уронил голову наземь. Он защитил Барбьери и отомстил за мать… за Паолину… за Годелота. А дальше — черт с ним.
А шаги меж тем приблизились вплотную, и низкий глуховатый голос проговорил:
— Эй, парень! Не время отдыхать, поднимайся, живо.
Пеппо поморщился, снова приподнимая голову, но тут же сильные руки подхватили его и помогли сесть. Раздался гулкий звук вынимаемой пробки, к губам оружейника прильнуло горлышко фляги. Он машинально сделал несколько глотков и закашлялся: во фляге был крепкий дешевый самогон.
— Досталось тебе… — проворчал голос. — Встать сможешь?
— Да… — хрипло пробормотал Пеппо. Мысли отказывались проясняться. Он оперся о землю правой рукой и тяжело поднялся на ноги. Левая рука плетью висела вдоль тела. Уверенная ладонь тут же охватила его за левую кисть, грубоватые пальцы прошлись вдоль руки:
— Хм… — раздалось рядом, и вдруг резкое энергичное движение вогнало Пеппо в плечо молнию адской боли. Оружейник подавился криком, судорожно вдыхая, а незнакомец отрезал:
— Все, вправили. Везучий ты, парень. Другой бы голову расшиб — и бывайте.
— Вы… все видели? — проговорил Пеппо, машинально сжимая ноющее плечо.
— Что надо, то и видел! — огрызнулся голос. — Ноги волочишь?
— Да… — снова смешался Пеппо. В голове понемногу светлело, и на смену отвлеченным контурам проступало четкое осознание, что он только что совершил убийство у кого-то прямо на глазах. А на плечи вдруг лег тяжелый плащ, крепко пахнущий лодочным дегтем.
— Вот и отлично! — отрубил незнакомец. — Надень капюшон, рожа у тебя не к обеду. И уходи отсюда. Так быстро, как сможешь.
Пеппо охватил ладонями голову.
— Что?.. Но труп, господи. Его надо…
— Не надо! — рявкнул незнакомец. — Проваливай отсюда ко всем чертям, и на твоем месте я б дня три носа на улицу не казал. Ну!
И тут оружейник ощутил, что в голове вдруг все встало на место, словно скоба арбалета гладко вошла в паз. У него нет выхода, кроме как довериться этому неизвестному человеку. И нужно просто послушать его, как бы нелепо это ни звучало.
Запахнув плащ, Пеппо натянул капюшон. Уже отступая назад к лестнице, он хрипло окликнул:
— Мессер! Благодарю вас. Храни вас Господь.
В ответ раздался рык:
— Катись!
* * *
В кладовой было совершенно темно. Звуки снаружи с трудом доносились через плотно сколоченную дверь, лишь отдаленный колокольный звон изредка пробивался в глухой мрак.
Росанна сидела на полу меж двух бочек, мышью забившись в это тесное укрытие. Она понятия не имела, сколько часов уже провела здесь, пока не прислушалась к вновь раздавшимся колоколам. Половина второго ночи… Пеппо ушел с этим ужасным монахом, и девушка уже знала: он не вернется. Он выкупил ее, не торгуясь. И ушел. Навсегда.
Первые часы лавочница ждала его возвращения, заливаясь беззвучными слезами и изнемогая от страха. А потом поняла: дальше ждать бесполезно. И слезы встали в горле, как жесткий комок пакли, а тело свело холодное оцепенение.
Ночь закончится. Она все равно однажды закончится, и на улицах снова появятся люди. И тогда можно будет колотить в наружную дверь кладовой и кричать. Соседи услышат. А потом она должна будет ответить на три сотни однообразных идиотских вопросов. Умыться, переодеться и открыть лавку. Улыбаться, считать монеты, уравнивать медные чашечки весов. Слушать чужой вздор. Заинтересованно кивать. А Пеппо больше никогда не придет, и она не узнает, как и где все случилось. Зато может прийти это жуткий монах. Зачем? Просто прийти… взять и прийти.
Эта бессмысленная фраза, словно шестеренка испорченной шарманки, ездила по кругу. А из темноты вереницей выступали образы. Пеппо, сосредоточенно и любовно проводящий кромкой ножа по точильному камню. Пеппо, заговорщицки перегнувшийся через прилавок к ее отцу и рассказывающий ему что-то явно неподходящее для ушей Росанны, поскольку лавочник оглушительно хохочет, утирая слезы. Эти картины были такими живыми и привычными, что девушке казалось: она сейчас проснется и темнота окажется просто темнотой ее крошечной спальни. А наутро Пеппо заглянет в лавку, и она расскажет ему этот дурацкий и страшный сон.
Росанна подтянула колени к груди и охватила их руками.
Вот и пробило два… Как тихо… Хоть бы ненавистная мышь заскреблась за мешками. Ну зачем отец уехал? Всего этого не случилось бы. Господи, как же тихо.
И вдруг в тишине раздался звук. Кто-то отпирал лавку снаружи. Росанна сжалась, по спине пробежала тысяча ледяных пальцев. Оно вернулось. Это чудовище. Оно пришло исполнить свою угрозу.
Лавочница медленно поднялась на деревянные ноги, взяла с бочки тяжелый совок для угля. Сердце бухало в ребра, грозя их пробить. Шаги. Тяжелые, хромающие. Вот они приближаются к двери.
Росанна забилась в угол, крепче сжимая совок. Заскрежетала дверная щеколда. Дверь отворилась, едва заметно обрисовываясь чуть более светлым прямоугольником в кромешной темноте, на пороге возник размытый силуэт плаща. Девушка до боли вжалась в стену, негнущейся рукой поднимая совок, и тут из мрака послышалось:
— Росанна?
Она сдавленно кашлянула, будто едва вытащенная из воды утопленница, делающая первый вдох. С грохотом упал на пол совок. И Росанна бросилась вперед, припадая к Пеппо, стискивая его в объятиях и краем сознания чувствуя, как он тоже обнимает ее так крепко, что кажется — не вздохнуть.
— Вернулся… — пробормотала она. — Ты вернулся.
В кромешной темноте лавки ее пальцы бестолково шарили по его плечам, путаясь в складках незнакомого плаща. А потом что-то со звоном сломалось внутри, и Росанна разрыдалась. Она плакала и плакала, захлебываясь, надрывно всхлипывая, комкая грубую ткань плаща и вжимаясь лбом в твердую ключицу оружейника. Пеппо не пытался утешать. Он безмолвно обнимал рыдающую девушку, с неумелой лаской касаясь щекой ее темени, и ждал, пока слезы иссякнут сами.
Минуты шли, и колотящая Росанну дрожь начала утихать. Наконец девушка оторвалась от груди Пеппо, глубоко вздохнула и прогнусавила:
— Прости… Я уже думала…
Пеппо только мягко сжал ее плечи, и Росанна обеими руками отерла лицо.
— Почему ты пришел сегодня? — всхлипнула она почти обвиняюще. — Тоже еще… нашел когда в гости ходить.
Подросток помолчал, а потом неловко усмехнулся:
— Оборванец какой-то в тратторию явился. Сказал, меня девушка дожидается, очень просит прийти. Ну… а кроме тебя, меня позвать некому.
Оборванец сказал: «Подружка твоя без тебя заскучала, папаша у ней в отъезде», чем вызвал свист и хлопки в питейной, но Пеппо решил, что можно обойтись без цитат.
Росанна же вздрогнула:
— А где… тот?
— Его нет, — спокойно ответил оружейник. — Совсем.
Девушка вздохнула и убрала с лица всклокоченные волосы.
— Погоди, я зажгу свет.
Пеппо услышал, как она возится у прилавка с кресалом, потом затрещала вспыхнувшая свеча, а следом тут же донеслось:
— О
