Кайла. Ты сделала именно то, что мне было нужно.
Эдриен протянула руку, но Кайла кинулась ее обнять.
– Ты для меня не просто первый клиент. Ты всегда будешь любимейшим клиентом. Сэди, пока! – Она побежала к выходу, остановилась в стеклянных дверях, приняла позу. – Я – дизайнер интерьеров!
И выбежала, смеясь.
Эдриен знала это ощущение – когда видишь сбывшуюся мечту. Вспоминая прошлое, она вынула телефон, чтобы написать Гектору, Лорену и Тише:
Банда, привет! Время нам скоординировать нашу первую продукцию в моей новой домашней студии. Выглядит она офигенно, просто фантастически. Тема у меня сделана, все процедуры почти определены. Расписание у меня открытое, так что устраивайте тренировки, когда сможете меня встроить, и поехали. Тиша, Кайла едет к тебе сейчас. И знаете что, люди? Вот вы посмотрите на Тишин новый дом, я уже про свою студию молчу, это отдельная тема для разговора.
Она взбежала на два пролета лестницы, наслаждаясь одиночеством пустого дома – дед уехал на работу. Он теперь каждый день там бывает, подумала она, заходя к себе в комнату переодеться. Иногда где-то на час, но чаще всего на весь день. Эта работа, любовь к работе, приносит ему и радость, и утешение.
И то же самое она могла сказать о своей работе.
Надев одежду для тренировок, она спустилась в свой новый зал. Открыла стеклянные двери, чтобы Сэди могла входить и выходить, как ей вздумается. Поставила фоном ритмичную музыку, включила таймер. Встала лицом к зеркальной стене и начала работать.
Репетируя и совершенствуя разминку, она вдруг ясно вспомнила, как в детстве смотрела на мамины репетиции. Дом в Джорджтауне, изящная комната с зеркальными стенами, и в них отражается мать.
Как ее тогда тянуло к матери!
Как она, снова оставшись одна, танцевала в этой комнате, представляя себя балериной или звездой Бродвея, которой станет когда-нибудь. И такой классной, такой выдающейся, что мать потянется к ней, как она сейчас к матери.
А потом пришел тот человек, принес страх, боль и кровь.
Его лицо – она и сейчас помнила его мельчайшие штрихи – вытеснило в ее зрении все, и пришлось остановить таймер.
Нет смысла, нет смысла, нет смысла к этому возвращаться!
Закрыв глаза, Эдриен сосредоточилась на дыхании, отгоняя видения. Сейчас даже журналисты редко раскапывали эту жуткую историю давних времен. Было и быльем поросло. Нет смысла.
Она себе напомнила, что у нее редко бывают такие вот моменты – когда возвращается страх, бросая сперва в холод, потом в жар, перехватывая дыхание.
Она это преодолеет. И преодолевала уже не раз.
– Я сильная, – сказала она своему отражению. – И не допущу, чтобы какой-то прошлый страшный день омрачал всю мою жизнь.
Она потянулась снова включить таймер, но краем глаза увидела в зеркале Сэди. Собака растянулась в трех шагах от хозяйки, глядя на нее.
И ее тоже тянет, подумала Эдриен.
И она не стала пускать таймер, а подошла и села на пол, ткнулась в эту собачью медведицу, которая любовно заурчала горлом. Тот звук, от которого Эдриен всегда смеялась.
– Я еще к этому вернусь. А пока давай с тобой выйдем во двор и за мячиком побегаем.
Для любимых нужно выделять время, подумала она, выходя во двор и подбирая большой оранжевый мяч, отчего у Сэди глаза загорелись радостью.
Если детство чему-то и научило Эдриен, то это тому, что нужно уделять время своему желанию и своим обязанностям. И тем, кого она любит.
Все лето Райлан работал почти исключительно из дома. И почти всегда ночью. Сон не жаловал его после смерти Лорили, и он превратил ночь в рабочее время, только ранним утром перехватывал пару часов сна. Спал, когда – и если – спали дети.
С мыслью о том, что нужно нанять няню, он никак не мог смириться. Не мог привнести еще и такую резкую перемену в жизнь детей. И не допускал мысли оставить их с кем-то другим.
А так как первые недели Брэдли часто просыпался ночью в слезах, сон стал для Райлана скорее роскошью, чем приоритетом.
Невозможно переоценить помощь, утешение, внимание от сестры и матери, но не могли же они оставаться навсегда.
У него была ответственность – в первую очередь перед детьми, потом – перед работой. Работа не только обеспечивала его семью, но поддерживала на плаву компанию и ее сотрудников, которым он давал заработать на жизнь.
На какие-то промежутки времени он мог забыться в работе или в заботе о детях. Стирка, магазины, готовка, внимание, прогулки в парке. Все это способствовало его стараниям создать у них чувство безопасности, ощущение нормальности жизни.
Он и раньше интересовался, как справляются одинокие родители.
Оказалось, что при этом часто случаются отчаяние и изнеможение – зато полностью пропадает любого толка эгоизм.
Он худел – фунт там, фунт здесь, – пока не стал из худого истощенным и едва узнавал себя в зеркале.
Но времени что-то с этим делать у него совсем не было.
Осенью он, отведя детей в школу, ехал на работу и сидел там, пока не надо было их забирать.
Он занимался домашними делами, включая еженедельный наем уборщицы для выполнения той работы, что обычно они делали вместе с Лорили.
На Рождество, когда ему больше всего хотелось запереться в темноте и предаться горю, он заставил себя поставить елку и повесить гирлянду.
И сломался – слава богу, когда был один, – начав развешивать рождественские носки и распаковав носок Лорили. Горе захлестнуло его страшной черной волной, обрушило на пол.
Как теперь жить? Как вообще кто-то может через такое пройти?
Он судорожно сжал носок в руке, и Джаспер подошел на мягких лапах, забрался к нему на колени и положил голову на плечо. Райлан притянул пса к себе, обнял и не отпускал, пока приступ не ослабел.
Он сможет, и он сделает. Потому что наверху спят дети, и он им нужен.
Но вместо того, чтобы устраивать утро Рождества дома, а потом ехать к своей матери на праздничный ужин и день подарков, они устроили семейное Рождество утром сочельника, а поехали потом.
Санта принес подарки и вложил их в чулки заранее, сказал Райлан детям, потому что знал, что они едут к Нане. Санта все знает.
Новая традиция, сказал он себе. Их надо создать, чтобы старые не разорвали его в куски, которые уже никак не сложить.
Так он прожил лето, осень и зиму, и в годовщину смерти Лорили он сидел один в темноте
