– Будете бутерброд? – вежливо поинтересовалась она. – Колбаса не очень свежая, зато хлеб горячий.
– Спасибо, – думая о своём, откликнулась я. – Вы бабушка Юли?
– Ну да, – согласилась хозяйка. – А вы из Театрального института? Насчёт стипендии?
Понимая, что кто-то из нас сумасшедший, и это точно не я, я решила поговорить с кем-нибудь из вменяемых родственников Юли и покладисто согласилась:
– Ага, из Театрального. Могу я видеть Юлиного папу?
– Нет у Юли папы и не было никогда. Зачем вам её папа? – заволновалась женщина.
Окончательно сбитая с толку, я только и смогла, что пожать плечами и выдавить через силу первое, что пришло мне в голову:
– Просто хотела познакомиться. У нас здание старое, все родители оказывают посильную помощь институту, в деканате думали, Юлины родители нам тоже помогут.
– Ну что вы, какая от меня помощь! Я уже давно на пенсии. Мой Щеглов пять лет назад умер, он был Юлечке вместо отца. Теперь я совсем одна осталась. Спасибо вашему институту, обучаете внучку бесплатно. За победу в КВН ей даже машину подарили! Я Юле говорю: уж лучше бы деньгами дали, а она смеётся – дарёному коню в зубы не смотрят.
На экране телевизора появилось здание Столичного гуманитарного университета, и похожая на мальчика журналистка начала что-то взволнованно говорить в микрофон. Увидев знакомое строение, я оживилась и попросила:
– Не могли бы вы сделать громче звук?
Женщина нашла на столе пульт и нажала на клавишу громкости. На веранде тут же зазвучал пронзительный голос журналистки:
– Профессор Черненко был убит в своей квартире. Обстоятельства его гибели выясняет следствие. По подозрению в убийстве задержан студент Столичного университета Владимир Мызин.
– Горе-то какое! – прошептала хозяйка, медленно опускаясь на стул. – Светлого ангела убили!
– Вы знали убитого? – мгновенно среагировала я, переставая чему-либо удивляться.
– Когда-то он очень помог моей дочери. Он спас Юлиной маме жизнь.
– А что с Юлиной мамой? Она жива?
– Нет, Эммочки уже нет. Моя дочь по недоразумению попала в тюрьму и там умерла от туберкулёза. Эмма не хотела, чтобы Пётр знал, что она больна. Он собирался на ней жениться. Дочка тоже любила Петра, но всё равно не отвечала на его письма, чтобы не ломать парню жизнь. И вот теперь Петю убили. У кого только рука поднялась? Мне тяжело об этом говорить. Может, чайку подлить? – Хозяйка смахнула набежавшую слезу.
Всё разом встало на свои места. Старушка – Нина Юрьевна, которая наняла адвоката Грачёва, чтобы защитить свою дочь! И не Лиза, а Юля была дочерью Эммы Глаголевой! Девица просто ловко водила меня за нос, рассказывая небылицы и прикидываясь кроткой овечкой.
– Да нет, спасибо, я, наверное, пойду, – поднялась я с места. – Если Юля у жениха, она может задержаться допоздна, а мне ещё возвращаться в Москву.
– Вы уж простите, что я ничем не могу помочь институту, – вздохнула Нина Юрьевна. – Давайте я вас провожу.
Женщина встала из-за стола и направилась в прихожую. Пока я надевала пальто, с трудом попадая в рукава, Юлина бабушка взяла с полки шкафа жёлтую вязаную шапку с двумя шерстяными косами, точно такую же, как у Лизы Исаевой, и озабоченно проговорила:
– Юля шапку порвала. Надо зашить, а то так и будет в рваной ходить. Такая уж она у меня – никогда ничего сама не сделает.
Отъехав от дома Щегловых, я схватила смартфон и принялась названивать Борису. Как только приятель ответил, я закричала не своим голосом:
– Ты где? В университете? Ты видел Исаеву?
– Ты что, Агата, я ещё в пробке на Сущёвке стою. Еле ползём. Буду в Лефортово через час, не раньше. Что-то случилось?
– Случилось! Эта маленькая дрянь Щеглова нас обманула, а мы её вообще как убийцу не рассматривали!
– Ну, у меня-то как раз были насчёт неё подозрения, – возразил кудрявый друг.
– А что же ты молчал? – кипятилась я.
– Ты же была в ней так уверена! – добивал меня Джуниор. – И как ты выяснила правду?
– Поговорила с Юлиной бабушкой, – призналась я. – Она и есть мать Эммы Глаголевой, вырастила Юлю одна, когда Эмма умерла в колонии от туберкулёза. Нина Юрьевна осела в Пряжске, вышла замуж, сменила фамилию и стала Щегловой, и муж дал Юле свою фамилию. Насколько я понимаю, Лиза Исаева в курсе дел своей подруги, поэтому Лизе грозит опасность. Боречка, умоляю, поторопись, ты всё же ближе к университету, чем я!
Но, хоть приятель и был ближе, приехали мы почти одновременно. Я запарковалась рядом с его «Фордом» и побежала к общежитию. Прыгая через две ступеньки, поднялась на второй этаж и услышала, что музыка в двести второй комнате грохочет по-прежнему. У окна коридора стоял Борис и ждал, когда я его догоню.
– Похоже, Исаева до сих пор не приходила, – с облегчением сообщил он. – Я стучался, там никого нет.
И тут я вспомнила, как Лиза с вызовом заявляла: «Я всегда, когда дома, включаю музыку на полную катушку!» Значит, девушка в комнате, только почему-то не открывает.
– Ломай дверь, быстро! – скомандовала я, пробегая мимо приятеля и держа курс на двести вторую комнату.
– Куда ты несёшься? – растерялся Борис.
– Не разговаривай, ломай! Она там! – кричала я и билась плечом в крашеный картонный прямоугольник двери.
– Отойди, я сам, – прикрикнул на меня приятель и отошёл к противоположной стене.
Разбежавшись, кудрявый друг всем телом навалился на дверь. Хрупкая створка треснула, вывернулся замок, дверь распахнулась и перед нами предстала ужасающая картина – мятая кровать Лизы Исаевой и безжизненное девичье тело на ней. Длинные чёрные волосы свесились до пола, пальцы правой руки сжимали потухший окурок сигареты. Я сразу же принялась звонить в «Скорую» и следователю Седых, Борис бросился оказывать девушке первую помощь. Затем я внимательно оглядела комнату и обнаружила на полу рядом с кроватью пустую бутылку из-под «пепси-колы». Прибывший на место происшествия Седых аккуратно запаковал находку в пластиковый пакет и обещал отдать вещдок на экспертизу.
Медики приехали на удивление быстро. Лизу забрали в больницу, промыли желудок и положили под капельницу. На следующий день Исаеву выписали из больницы, но я упросила Вагиза положить Лизавету к нему в Институт экстренной медицины и всем интересующимся отвечать, что состояние девушки тяжёлое, она находится в реанимации и никого пускать к ней нельзя. Приходилось принимать меры по защите свидетеля, ибо анализ содержимого пластиковой бутылки показал, что в шипучку подсыпали гигантскую дозу барбитуратов. Смерть Исаевой ни у кого бы не вызвала вопросов – Лиза была девушкой неуравновешенной, явно склонной к суициду. А вместе с Лизой исчезли бы основные доказательства причастности Юли Щегловой к смерти профессора Черненко.
Зал Басманного суда пестрел яркими студенческими куртками. Слушалось дело по обвинению студента Столичного гуманитарного университета Владимира Мызина в убийстве профессора того же университета Петра Михайловича Черненко. Как адвокат обвиняемого, я сидела рядом со своим подзащитным и от волнения не знала, куда девать руки. Чтобы скрыть их дрожь, пробовала по привычке рисовать в блокноте чёртиков, но из этого ничего не вышло. Черти получались колченогие и с кривыми мордами. Борис сидел в первом ряду и успокаивал Киру Ивановну, которая до сих пор не могла прийти в себя после досадной ошибки, которую она допустила, спутав имена потерпевшего и главного свидетеля защиты в деле двадцатилетней давности. Секретарша продолжала уверять Бориса, что это не она, а я что-то напутала, она-то с самого начала вела речь о Романе Звереве.
Обвиняемый держался спокойно, если не сказать безразлично по отношению к происходящему. Отвернувшись, Мызин смотрел в окно и думал о чём-то своём. В зале шумели, спорили, переговаривались до тех пор, пока секретарь суда не поднялась со своего места и не провозгласила:
– Встать, суд идёт!
Вошла пожилая судья и поверх очков строго оглядела собравшихся. Изложив суть обвинения, она перешла к слушанию сторон.
– Слово предоставляется стороне обвинения, которую представляет прокурор Тимошин Иван Васильевич.
Из-за стола поднялся молодой прокурор Тимошин и начал перечислять статьи, по которым проходит обвиняемый.
Был вызван главный свидетель обвинения Гарик Миносян, который рассказал, как принёс деньги профессору, тот его выгнал, а Миносян заметил в кабинете преподавателя свою однокурсницу Юлю Щеглову. Потом спустился вниз и рассказал об этом обвиняемому. После чего Мызин выскочил из машины и побежал разбираться с профессором. Затем прокурор перешёл к неопровержимости представленных суду доказательств и собственно к уликам.
– Итак, мы видим, что у обвиняемого Мызина был мотив желать смерти потерпевшего, – говорил прокурор. – В тот вечер к потерпевшему Черненко пришла студентка Щеглова, за которой ухаживал Мызин. Подсудимый приревновал девушку к преподавателю и нанёс ему смертельный удар коллекционным кинжалом. На одежде обвиняемого обнаружены следы крови погибшего, на дверных ручках – отпечатки его пальцев, а в находившейся в машине сумке – орудие преступления. Кроме того, Мызин не может толком объяснить, где он был в период с девяти до десяти часов вечера, когда произошло убийство Черненко. Исходя из результатов экспертизы, следствие берётся утверждать, что смертельный удар был способен нанести только человек, превосходящий по росту потерпевшего Черненко. Рост погибшего составляет метр восемьдесят пять сантиметров, рост Владимира Мызина – метр девяносто два сантиметра, поэтому инсинуации защиты на предмет того, что убийство совершила некая женщина, кажутся стороне обвинения необоснованными. Сторона обвинения считает преступление доказанным и просит суд назначить подсудимому наказание в соответствии со статьёй сто пятой пункт «б» в виде лишения свободы сроком на десять лет колонии строгого режима.
