гостеприимство и откланяться, когда прямо у лестницы его остановил оклик:
— Святой отец! Я дерзну отнять несколько минут вашего времени. У меня к вам важный разговор.
Доминиканец неторопливо обернулся.
— К вашим услугам, полковник, — мягко проговорил он, внутренне подбираясь. Вдохновения для пикировки с кондотьером не было и следа, но после стычки в библиотеке Руджеро предпочитал держать военного на виду и не уклоняться от разговоров.
Однако, введя доминиканца в библиотеку, Орсо наглухо запер дверь и сел напротив с видом хмурым и задумчивым.
— Отец Руджеро. У меня для вас новости.
— Слушаю вас, — сухо отозвался монах.
— Сегодня утром береговой патруль выловил в одном из приморских каналов труп. И по некоторым признакам это ваш соратник брат Ачиль.
В библиотеке воцарилась недолгая тишина. Затем Руджеро перекрестился и бесстрастно констатировал:
— Вот как… И это сообщаете мне именно вы. Насколько я помню, вы не служите ни в береговом патруле, ни в Патриархии. Из чего следует всего один несложный вывод: вы либо сплетничаете, либо злорадствуете. Оба варианта правдоподобны, и ни один из них не делает вам чести.
Орсо же, против своего обыкновения, не ответил ядовитым выпадом. Он лишь медленно покачал головой:
— Мне необязательно служить в береговом патруле, чтобы быть в курсе новостей. Ну а притворяться, что я скорблю, как минимум лицемерно.
Губы Руджеро передернулись гримасой:
— Ну, раз вы столь осведомлены, быть может, вы сообщите мне и причину этой… трагедии? Брат Ачиль не был склонен ни к пьянству, ни к отроческим безумствам. Едва ли он мог просто запутаться в полах рясы и упасть в канал.
Полковник помолчал и вдруг усмехнулся:
— Окститесь, друг мой! Брат Ачиль слишком интересно жил, чтоб так скучно умереть. Я уже поговорил с человеком, который присутствовал при осмотре тела. Ваш соратник по вере умирал нелегко. Все тело покрыто ушибами, треснуло несколько ребер, правая рука прокушена до кости и сломана шея. Видимо, его свирепо избили и предусмотрительно позаботились о тайне последней исповеди. Разве только укус мне непонятен.
— Постыдитесь! — рявкнул монах, вдруг придя в ярость. — Вы не вправе глумиться над мученически погибшим человеком, даже если он не был вам по душе!
— Не вправе глумиться? — понизил голос Орсо, подаваясь вперед. — Возможно. Но и выжимать из себя слезы по грязному убийце и жестокому чудовищу я не стану, не обессудьте!
Лицо доминиканца пошло красными пятнами.
— Убийце?.. — процедил он. — Выбирайте выражения, солдафон!
— Этот кровавый аспид заслуживает и не таких! — отрезал кондотьер.
— Не смейте клеветать на того, кто уже не в силах себя защитить! — отчеканил Руджеро. — Вы одержимы своей ненавистью к церкви, это лишает вас здравого смысла и остатков порядочности.
— Не стану спорить, — оборвал Орсо, — отчасти вы правы. Но сейчас вы зря мечете в меня молнии. Все сказанное мной — именно здравый смысл. Если вы помните, не так уж давно был ранен мой подчиненный и убит осведомитель. Еще тогда я сказал вам: за Енота отомстят. Так вот, рыцарь справедливости. На спине утопленника ножом вырезана морда енота. Прямо же под ней — слово… м-м-м… ставящее под сомнение репутацию матери покойного. Мне не нужно других доказательств его вины. Это святейшая инквизиция и Верховный суд склонны к заблуждениям. Суд же уличного трибунала непогрешим, ибо там умеют искать, не жалеют на это времени и жаждут подлинной мести, а не успешно оконченного заседания.
— Брат Ачиль хворал тогда тифом! Он боролся за свою жизнь, а не отнимал чужие! Господи, да вы сумасшедший! — Монах сорвался на крик, а Орсо, тоже теряя самообладание, встал из кресла и навис над ним:
— Да неужели! А может быть, страдалец просто отращивал бороду, чтоб сойти за уличного пропойцу? Я скажу вам больше, Руджеро. Мак-Рорк узнал вашего вурдалака в его маскараде. Он приходил ко мне с докладом. Более того, и в смерти Никколо Марцино он обвинял именно его. Я заткнул мальчишке рот, чтоб он не навлек на себя еще больших бед своей болтовней, но это не означает, что я ему не верю!
Полковник перевел дыхание, на лбу выступил пот. Руджеро же стиснул подлокотники кресла, жалобно затрещал сафьян.
— Вы злоупотребляете выпивкой, Орсо, — прошипел он, пытаясь подняться на ноги, — я уже подмечал это на днях. Только, похоже, я недооценил серьезность дела.
Однако кондотьер лишь оскалился, снова понижая голос почти до шепота:
— Не стану с вами спорить, святой отец. Я давно убедился в неблагодарности этого занятия. Однако предупреждаю вас, Руджеро… — Кондотьер отступил, позволяя доминиканцу встать. — Я без особых затруднений сносил ваши интриги и нападки, покуда они касались лично меня. Но вы перешли черту, натравив своего ручного упыря на моих людей.
Доминиканец вдруг вскинул голову:
— Так это вы? Это вы, Орсо, руководствуясь одними только словами раненого мальчика, навели уличную шваль на брата Ачиля?
Полковник скрестил руки на груди.
— Почему же «навел»?.. — протянул он с издевкой. — Я лишь подсказал одному дельному человеку направление поисков. Все прочее — не моя забота.
Руджеро несколько секунд молчал, а потом медленно осел обратно в кресло.
— Вы страшный человек, Орсо, — негромко проговорил он.
— О, — вскинул брови кондотьер, — неужто печной горшок дразнит кочергу чумазой?
Монах молча сидел в кресле, и гнев в его глазах сменился мрачной задумчивостью.
— Что вы пережили, Орсо? — вдруг спросил он. — Откуда в вас столько ожесточения? Это не ваша извечная солдафонщина, тут что-то другое. Что вы за человек? Мне сейчас отчего-то кажется, что за все эти годы я так и не узнал вас.
Полковник чуть склонил голову набок, будто услышал что-то совершенно поразительное. А потом произнес с нотой неподдельного восхищения:
— Святой отец… Право, вы великолепны. Как вам удается так мастерски играть? Я ведь точно знаю, что вы лукавите. Но против воли верю вам. Верю, что вы и правда пытаетесь сейчас быть выше своего гнева. И даже видите во мне душевные язвы, делающие меня скорее безумцем, нежели жестокой и несправедливой тварью. Я никогда так не умел, Руджеро. Но я не могу не оценить вас. Только… как же вы живете с этим, господи помилуй?! Как можно питаться одной ложью? Неужели вы совсем… совершенно ничего не знаете о муках совести?
Доминиканец еще минуту смотрел в бездонные глаза полковника. Затем медленно встал.
— Вам что-то известно об убийце?
— Только то, что у него превосходные зубы, — криво усмехнулся полковник.
Но монах уже окончательно взял себя в руки.
— Доброго дня, ваше превосходительство, — ровно ответил он, направляясь к двери, — мне нужно позаботиться о погребении моего брата по вере.
— Отец Руджеро! — донеслось вслед. Монах замедлил
