Кулинарные старания заполнили почти все время, оставшееся до встречи. В половине двенадцатого Полина вдруг спохватилась, что не одета, не причесана, насквозь пропахла кухней. Бросилась в ванную, снова приняла душ. Схватила со стула приготовленное с вечера платье, которое когда-то выбрал для нее Виктор, и тут… И тут поняла, что боится и не хочет этой встречи. Кроме неловкости и обоюдных обид ничего из их новых отношений не выйдет. Не может выйти. И не должно.
Ей вспомнилась Иришка – точно так же она в самую последнюю минуту, ожидая Виктора в аэропорту, испугалась встречи. И вспомнилось, что никакой Иришки не было, она ее выдумала, и от этого стало еще неуютней. А Виктор уже едет, с каждой минутой приближается к дому, и ничего отменить нельзя…
Звонок в дверь застал Полину врасплох, хоть и ждала его, хоть и понимала, что он может раздаться в любой момент. Она вдруг обнаружила, что стоит посреди комнаты, полуголой. Судорожно стала натягивать платье, запуталась в бретельках, подол перекрутился. Ну и пусть, ну и ладно, чем хуже, тем лучше, все равно ничего уже не поправишь, через несколько минут ее жизнь разлетится вдребезги…
Аромат незнакомых цветов ворвался в квартиру, как только Полина открыла дверь. В руку ткнулся букет.
– Мне показалось, что хризантемы тебе не понравились, – сказал Виктор вместо приветствия, – вот, решил купить гортензии.
– Спасибо, – пролепетала Полина, вспоминая, как выглядят гортензии, и никак не могла вспомнить. – Проходи.
Она чувствовала, что Виктор на нее не смотрит, испытывая такую же неловкость, как и она. Ну разве раньше они испытывали такую неловкость? Их жизнь, спокойная и понятная, рассыпается на глазах. Сегодняшний день станет последним. Вот съедят они этот кошмарный праздничный обед и разойдутся в разные стороны.
Полина поставила цветы в вазу, попросила Виктора выдвинуть на середину комнаты стол, постелила приготовленную заранее скатерть. Пока они носили блюда из кухни, еще вымучивали из себя какие-то фразы, а когда сели за стол, повисло невыносимо тягостное молчание, которое, казалось, ничем не разбить. Но ведь раньше они о чем-то разговаривали, находили темы. О чем? О чем же они обычно разговаривали?
– Ну, рассказывай, как съездил, – сказала Полина. Она уже знала все последние новости, Виктор держал ее в курсе событий, но нужно ведь было как-то начать разговор.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – выдал Виктор банальность, но таким глубокомысленным тоном, будто изрек нечто философически тонкое. – С полицией Светлого удалось, наконец, закончить. И вполне удачно. К нам никаких претензий. Игорь Соловьев вообще остался в стороне, никто о нем ничего не знает. Я подумал, незачем этого бедолагу в такое дело ввязывать, он ведь ни в чем не виноват, да и не помнил ничего из своих приключений. Представляешь, он даже Ингу вспомнить не мог. Когда я предложил Игорю ее в больнице навестить, он на меня посмотрел таким пустым взглядом, ну совсем как тогда, в подвале, когда Соломонов застрелился.
– Кстати, как Инга?
– Получше. Врачи говорят, прогноз вполне благоприятный. Удивительно и, знаешь, немного обидно – не знаю почему, – что Игорь совсем о ней ничего не помнит. Мартиросян умер, и все начисто стерлось из его памяти. А ведь Соловьев явно шел, чтобы убить Альберта. Я потом только понял. Хорошо, что не успел, и за него это сделал Соломонов.
– Господи! О чем ты говоришь?! – возмутилась Полина. – В любом случае, плохо, что погиб еще и Альберт. Не знаю, как Инга все это переживет.
– Да ты не понимаешь! Мартиросяна было уже не спасти, так или иначе, он бы все равно умер. Или погиб бы Игорь, вновь повторил попытку самоубийства и довел ее до конца. Не знаю… Но если бы ты оказалась на моем месте, видела Соловьева там, в подвале, так бы не говорила. Он был как брошенный маленький ребенок, такой доверчивый, такой растерявшийся, такой послушный. Я попросил его подождать – он так и стоял, прислонившись к стене, ждал. Выстрел напугал его почти до обморока, но даже с места не сдвинулся, пока я к нему опять не подошел. Ну, разве Игорь виноват, что Мартиросян со своими идеями и воспоминаниями подключился к нему? Он не мог понять, почему и как оказался в подвале этой больницы. Слово «больница» его испугало. Потом он признался, что вообще до паники боится больниц, после того как попал в реанимацию с жутким сотрясением мозга, его избили какие-то отморозки на улице. Ты оказалась права, Соловьев тоже пережил клиническую смерть.
– Иначе и быть не могло.
– Ну, да. Не знаю, с точки зрения закона, может, я и не прав, но с человеческой точки зрения, иначе и поступить не мог. Я сначала отправил Игоря на такси домой и только тогда вызвал полицию. И ничего о нем не сказал. А потом позвонил Павлу, бармену из гостиничного бара в Синих Горах, объяснил ситуацию и попросил и его тоже ничего о Соловьеве не рассказывать. И он, кстати, со мной согласился, поддержал, в отличие от…
– Да я тоже согласна, тоже поддерживаю! – заверила Полина. – Мне самой Игоря Соловьева жалко, и понимаю, что он только жертва, но просто… видишь ли, мне и Альберта очень жалко, хоть вначале я к нему отнеслась несколько враждебно. А может быть, именно поэтому и жалко.
Виктор хотел что-то возразить, но Полина, почувствовав, что их спор может привести к ссоре, поскорее перевела разговор.
– А что с мэром Великсаром?
– С ним все хорошо, пришел в себя, поправляется, – довольно равнодушно сказал Виктор. В его тоне звучало: да что с ним может сделаться? К представителям власти он не испытывал особой симпатии.
– Интересно, – задумчиво проговорила Полина, – его выводили из комы мартиросяновским снадобьем?
– Не знаю, наверное.
– В таком случае, есть еще одна жертва, о которой, возможно, мы никогда не узнаем.
– Кого ты имеешь в виду? – насторожился Виктор.
– Медиума Великсара.
– О, Господи, точно! – расстроился он – Как я об этом не подумал? Хорошо еще, что эта жертва последняя. С открытием Мартиросяна покончено навсегда. Сам он мертв, Соловьев ничего не помнит, из его компьютера исчезли все наработки, наверное, перед тем, как пойти в больницу, он все уничтожил, флешка, которую взяла с собой Инга, утеряна при авиакатастрофе вместе со всеми ее вещами.
Виктор немного помолчал, а потом сказал совсем другим тоном:
– Все закончилось, и это здорово. Предлагаю по этому поводу первый тост.
Виктор налил в бокалы вина, они чокнулись и выпили. Неловкость, возникшая вначале, потихоньку проходила. Потом они снова выпили, уже за встречу. А потом Полина, радуясь, что все как прежде, поднялась из-за стола, чтобы принести из кухни новый кулинарный изыск. И тут Виктор вдруг расхохотался.
– Полинка! – Он все хохотал и никак не мог остановиться. – Полинка!.. – давясь от смеха, снова начал он, но не смог продолжить, зашелся в новом приступе смеха. Не понимая, в чем дело, но заразившись его безудержным весельем, Полина тоже засмеялась. – У тебя платье… платье… надето задом наперед, – наконец смог пробормотать сквозь смех Виктор. – Как я раньше этого не заметил?
– А я чувствую, на груди морщинится! – тоже сквозь хохот проговорила Полина.
– Морщинится! – подхватил Виктор, умирая от хохота. – Ужасно морщинится!
И так же внезапно, как начал смеяться, он вдруг замолчал. Подошел к Полине, обнял ее и сказал серьезно:
– Я тебя очень люблю, Поленька, и хочу, чтобы мы поженились.
Я проснулся от того, что кто-то громко и радостно смеялся. Я открыл глаза. Яркое солнце, бьющее сквозь незанавешенное окно, ослепило меня. Прикрыл глаза ладонью, но это не помогло – солнце не желало сдаваться, пробивалось и сквозь ладонь. Глаза заслезились. И тут я окончательно проснулся и понял, что это я смеялся во сне. И вспомнил, что сегодня у меня самый счастливый день. Вчера я защитил диссертацию. А еще я понял, что просто не в состоянии провести этот день в своей одинокой квартире. Мне вдруг невыносимо захотелось к людям, захотелось слиться с человеческим потоком, слушать обрывки фраз, обрывки чужих разговоров. Я просто физически не мог сегодня оставаться один. Радостное ощущение и восторг, не свойственные моей натуре, переполняли душу и требовали выхода. Я одиночка, замкнутый человек, не выношу скопления народа, не терплю громких звуков, не люблю музыки, вернее, не воспринимаю ее. Но сегодня мне страстно захотелось всего этого. Сегодня был какой-то особенный день. И дело не только в моей с блеском защищенной диссертации. Меня не покидало ощущение, что сегодня со мной произойдет что-то очень важное. Нечто такое, что полностью меня изменит. Свершится главное событие в моей жизни. Но нужно спешить, чтобы его не пропустить.
Я не понимал, куда мне нужно спешить и что должно произойти. Но, словно подгоняемый какой-то неведомой силой, быстро оделся и выбежал на улицу. Здесь солнца оказалось еще больше, а предчувствие радости еще ярче. Быстрым шагом дошел до остановки и замер в растерянности, не зная, куда мне нужно попасть. И поднял в шутливом жесте руки к небу, словно спрашивая у него подсказки. Небо на мой вопрос прореагировало странно. Солнце внезапно исчезло, как будто его выключили. И тут же хлынул ливень. Стеной, без всякого просвета.
