– Спасибо. С удовольствием.
«Располагаю, конечно, – думал Илюшин, пока Варнавин священнодействовал над глиняным чайником. Он осмотрелся, пытаясь найти сахарницу. – Однако душу ты мне раскрываешь совсем не поэтому. Чуешь, что я пришел с чем-то нехорошим, и пытаешься переключить меня, обезопасить себя всей этой болтовней про мать и непростые родственные отношения. Серега сказал бы, что ты бьешь на жалость».
Из чайника полилась в пиалу желтоватая водичка.
– Он бодрит, – предупредил Вениамин. – Я иногда пью его вечером, когда предстоит много работать.
– А сахара нет? – невинно спросил Макар.
Варнавин едва удержался от замечания. С его губ уже готово было слететь, что зеленый чай сладостью портить не стоит, но в последний момент он спохватился и кивнул:
– Подождите секундочку, я из соседнего кабинета принесу.
Едва за ним закрылась дверь, Илюшин достал ленту и деловито снял отпечатки пальцев с чашки Варнавина. Возможно, Сергей справился бы с этим быстрее, но к тому моменту, когда Вениамин вернулся с коробкой рафинада, сыщик сидел как ни в чем не бывало.
– Вы замечали, что сахар сейчас стал не такой сладкий, как в нашем детстве? – Вениамин высыпал на блюдце горку белоснежных кубиков. – И соль не такая соленая. Возможно, что и деревья менее зеленые. Ничего нельзя исключать. Возьмите ложечку! Я вам долью немного, чай вкусный…
Он оттягивал время. Он не хотел слышать о том, зачем приехал Макар. Но для отца, потерявшего сына, это было естественно.
– Яна Тишко утверждает, что она не виновна в смерти Павла.
Илюшин едва успел отдернуть руку, чтобы его не ошпарило кипятком. Чайник в руках Варнавина клюнул носиком, и добрая половина вылилась на столик.
– Ох! Простите!
Пока Вениамин искал тряпку, Илюшин успел вытереть лужу салфеткой.
– На вас не пролилось?
– Нет, все в порядке.
Вениамин отставил чайник в сторону и сел с ошарашенным видом.
– Простите… я не ожидал! Как не убивала? Что за бред? Она спятила напрочь?
Макар вкратце рассказал о приезде Яны Тишко в Литвиновку и о выводах, которые она сделала, оказавшись на месте убийства.
Вениамин слушал молча, со все возрастающим изумлением. Когда Макар замолчал, он потер лоб.
– Частный сыщик… Она дошла даже до этого! Значит, все всерьез.
– А вы думали, это какая-то игра?
– Не знаю… не могу сказать… О! Я, кажется, понял! Яна обвиняет нас с Тамарой?
Он, кажется, почти с радостью ждал, что Макар подтвердит его подозрения. Илюшин покачал головой:
– Она никого не обвиняет. У нее нет ответов.
Варнавин сник:
– Жаль…
– Жаль?
– Мне показалось, я понял ее цель. Девочка выросла, получила наследство и решила обезопасить себя от притязаний ближайших родственников. Тех, кто действительно имеет право на дом. Вот и ударила по самому больному.
– Это не так. Я, собственно, потому и приехал к вам. Хотел узнать, не сможете ли вы добавить что-нибудь к своим показаниям пятнадцатилетней давности.
Илюшин помнил материалы дела. Варнавин с женой дремали в своей комнате. Были разбужены криками (первым на тело наткнулся Прохор, потом сбежались остальные). Больше ничего сказать не могли, кроме того, что и так все знали: у девочки были причины ненавидеть их сына, она иногда производила впечатление неуравновешенной, незадолго до убийства подралась с ним без видимой причины.
Вениамин невесело усмехнулся.
– Если Яна хочет отпущения грехов, она обратилась не в ту инстанцию. Но думаю, все объясняется куда проще. Она была психически нездорова. С возрастом это усугубилось. Сколько ей сейчас – двадцать семь? Она не рожала? Роды могли спровоцировать… Ах, нет? Значит, естественное течение болезни. Ребенок в своем уме никогда не станет убивать другого, как бы сильно ему не хотелось получить деньги богатого дедушки. Вдумайтесь! – воззвал он. – Ей было двенадцать лет! До сих пор не могу себе простить…
– Чего именно?
– Когда я увидел, как она бьет Пашу, я должен был обо всем догадаться. Предусмотреть! Вас могло ввести в заблуждение, что она маленькая, а мой сын старше и к тому же мальчик. Но если бы вы только знали, как все происходило! Никакой драки не было, было избиение! Мой сын даже не защищался. Она визжала, пыталась искусать его… Точно взбесившийся зверек!
Варнавина передернуло. Он протянул руку, не глядя, как слепой, нашарил чашку, но на полуслове забыл про чай.
– Мне нужно было сразу же взять сына и уезжать, бежать оттуда! Я остался. Что вы хотите – я был болен, слаб, морально обессилен. Меня поддерживала только Тамара. Паша ничего не знал. Бедный, бедный мой мальчик…
Варнавин прижал к глазам ладонь, но сразу отнял, как будто стесняясь своей слабости.
– У вас есть дети, Макар?
– Нет.
– Паша был наш единственный сын. Я не взываю к вашему сочувствию. Вы просто наемный работник. Но вдумайтесь – единственный! И вы исполняете прихоти женщины, которая вместо того, чтобы просить прощения и раскаиваться до конца своих дней, пытается свалить свою чудовищную вину на кого-то другого.
Вениамин отвернулся. Илюшин подумал, что правильно поехал сюда сам, а не отправил Сергея. Бабкина проняло бы это все: наемный работник, прихоти убийцы…
– Вы сказали, что были больны.
– Был. Вы все равно раскопаете, раз уж взялись за лопату. Я приехал к отцу, потому что отчаянно нуждался в деньгах. – Он взглянул прямо в глаза Илюшину. – Опухоль. Оперировать предпочтительно в Германии. Всю жизнь я дарил себя другим, раздавал бесплатно. Деньги с курсов – это оплата аренды зала, их едва хватало. И тут мне называют стоимость операции. И еще восстановление! Реабилитационный период! Мы с Тамарой были в отчаянии. Нет, – сразу поправился он, – в отчаянии был я. Моя жена искала выход, пыталась раздобыть нужную сумму, взять кредит… Но что поделать, если для банка мы были нищими. Тамара хотела продать свой дом, оставшийся ей от родителей. Но они жили в Багрянске, а это провинция, богом забытая дыра. Мы каждый год приезжали туда отдохнуть от цивилизации, однако наша любовь к этому тихому уголку никак не влияла на его стоимость. В конце концов удалось выручить за участок какие-то смешные деньги. Их было мало. А время шло, я нуждался в лечении.
– Вы могли обратиться к отцу.
– Прохор не дал бы. – Макар обратил внимание, что Вениамин назвал отца по имени. – Мой отец был человек большого таланта, но исключительно черствый. Он легко готов был принести человека в жертву идее, а его идея заключалась в том, что каждый сам кузнец своего счастья. Прохор сказал бы так: «Ушел из отчего дома? Крутись сам как знаешь». И был бы очень доволен собой, уж поверьте!
– А ваш брат?
Вениамин от души рассмеялся.
– Юрка? Да он бы приплатил, чтобы я сдох поскорее.
– Почему?
– Мы с ним никогда не ладили. У нас еще в юности вышла мелкая размолвка, а он патологически злопамятен. Другой человек забыл бы о случившемся через год. А Юрка и спустя сорок лет будет щелкать на меня зубами, потому что кое-что пошло не так, как ему хотелось. Вы знаете, что у него жена погибла?
– Слышал, да.
– Из-за него. Из-за его твердолобости и упрямства. Его предупреждали, потом угрожали… Любой нормальный человек отступил бы! Но Юра же лучше других все знает! Он считал себя неуязвимым. Подумать о жене ему и в голову не приходило. Счастье, что ребенок остался жив!
– Он был с ними, когда все случилось?
– Нет, они шли вдвоем. Но ведь могли вломиться в дом, таких случаев хватало. Все неуемная Юркина гордыня. Поверьте, к нему я никогда не стал бы обращаться за помощью. Лучше смерть!
Это прозвучало довольно напыщенно. «Интересно, чего здесь больше – самолюбования или здравого смысла?» Илюшин пристально наблюдал за Вениамином. Он красовался, конечно. Легко красоваться, когда ты здоров. Но может быть, он не играл, говоря о том, что предпочел бы умереть, чем прийти к брату с протянутой рукой.
– В итоге вы все-таки вылечились, – сказал Макар, допивая остывший чай.
– Вас интересует, откуда деньги? Их дал отец.
– Вот как?
– Говорю же, я не собираюсь ничего от вас скрывать, – усмехнулся Варнавин. – Да, мое излечение – это заслуга врачей и Прохора.
– Почему он вам помог?
– Потому что мой сын был мертв! И не просто мертв, а убит в его доме! Косвенным образом – из-за него. Это Прохор затеял негласное соревнование внуков, он созвал всех нас, включая психически больную девочку. Я каждый час своего пребывания в его доме чувствовал, что назревает нечто ужасное. Думаю, не я один. Когда убили Пашу, даже мой отец не мог отрицать своей вины. Он использовал все свои связи, чтобы дело замяли, спустили на тормозах. Видите ли, ему не нужен был скандал, связанный с именем Тульского Зодчего! Он дал мне денег, всю требуемую сумму. Наши отношения после этого не стали лучше. Прохор ведь поступил так не из сочувствия ко мне, не из желания видеть сына здоровым и счастливым. Это была попытка откупиться. От меня, от своей совести. И ничего больше.
