Но не всегда получается так, как мы предполагаем. В настоящей жизни предчувствие иногда оказывается пустышкой, путем в никуда.
Мы с Тоби едем домой. Тоби сидит сзади, вытянув ногу и пристроив ее на коробке передач, словно на пуфике.
— Пап, расскажи, какой у нас план, — просит он.
Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида.
— Ты и так знаешь, — отвечаю я.
— Но только в общих чертах, — возражает сын. — Я думаю так. Завтра Напье переведет нам деньги. Мы удвоим их. Затем раскрутим его на последнюю, серьезную ставку. Я прав?
Мы едем по шоссе вдоль залива, мимо соляных карьеров. Компания «Каргилл» владеет огромными территориями на побережье. Со времен Золотой лихорадки она добывает здесь соль, выкачивая воду из залива и просто высушивая ее на солнце. Осенью они собирают оставшуюся соль. Процесс отвратительный — теперь все побережье усыпано сталагмитами — но зато производители картофельных чипсов, наверное, богатеют.
— Примерно так, — отвечаю я.
— И чем все закончится?
— А ты как думаешь?
— Не знаю. Ты собьешь его со следа? Заставишь поверить, что мы все потеряли. Вообще все. И тогда он не будет нас преследовать.
Меня удивляет внезапно возникший интерес Тоби к моей работе.
— С каких это пор ты стал таким любопытным? — спрашиваю я.
— Я хочу научиться.
— Собираешься пойти по моим стопам?
— Нет, — отвечает он, пытаясь поймать мой взгляд в зеркале и понять, говорю ли я всерьез. — Просто интересно.
Я собираюсь извиниться, но не успеваю. Я гляжу в зеркало и замечаю кое-что странное — черный «линкольн». Из-за тонировки на лобовом стекле я едва могу различить очертания сидящих внутри мужчин. «Линкольн» явно сидит у меня на хвосте.
— Не оборачивайся, — предупреждаю я Тоби. — За нами следят.
Но сын оборачивается и вытягивает шею, чтобы поглядеть на преследователей. Он с пяти лет не слушает, что ему говорят.
— Кто это? — спрашивает он.
— Не знаю. Ты раньше видел эту машину?
— Нет.
Я жму на газ, разгоняясь до ста десяти километров в час. Я вылетаю на левую полосу, подрезая монашку на «вольво», которая еле-еле тащится по шоссе. Пролетая мимо нее, успеваю заметить, как она с укором мотает головой. Я пристыженно отворачиваюсь.
— Знаешь, пап, — замечает Тоби, — кажется, монашка показывает тебе что-то не очень приличное.
Я бросаю взгляд в зеркало. И правда, монашка показывает мне средний палец.
— Такое нечасто увидишь, — говорит Тоби.
Да уж. Я снова гляжу назад. «Линкольн» по-прежнему едет за нами, метрах в двадцати. Теперь я могу различить номер машины: С5К-885.
— Запиши номер, — прошу я Тоби. — С5К-885.
— Хорошо, — отвечает он, но медлит. — Слушай… А у тебя ручка есть?
Я мотаю головой. Не ребенок, а сплошное разочарование. Я нагибаюсь к бардачку и локтем задеваю его ногу.
— Ай, больно.
— Может, уберешь ногу?
— Не могу.
Я открываю бардачок, достаю оттуда ручку и протягиваю ему.
— С5К-885, — напоминаю я ему.
— Ага, погоди секунду. Да, сейчас…
— С5К-885, — повторяю я.
— Какой номер?
— С5К-885.
— Не так быстро.
— С… 5… К…
— Папа, осторожно!
Я бью по тормозам. Впереди меня — непонятно откуда взявшийся светофор, на котором, как ни странно, горит красный. Между мной и светофором — четыре послушно остановившиеся машины.
Визг шин, и мою «хонду» заносит. Я теряю управление. Пытаюсь вывернуть руль влево, в сторону заноса, как и учили.
Кто придумал выворачивать руль в сторону заноса? Надо будет найти этого человека и серьезно с ним поговорить. Машина дергается, и нас выносит прямо в бетонную стену, разделяющую проезжие части. Мы впечатываемся в нее, и я чувствую, как натягивается ремень безопасности, сдавливая мне грудь.
И даже сейчас я думаю о Тоби. Я даже слышал свои слова — хотя это невозможно, все произошло меньше, чем за секунду, — «Господи, только бы он был пристегнут. Тоби, пожалуйста, хоть раз в жизни сделай все правильно».
Со звуком пистолетного выстрела срабатывает подушка безопасности. Она бьет меня по лицу, как обиженная женщина. Затем подушка сдувается и повисает на руле стыдливым напоминанием о былой страсти.
Машину развернуло и отбросило на середину шоссе. «Линкольн», мигнув поворотником, перестраивается в правый ряд и уезжает.
Затем я замечаю монашку в «вольво». Она едет прямо на нас. Заметив меня, она бьет по тормозам. И опять раздается визг шин. Она оттормаживается, вцепившись в руль, не поворачивая его ни на миллиметр. Зубы у женщины сжаты — не разжать, наверное, и клещами.
«Вольво» останавливается, слегка ударившись в нас. Я слышу, как осколки фар падают на асфальт. С монашкой все в порядке. Скорее всего, в порядке, потому что она клянет меня на чем свет стоит, хотя слова и не долетают до меня сквозь стекла.
Я медленно оборачиваюсь, ужасаясь тому, что могу сейчас увидеть: его мертвое тело, сломанную шею, струйку крови из уголка рта или вообще ничего, если он вылетел из машины и теперь лежит на асфальте в пятнадцати метрах отсюда.
Обернувшись, я вижу Тоби. Он улыбается и держит ручку около уха, словно ждет, пока тут все уляжется и он сможет записать номер машины — тот самый, который я ему три раза повторил.
— Господи, пап, ты убить меня хочешь?
— Я спасти тебя хочу, — смеюсь я, хотя, надо признать, обстоятельства свидетельствуют об обратном.
Вскоре приезжает местный полицейский и записывает наши показания. Он делает фотографии места происшествия.
Я не стал упоминать про черный «линкольн» и не пытался оправдаться. Я сказал полицейскому правду: я рылся в бардачке вместо того, чтобы смотреть на дорогу. Я не стал ему рассказывать, что виноват во всем только мой сын, хотя именно так я на самом деле считаю.
Полицейский проверяет меня на алкоголь и отпускает. После аварии не прошло и получаса, а мы уже садимся в такси, чтобы вернуться домой. Мы отъезжаем, и я гляжу, как мою «хонду» со смятой в гармошку крышей цепляет эвакуатор и увозит в автосервис. Прощай, «хонда».
Такси довозит нас до Пало-Альто и высаживает у дома. Мой восьмидесятилетний хозяин, мистер Грильо, поджидает нас на дорожке. Интересно, откуда он знает, когда я вернусь домой? Или он часами стоит здесь в ожидании? Неужели в его возрасте мне суждено часами стоять на дорожке и ждать чьего-то возвращения? Да и будет ли кто-нибудь ко мне возвращаться?
— Кип, мне нужна твоя помощь, — говорит он.
— Конечно, мистер Грильо. А вы уже знакомы с моим сыном, Тоби?
— Нет, моего внука сейчас нет, — отвечает мистер Грильо на какой-то другой вопрос.
— Хорошо, мистер Грильо.
Я обещаю Тоби скоро вернуться и бросаю ему ключи. Они со звоном падают сыну в ладонь.
Мы с мистером Грильо идем на второй этаж. У двери его квартиры мы останавливаемся. Он долго ищет нужный ключ и наконец находит.
Я словно оказываюсь в музее, на выставке, посвященной интерьерам пятидесятых годов: диван, обитый тонким сукном оливкового цвета, коричневатый ковер цвета изношенных ботинок, а еще кухня будущего (тогда символом будущего считались кофейники с фильтром и электрические плиты).
— Присаживайся, — показывает хозяин на диван. — Хочешь коктейль?
Я был в квартире мистера Грильо ровно пять раз, и каждый раз он предлагал мне коктейль. Я оглядываюсь. На книжных полках, на телевизоре, на кухонном столе — да везде — стоят фотографии давно уже умершей жены мистера Грильо и его самого — молодого, успешного, процветающего, счастливого, полного сил, готового покорить весь мир. Я представляю, как сорок лет назад в этой самой квартире они с женой развлекали гостей, угощали их коктейлями, а те толпились в гостиной и на балконе. Как здесь раздавались взрывы смеха, как мужчины отпускали неприличные шутки, а женщины болтали без умолку. Наверное, и дети здесь были. Они носились по квартире, то и дело натыкаясь на коленки взрослых. Иногда их ловили, чтобы поцеловать или сфотографировать.
Я гляжу на мистера Грильо. Передо мной сухонький старичок — тело его скукожилось, волосы поседели, лицо истончилось, зубы пожелтели, а местами даже почернели. Его жена умерла двадцать лет назад. Его дочь умерла совсем недавно. Он одинок. Его мир сжался до размеров этой квартиры и пяти метров бетонной дорожки около дома.
В каком возрасте это происходит? В каком возрасте тот мир, которым ты привык повелевать, сужается до замочной скважины? Это происходит внезапно? Однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что все кончено и тебя больше ничего не связывает с этим миром? Или же это происходит постепенно и ты медленно погружаешься в темноту? Мистер Грильо постепенно выживал из ума, и раньше я жалел его. Теперь я задумываюсь: а может, это на самом деле благо?
