— И почему же не шлепнули Глеба Симоновича?
— Не убивают того, кто владеет ценной информацией.
— О какой информации речь?
— Я не уверен на все сто, только предполагаю, — предупредил Устинов. — Давно, чуть ли не сорок лет назад, тогда Хома еще был никем, всего-навсего рядовым работником таможни, а в порту заправлял цыганский барон по имени Василий, где-то в прибрежных водах затонуло международное торговое судно под названием «Надежда».
Леша заметил, как вздрогнул Эдик. И отложил кебаб, который до этого поедал с огромным аппетитом.
— На «Надежде» официально везли партию турецких сладостей, — продолжил Устинов. — Но, как водится, еще и контрабандный товар. Обычно в Россию из Турции переправляли парфюм, косметику, платки, заколки, браслеты. Реже одежду, обувь, сумочки. Бывало, простейшую технику, типа плееров или игрушек. Но на «Надежде» в тот рейс везли антиквариат. Старинные изделия из драгметаллов с каменьями. Их стоимость сейчас трудно оценить. Когда они покупались, доллар официально стоил дешевле советского рубля. Но на черном рынке один к двум в пользу американской валюты. И все равно это был огромный куш. Потому что по мелочи Василий не поднимал кипишь, а тогда он всех на уши поставил. Товар обязан был прийти из пункта «А» в пункт «Б». Для исполнения этой миссии и контроля за ней Барон привлек лучшие силы.
— Но «Надежда» все равно затонула? — предположил Земских.
— Кого этим удивишь после катастрофы «Титаника»? — заметил Эдик, вернувшись к еде. Леша следил за ним очень внимательно и видел: рассказ взволновал его сильнее, чем ему хотелось бы показать это окружающим.
— Да, суда тонут, самолеты падают, поезда сходят с рельс. И никому нет дела до обломков, если под ними не сокрыты сокровища.
— «Надежда» до сих пор лежит на дне моря? — спросил Алексей.
— Совершенно верно. И в каком месте, неведомо. Хотя многие члены команды были обнаружены, пусть и посмертно. Их тела нашли и предали земле. Но сокровища «Надежды» до сих пор под водой.
— Судно не подавало сигнала бедствия? Странно как-то…
— Вся информация по крушению испарилась.
— Ее удалили?
— Или изъяли и очень глубоко запрятали.
— А я понял! — шлепнул себя по лбу Земских. — Пахомов каким-то образом выяснил, где затонула «Надежда», но не стал ее поднимать со дна. Оставил турецкие сокровища на черный день. Но на них еще желающих куча.
— У нас с вами, господин Земских, мысли сходятся. Я подумал так же. Иначе как объяснить, что Хому не убрали, а скинули? Причем завели на него хитрое дело, чтобы обобрать.
— Специально лишили всего, надеясь, что он полезет в «загашник»?
— Но он этого не сделал. Даже ради дочери.
— Так вы поэтому искали его? Надеялись узнать координаты?
Устинов фыркнул.
— Я давно уже ничего не делаю ради денег, у меня их полно. Сейчас меня заботит только политика. Я ею не просто увлечен, а одержим. И если еще лет пятнадцать назад я со своей биографией мог не волноваться, баллотируясь в ту же Думу, там таких, как я, подавляющее большинство заседало, то теперь все иначе. Белые воротнички с Кембриджами занимают руководящие позиции. Я тоже окончил престижный вуз, причем окончил, а не купил диплом, но мое бандитское прошлое — это клеймо на биографии. И я должен сделать так, чтоб ничего из него не всплыло, когда начнется предвыборная гонка. Я договариваюсь с людьми, которые могут меня утопить. Хома один из них.
— Спасибо за разъяснение.
— Я помог вам?
Леша вопросительно посмотрел на Корнилова.
— Вы очень помогли, — горячо заверил тот. Чем удивил Земских. В принципе, ничего особо полезного они не узнали. — И огромное спасибо за то, что согласились встретиться. Больше мы ваше время отнимать не будем, нам пора.
Устинов с достоинством кивнул. Получив очередной тычок под столом, Леша встал вслед за Эдиком.
— А кебабы в этом ресторане на самом деле удивительные. Сколько с меня за них?
— Я вас умоляю, Эдуард.
— Пусть он пообещает, что проголосует за вас, — влез Леша.
— А вы правы, господин Земских, — улыбнулся Устинов и задорно посмотрел на Корнилова. — Как вам такая плата за кебабы?
— Принимается.
Он протянул руку, и мужчины скрепили уговор рукопожатиями.
Покинув ресторан, Леша с Эдиком направились к машине.
— Что с тобой такое? — спросил Леша.
— А что со мной?
— Это я у тебя спрашиваю. Ты как-то странно вел себя, когда Устинов рассказывал про турецкие сокровища.
— Разве?
— Пытать не буду, не хочешь — не говори.
Корнилов тяжело вздохнул, после чего выдал:
— Мой отец погиб на «Надежде». Он был ее капитаном.
Оля лежала на кровати и щелкала телевизионным пультом. От Пахомовых она еле уехала. И Саша, и ее бабушка пытались оставить гостью до вечера. Саша, выписав все подчеркнутые слова из книги Дюма, пыталась сложить их в связный текст и надеялась на помощь подруги, а тетя Маня не могла отпустить Олю без ужина. И все же Крестовской удалось вырваться. Спасибо за это Олегу, который позвонил. И пусть он просто справлялся о делах, Оля сказала, что у нее встреча, и упорхнула.
Вернувшись в отель, помылась и легла передохнуть. Причем тело не устало, а вот мозг и нервная система — да. Думать о чужих проблемах и переживать из-за них так же тяжело, как и из-за своих.
Не найдя ничего интересного из телепрограмм, Ольга вырубила телевизор. Лучше ничего не смотреть, чем какую-то ерунду.
— А не искупаться ли мне? — спросила Оля у своего отражения в зеркале, расположенном напротив кровати. — Купальник я так и не обновила.
Мысль показалась удачной. Спрыгнув с кровати, Ольга кинулась к шкафу, чтобы натянуть на голое тело бикини.
Едва она успела это сделать, как в дверь постучали.
Подумалось, что это опять Паша, так и не заехавший за своим телефоном. Но Олю ждал сюрприз…
Открыв дверь, она увидела на пороге Лешу Земских.
— Привет, — растерянно проговорила она.
— Добрый вечер. Могу я войти?
Она посторонилась, впуская гостя.
— Ты не ругай администратора за то, что он сказал, где ты живешь.
— Не буду. Тем более я собираюсь съезжать.
— Когда? — Он плюхнулся в кресло и, проверив, много ли воды в чайнике, включил его.
— Как только риелтор найдет для меня подходящее жилье. Кстати, варианты обмена Сашиной квартиры тоже подыскиваются. Надеюсь, ты не передумал доплачивать?
— Нет, все в силе. Но хотелось бы ускорить.
— То есть завтра же сделать «ченж»?
— Я понимаю, что завтра это вряд ли, но тянуть тоже не стоит. В ближайший месяц хотелось бы уложиться.
— Я так понимаю, ты чаю хочешь?
— Очень.
— У меня ватрушки есть. Тетя Маня мне с собой пакет собрала. Будешь?
— Нет, я сыт, спасибо.
— Значит, просто чай?
— Да. Черный.
Оля тоже хотела чая. За то время, что она жила в «Приморской», запас пакетиков иссяк. Его в трехзвездочном отеле почему-то никто не пополнял, но она купила упаковку «Гринфилда».
— Мне понравился твой кавалер, — сказал Леша.
— Да, он классный.
— И вы прекрасно смотритесь, но…
— Только не говори, что он слишком молод для меня.
— А он молод?
— У нас есть незначительная разница в возрасте, но мне кажется, он выглядит как мальчишка. Я на его фоне как старшая пионервожатая.
— Не заметил…
— Тогда в чем «но»?
— Тот, на кого он работает, манипулятор со стажем. И не скажешь, что человек гнилой, нет. Не хуже других. Возможно, даже лучше. Но если твой — не твой Олег продолжит сотрудничество с ним, потеряется.
— Ты пришел, чтобы предупредить меня об этом?
— Конечно нет. Я вообще явился в «Приморскую», потому что забыл кое-что в номере, из которого выехал. Но сегодня такой странный день… — Он повертел головой. — Где мой чай? — Оля поставила перед ним чашку. — Оль, я прощения просить пришел.
— За что?
— За все.
— В нашем с тобой случае виноваты оба.
— Я с тебя ответственности и не снимаю, — усмехнулся Леша.
Крестовская упала животом на кровать. И, подперев подбородок кулаками, приготовилась слушать Земских.
— Я прожил чуть ли не полжизни с мыслью о том, что все делал правильно. С тобой расстался, с отцом расплевался, с Сашкой перестал общаться. Но вот сейчас… Сейчас! — Он поднял вверх оттопыренный указательный палец. — Я понял, каким был дураком.
— Как гласит народная мудрость, лучше поздно, чем никогда, — выдала Оля. Кроме этой избитой фразы ничего на ум не пришло.
И тут Земских удивил. Резко поставив чашку на тумбочку, он рухнул на пол, уткнулся лбом в край кровати и заплакал.
Вернее, Оле так показалось…
На самом деле Леша смеялся. Но горько. С надрывом.
