– А Жосье, неторопливо все обдумав, решил сам расправиться с убийцей своей дочери, но лишь стал очередной жертвой, – продолжил ход моих рассуждений комиссар, окончательно приходя в себя. – Но согласитесь, улик у нас абсолютно нет, одни догадки. Этому мерзавцу Монтесье невероятно везло: никто не видел, как он с Шарлоттой отправился плавать на чужой яхте, никто не видел, как к нему явился Жосье и как потом он выгружал его труп на кладбище. Ну а то, как они с Бенини зарывали труп Камиллы, некому было наблюдать, кроме Шарлотты, – слуги не живут в доме.
– Что ни говори, а Шарлоттины сны оказались пророческими, – брякнул я и тут же пожалел об этом.
Залепите мне рот пластырем!
Танде удивленно округлил брови и уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, как спасительно зазвенел телефон на его столе. Он торопливо поднял трубку, коротко ответил, а когда вновь поднял на меня глаза, я поспешил увести разговор от темы снов.
– Комиссар, нужно немедленно раскопать клумбу Монтесье.
Боже мой, какой у него сделался суровый вид!
– Как вы себе это представляете? Монтесье – влиятельный человек, а у нас, как я уже отметил, нет ни одной улики, кроме этих старых газет. Что я скажу прокурору?
– Изложите ему нашу версию.
– Он рассмеется мне в лицо.
– Тогда давайте раскопаем клумбу, не ставя в известность хозяина и прокуратуру. Ведь дом пуст, а Монтесье – в Женеве.
Танде вытаращил на меня глаза:
– Ален, Швейцария – страна законопослушных граждан. Мы чтим закон и не лазаем по чужим садам.
– А если я, как взбалмошный русский, залезу и раскопаю полуразложившийся труп – Швейцария меня простит?
Танде в ярости затушил очередной окурок, вскочил, прошелся по кабинету из угла в угол и снова сел. Как и в начале нашего разговора, я сидел перед комиссаром и смотрел в его честные чистые глаза.
– Хорошо, – проговорил он наконец сквозь зубы, – хорошо, пусть будет по-вашему. Мы возьмем понятых и раскопаем эту чертову клумбу, не ставя никого в известность. Но если там не окажется трупа Камиллы, – тут он почти задохнулся, словно на мгновенье представил себя в подобной ситуации, – если, повторяю, там не будет ничего, кроме роз… Тогда я сам, лично, закопаю туда вас, Ален.
Как говорится, на войне как на войне – пришлось согласиться с этим вариантом. Мы с комиссаром поднялись и молча пожали друг другу руки.
Разорение розовой клумбы Монтесье было назначено на три часа пополудни. В качестве понятых были приглашены супруги-итальянцы Мистроне, проживавшие в одном подъезде со стариком Жосье, их соседи по площадке братья Лене и незабвенный мсье Галлуа, при встрече непринужденно похлопавший меня по спине, громогласно поинтересовавшись, «не одумалась ли еще моя приятельница-вертихвостка», хитро подмигнув при этом в сторону комиссара. В теплую компанию вошли также криминолог с собакой и два молоденьких полицейских.
Танде, наверняка впервые в жизни нарушавший закон и все нормы швейцарско-буржуйского общежития, страшно нервничал, говорил необычайно лаконично и резко и то и дело оглядывался, внезапно хмурясь, будто боялся, что вот-вот из кустов появится разгневанный Монтесье под руку с членом Федерального собрания Луи Круа и засадит всех нас в кутузку.
Конечно, и меня трудно было назвать олицетворением спокойствия. С того самого момента, когда мы с Танде пожали друг другу руки, порешив действовать на свой страх и риск, меня не отпускала лихорадочная дрожь. Во время обеда мне в буквальном смысле слова кусок не лез в рот, а вилка так часто падала из рук на пол, что Соня заподозрила меня в постыдном извращении и, демонстративно прервав свой обед, отправилась переодеваться, сменив мини-юбку на широченные брюки.
– Не нравится мне твой вид. Ты не заболел? – озабоченно поинтересовалась Лорен и даже материнским жестом пощупала мой лоб. – Хотела бы я знать, что вы там с комиссаром затеяли…
Она тут же усмехнулась и успокаивающе замахала обеими руками на мой ответный нервный жест:
– Знаю, знаю, все расскажешь вечером, я понимаю. Просто на тебе лица нет, как тут не волноваться. У тебя действительно все в порядке?
Безусловно, у меня все было в превосходнейшем порядке, просто я хотел поскорее откопать Камиллу и в то же самое время панически боялся, что, в конце концов, все окажется блефом, плодом моей больной фантазии, и под розами не окажется ничего, кроме земли и шокированных нашим вторжением червей.
К трем часам пополудни, когда вся наша бравая команда собралась у ворот поместья Монтесье, моя паника достигла своего пика. Я лихорадочно стучал зубами и что есть сил сжимал в кулаки спрятанные в карманах джинсов руки, чтобы не придушить невыносимо жизнерадостного мсье Галлуа, который бесконечно мне подмигивал и, несомненно, уже успел принять на грудь живительные литры шуринского винца. Еще немного, и я схватил бы его за грудки, выкрикнув в лицо нечто в духе: «Где Камилла Дюваль?!»
– Три часа. Ну что ж, с богом, – проговорил, наконец, комиссар Танде, озабоченно нахмурился и, толкнув ворота, первым решительно ступил на святую землю частного владения.
Все немедленно смолкли и потянулись за ним. Интересно, что в курсе абсолютной незаконности данной акции были только мы с комиссаром – Танде не стал доводить все это до сведения своих подчиненных, а понятым лишь кратко сообщил, что они будут свидетелями «следственного эксперимента». Звучало все это совершенно невинно, и славные люди с восторгом согласились, ожидая чего-то волнующе-поучительного и занятного. Мадам Мистроне даже надела по этому случаю нарядное платье и соломенную шляпку. Поглядывая теперь на их ясные чистые лица, я пытался представить, какими словами и идиомами нас ославят в случае неудачи всей операции. Впрочем, об этом лучше было не думать заранее.
Итак, ровно в три все мы стояли у клумбы с великолепными розами, и Танде пытался объяснить понятым, для чего ее сейчас будут раскапывать, ни разу не упомянув при этом слова «труп». Он даже вспотел, бедняга, благо и солнце палило нещадно, как и все предшествующие дни. Наконец комиссар завершил свое словесное вступление и махнул рукой, таким образом, дав старт всему мероприятию.
Сначала полицейский с собакой – славной немецкой овчаркой по прозвищу Дрю – обошел клумбу по периметру. Пес, обнюхав ее, зарылся носом в землю прямо по центру. Друга человека тут же отвели в сторону, и в дело немедленно вступили полицейские с лопатами, которых я мысленно, тая благие надежды, окрестил саперами. Парни энергично взялись за работу и, действуя ловко, но чрезвычайно аккуратно, выкопали несколько розовых кустов, осторожно выложив их в заранее приготовленные деревянные ящики.
– Как ты думаешь, что они ищут? – шепотом спросила мадам Мистроне своего супруга (благодушная пара стояла слева от меня).
– Дорогая, с чего ты взяла, что они что-то ищут, это же просто следственный эксперимент, – рассудительно заметил глава семьи.
Мсье Галлуа, занимавший позицию прямо перед итальянцами, бросил на супругов снисходительный взгляд и многозначительно фыркнул:
– Этот субчик Монтесье наверняка уходит от налогов, ясно как день, – бодро пророкотал он, полуобернувшись через плечо. – Могу также предположить, что его бизнес не является стопроцентно чистым. Где это вы видели, чтобы садовые растения приносили подобный доход? Не удивлюсь, если выяснится, что он связан с торговлей наркотиками. Для того нас всех тут и собрали! Сейчас мы положим этому конец.
Комиссар Танде бросил на субподрядчика озабоченный взгляд, затем посмотрел на меня и нахмурился. Чувствовалось, что в этот момент все мои логические измышления казались ему как никогда абсурдными и совершенно беспочвенными. Словно ведя про себя бесконечный спор с самим собой, он нервно передернул плечами и нахмурился еще сильнее.
Саперы копали легко и красиво. В образовавшейся уже яме можно было бы при необходимости захоронить дюжину студенток Женевского университета, настолько она была широка и вместительна. Но кроме земли, смотреть в ней было совершенно не на что. Вспотевшие полицейские решили немного передохнуть и закурили, опираясь о лопаты, отирая обильный пот со лбов, бросая вопросительные взгляды на комиссара. Бедняга Танде, порозовев от всех эмоций, почесал затылок, отвел меня в сторону и заговорил свистящим злым шепотом:
– Ну и что теперь прикажете делать?
– Взять чуть вправо или левее, – стараясь говорить уверенно, посоветовал я. – Труп здесь, комиссар, я это чувствую, пусть копают.
Все это походило на классическую сценку из Ильфа и Петрова. «Пилите, Шура, пилите, они золотые», – так же наигранно бодро говорил несчастный старик Паниковский, уверовавший в то, что чугунные гири на самом деле из золота. Ох, поверьте, не слишком весело ощущать себя вторым Паниковским.
