знаю, как справятся.
– Поторопить их надо, а то сколько можно дом снимать?
– Это верно, – поддержала его Савицкая, – не зря же им, в самом деле, деньги платят.
Но Кречетову, похоже не хотелось говорить на эту тему.
– Какие у вас на завтра планы? – быстро спросил он Дубкова и Сорокина.
– А в лес пойду, – сказал Дубков.
– А что там в лесу делать то? – удивился Сорокин. – Комаров кормить?
– Позавчера приехал, а в лесу еще не был, – сказал Дубков.
– В конце июня в лесу делать нечего, – глубокомысленно изрекла двоюродная сестра. – Впрочем, дело твое, Антон, иди.
– Ну а ты, Санек, куда собираешься? – спросил Кречетов Сорокина.
– Только на речку, – ответил тот, – загорать и купаться. А вы, Пал Ильич?
– Да, порыбачу чуток, если дел не набежит.
– Отдыхать надо, отдыхать, – убедительно произнес Сорокин, подкрепляя свои слова задорной улыбкой.
В этот момент Манюня снова потребовала есть и на этот раз ее уже не попросили пойти погулять, так как все было уже готово.
Дом для Кречетова строили четыре человека: Петр Петрович Бобриков, Михаил Лазаревич Михайлов, Василий Кузьмич Никитин и Федор Максимович Деникин. Все четверо жили в поселке городского типа Утёсово, который находился в 10 километрах от Полянска.
Петру Петровичу Бобрикову было сорок пять лет. Роста он был невысокого, почти совсем лысый, не в меру упитанный. Бобриков отличался дружелюбным и веселым характером, любил пошутить.
– Эй, Деникин, а где ты Юденича потерял? – любил поддразнивать он приятеля.
Деникин неизменно мрачно отвечал, что никакого Юденича он не терял и даже в глаза его не видел.
Уже по одной этой фразе становилось ясно, что Бобриков имел некоторые познания в истории, он даже слышал фамилию Колчак!
Петр Петрович страдал болезнью, довольно распространенной среди рабочих. Он прекрасно умел изображать видимость деятельности. С важным видом расхаживал он взад вперед, давая указания сомнительной ценности. Лишь когда Кречетов пригрозил его уволить, Бобриков кряхтя начал что-то делать.
Михаил Лазаревич Михайлов был трудягой, его даже прозвали рабочей пчелкой. Михаил Лазаревич находил в труде удовольствие. Он работал много и самозабвенно. Это был творец. Он всегда питал страсть к причудливым архитектурным формам и уговаривал Кречетова выстроить треугольный дом. Кречетов отказывался, потому что не мог представить себе такого чуда.
– Вы наверное в детстве хотели архитектором быть? – предположил он.
– Как это вы догадались! – обрадовался Михаил. – Да я и сейчас хочу. Люблю, знаете ли, поэкспериментировать.
– Это хорошо, но только экспериментируйте на чьем-нибудь другом доме, – поспешно сказал Кречетов.
– Ну как хотите… – расстроился Михаил Лазаревич. – Если что, вы скажите, уж я развернусь!
– Нет, нет, большое спасибо, – испугался Павел Ильич. – Когда вы планируете закончить дом?
– Думаю, до конца сентября успеем, – простодушно ответил Михаил.
– До конца сентября! – ахнул Кречетов. – А раньше не получится?
– Дом-то трехэтажный, – рассудительно заметил Михаил, сдвинув кепку на затылок, – а мы ведь, почитай, втроем работаем. Петя-то, только указывать мастер.
– Да уж, поет ваш Петя сладко и звонко, – согласился Кречетов. – Зачем же вы его берете в помощники?
– Да мы уж давно дружим, Павел Ильич, без Пети было бы скучно.
– Ну ладно трудитесь, орлы, бог вам в помощь! – сказал Кречетов и ушел.
Михаил Лазаревич проводил его долгим сочувствующим взглядом.
«Эх, деревня, – подумал он, – красоты не понимает. А еще из города приехал. Я б ему тут такого понастроил, все бы ахнули», – он тряхнул головой и ушел работать.
Василий Кузьмич Никитин был не дурак выпить. Именно его сразу выделил из всех зоркий взгляд музыканта Дудкина. Уже на третий день, когда рабочие ушли на перекур, Юрий Петрович заговорщически отвел Никитина в сторонку и предложил распить пол-литра.
– «Столичная», – с видом знатока рассматривая бутылку одобрительно констатировал Никитин.
– Мы тут самогон не пьем, – похвастался Дудкин, – у нас все качественное, как в ресторане каком-нибудь.
– Ишь куда хватил, – поморщился Никитин. – В ресторане всё в рюмках чин чином подают, да еще на закусочку тебе всякой снеди отвалят.
– Так и у нас есть чем поживиться, – бодро сказал Дудкин, вытаскивая картошечку, лучок, соленый огурчик.
– Надо же, а я думал в пустую водку хлестать будем, – присвистнул довольный строитель.
– Обижаешь браток! – выпятил грудь Дудкин. – Разве можно перед гостем ударить в грязь лицом?
Оба устроившись поудобнее, уже собрались было выпить и закусить всласть, когда над ухом Дудкина раздался до боли знакомый музыканту голос:
– Ну что, ребята, может раскинем на троих?
Амфитрион Ферапонтович Редькин появился, как всегда, вовремя. У него был нюх на выпивку. Выглядел, однако, Редькин не лучшим образом. Его шея была багрово-красного цвета, а под глазом переливался всеми цветами радуги здоровенный фингал.
– Пелагеина работа? – поинтересовался Дудкин.
– Чего спрашиваешь? – хмуро ответил Редькин. – При тебе ж, окаянная, украсила.
Дудкин, которому досталась от Цепкиной всего пара затрещин, не мог до конца понять чувства Амфитриона к Пелагее, – дружески обнял собутыльника за плечи, познакомил собутыльника с Никитиным, изображая радушного хозяина, предложил выпить и закусить. Редькин не отказался, от таких вещей он никогда не отказывался.
Троица посидела минут десять, поела и выпила сама, не забыв при этом и покормить комаров.
Наконец, Никитин взглянул на часы и поднялся.
– Ладно, посидели и хватит, – сказал он. – Меня работа ждет.
– Работа не волк, в лес не убежит, – глубокомысленно изрек Дудкин.
– Нет, пора идти, – твердо сказал Василий Кузьмич.
Несмотря на свою любовь выпить и перекурить, Никитин всегда знал, когда нужно остановиться.
– Ну, давайте на посошок, – поднялся Амфитрион, поднимая стакан.
Дудкин поднес свой стакан к губам и вдруг глаза его уставились в одну точку.
– Пелагея идет, – хрипло выдавил он.
Редькин проследил за взглядом Дудкина и стопроцентно опознал грозную тещу. Сомнений не было, Пелагея Егоровна направлялась к ним.
– Бежим! – закричал Дудкин, опомнившись.
На ходу он схватил картофелину и попытался ее проглотить, при этом глаза его выскочили из орбит, но все напрасно, овощ оказался слишком велик и половина вываливалась изо рта горе-музыканта. Он лязгнул зубами, чуть не подавился и скрылся за поворотом дороги.
Амфитрион Ферапонтович Редькин и Василий Кузьмич Никитин ретировались, надо отдать им должное, более достойно.
Пелагея Егоровна приблизилась к месту попойки как полководец-победитель к стану врагов.
– Смылись, – констатировала она, пиная ногой бутылку. – Ну ничего, у меня руки длинные, не уйдут.
«Интересно, – подумала она, уже возвратившись восвояси, – кто это еще с ними пил?»
Федор Максимович Деникин был глуп и ворчлив. Брякнет, бывало, какую-нибудь ерунду и сидит, нахмурясь. Потом поворчит и снова брякнет. Работать Деникин умел, тут не подкопаешься, он был очень пунктуальным и дотошным, лишнего не переделает,
