливо улыбнувшись обоим, выплыл.
Мами не подняла головы:
— Знаешь его?
— Нет.
— Наш новый по идеологии. Окончил университет, написал какую-то книгу, и его назначили нашим главным идеологом. Главным идеологом! — Она вздохнула. — Теперь главных идеологов назначают в соответствии с полученным образованием.
— Убеждения — дело наживное.
— Не ехидничай. У вас еще хуже. Вы всех своих идеологов при Сталине в лагерях замучили.
— Ну, дай вашим волю, они бы тоже не очень либеральничали.
Мами снова вздохнула:
— Пожалуй, ты прав.
В комнату просунулись два парня: долговязый с белокурой гривой и коренастый с быстрыми глазками. Увидев меня, оба весело подмигнули хозяйке:
— Мами в галантной компании! — долговязый потирал ладони.
— Наконец-то подловили! — глазенки коренастого вертелись, как карусель.
— Вам бы помолчать лучше, — сухо бросила Мами.
— Почему это? — удивился коренастый.
— А потому что Эжени в молодости ни одну девку не пропускал. Не знали, что с ним делать.
Коренастый не мог взять в толк:
— А нам-то что?
— А то, что я частенько видела с ним твою мать. В темных коридорах. Помнишь, Эжени, как я вас утром в этой комнате застукала? А еще во время юбилея газеты в лесу?
Мами, конечно, преувеличивала, и очень даже существенно, но все равно слушать было приятно.
— А после пикника! Такое не кончается слишком просто. Вот и делай выводы.
— Вроде бы я на него не похож, — коренастый с любопытством рассматривал меня.
— А ты вообще ни на кого не похож.
— С тобой, Мами, не соскучишься.
— А вы что, пришли поскучать? Чего надо?
Ребята протянули какие-то бумаги.
— Все?
— Все.
— И общий привет.
Ребята быстро смылись.
— Ну, как я их?
Мами счастливо улыбалась.
— Как всегда.
— Изменились ребята. Работать просто скучно. Никто ни за кем не волочится, не курят, не пьют. Ходят причесанными и в галстуках. Черт знает что! И нудные все стали. Раньше бывало: «Оставь ключ от комнаты на ночь». Они теперь только и ждут, когда введут искусственное осеменение. Поэтому за них никто и не голосует.
— Кто мать этого коренастого?
— Да знал ты ее. Брижит Клемане. Работала в спортивной секции. Вышла замуж за учителя. Говорит, что голосуют за наших.
Я не помнил Брижит Клемане. Но это был удобный повод перевести разговор на нужную тему.
— Мне нужен один парень из старых. Только теперь он уже не парень.
— Как зовут?
— Точно не знаю. Но кличка у него Плеко. От Плеханов.
— Ишь ты! Не знаю такого. Где он сейчас?
— В Онфлере или в Гавре. Боюсь, встал на дурной путь.
— Наркотики?
— Хуже.
Мне показалось, что я нажал кнопку «свитч он», и компьютер в голове Мами начал работать.
— Ты помнишь Марка Шебера?
— Марк? — я имитировал прилив радости. — Где он сейчас?
— Владеет оздоровительно-спортивным залом «Заботливая амазонка». Слышал?
— Слышал.
— Переделывает жирных матрон в амазонок. А тем сподручнее ездить не на лошадях, а на слонах.
— За кого голосует? — я вписался в тон.
— Говорит, что в нас разочаровался. А кем очаровался, скрывает.
— И что этот Марк?
— Марк должен знать всех наших в Нормандии.
— Там большая группа?
— Скоро мы повесим на дверь замок. Так что не делай вид, будто читаешь «Юманите».
Я хотел возразить, но она выпалила на одном дыхании:
— А виноваты во всем вы! Только вы! Я не понимаю, Эжени, зачем вам надо бросать нас на произвол судьбы! Мы, может быть, не самые лучшие, но зато вам преданные. Это просто непрактично. Потом пожалеете. Знаешь, когда воюешь со своими, чужие ангелами кажутся. Но это быстро проходит. А когда пройдет, тогда поймете, но будет поздно. Да ладно. Мы ко всему привыкли. Марка найдешь на улице Фонтен.
