Маленький Левицкий поколебался и осторожно сделал шаг в сторону. Но попугай не обратил на его маневр никакого внимания. Он издал какой-то пронзительный звук, похожий на трель электрического звонка.
Да, именно на трель звонка.
Глава 23. Прямой репортаж о смерти
– Здравствуйте, – светски-выдержанным голосом Насти Караваевой проговорил попугай. – Проходите, пожалуйста.
И сам себе ответил глуховатым голосом художника:
– Благодарю.
Маша открыла рот. Берестов вытаращил глаза. Что же до художника, то он даже не шевельнулся. Славянский глазами отчаянно спрашивал у Ласточкина, что ему делать. А попугай меж тем продолжал голосом Насти:
– Я просила вас прийти, чтобы вы могли мне наконец объяснить. Я не люблю, когда меня водят за нос. А по телефону вы не пожелали со мной разговаривать.
– Извините, – ответил художник извиняющимся голосом. – Просто навалилось столько работы…
– О чем вы говорите, какой работы? Я же знаю, что вы целыми днями лежите на диване и ничего не делаете.
– Ну, вы знаете, – вывернулся художник, – сейчас много самых разных людей, которые лежат и больше ничего не делают. Ровным счетом ничего!
И в это мгновение я словно увидела перед собой обрамленное кудрями продолговатое лицо Насти. Готова поспорить на что угодно, она покраснела при этих словах.
– На что это вы намекаете? – очень холодно спросила она.
– Ни на что, уверяю вас. А отчего вы решили, что я вообще на что-то намекаю?
– Не смейте мне хамить в моем доме! – взвизгнул попугай. – Я пригласила вас не для того, чтобы…
Ласточкин чуть наклонился и сделал правой рукой едва заметное движение. Я догадалась, что он запустил диктофон, скрытый за грудой бумаг на столе.
– Вы должны мне объяснить, наконец. Что вы сделали с картиной моего прадедушки?
– Графа Караваева?
– Да, да, графа Караваева! Я отдавала ее вам на реставрацию, между прочим.
– Вы в своем уме? Я вернул ее вам в эту среду. Вон она, висит у вас на стене.
– Хватит врать, Столетов! Я же знаю, что вы вернули мне вовсе не ту картину. В чем дело, в конце концов?
– Вы недовольны моей работой? Уверяю вас, я отреставрировал ее на совесть.
– Я – недовольна? Вы меня поражаете, Столетов! Сколько можно притворяться, в самом деле? Повторить вам еще раз? Я знаю, что то, что вы мне вернули, это не картина прадедушки. Это копия, и нарисовали ее вы!
– Это не копия, я отреставрировал, как вы и просили, я…
– Опять вы врете! Говорю вам: это не та картина! Я же помню, как выглядел холст с обратной стороны. Он был старый, потрепанный, и некоторые нитки из него вылезли! А этот холст – он абсолютно новый. Чистенький! Вывод? Это не та картина, абсолютно не та!
– Прошу вас, не надо кипятиться. Я… я все объясню.
– Объясните? Вы – мне? Спасибо, одолжил! Очень нужны мне ваши объяснения!
– Вы же сами говорили, что пригласили меня, чтобы я мог…
– Зачем вы украли картину? Вы же украли ее и подменили копией, решив, что я – полная идиотка, которая не способна отличить одну картину от другой. Зачем вам это понадобилось? Вот чего я не могу понять.
– Анастасия Александровна! Уверяю вас, все было совсем не так!
– Ну да, не так, держи карман шире! Так почему вы все-таки украли ее? Что в ней было такого? Ведь прадедушка вовсе не был художником, так, обычный любитель. Картины его не имеют ценности, кроме как для его родственников. Ну? Я жду ваших объяснений. Почему вы молчите?
– Я… Просто…
– Знаете, Столетов, вы мне надоели. К вашему сведению, кража – уголовно наказуемое дело. Сейчас я вызову ментов, и пусть они с вами разговаривают.
– Нет! Прошу вас, не делайте этого!
– Ага! Что, испугался? Посмотрим, голубчик, как ты поговоришь с этим, как его… А!
Попугай как-то жалобно закряхтел.
– Ты что? Ты это что задумал? – жалобно застонал он голосом Насти. – Кровь! Ублюдок, ты меня ранил! Ты… А!
Хрип. Стон.
– А!.. А!.. Не… надо!
– Вот тебе, сука! Вот тебе!
Попугай проклекотал и умолк.
– О черт! – сказал он голосом Столетова. – Твою… мать!
Именно это мгновение и выбрал Георгий Столетов, чтобы рвануть к двери. Он оттолкнул стоявшую на его пути Василевскую, которая коротко взвизгнула, но тут на убийцу с обеих сторон ринулись братья Буйленко, журналист и спортсмен. Они заломили художнику руки и повалили его на пол. Через мгновение Славянский ловко защелкнул на нем наручники.
– Кошмарр! – кокетливо проворковала Клеопатра и содрогнулась.
Она слетела с моей руки и приземлилась на стол Ласточкина, поближе к замечательному, великолепному, все запомнившему Флинту.
– Здравствуй, – сказал ей успокоившийся попугай. – А пиастры у тебя есть?
– Флинт, – вырвалось у меня, – какой ты молодец! – Я погладила его по голове.
Журналист, еще не остывший от недавнего столкновения, поправил галстук.
– Вот это класс! Просто потрясающе! – горячо воскликнул он, обращаясь к Ласточкину. – Честное слово, вы – первый мусор, то есть мент, которому я хочу пожать руку!
Не успел Ласточкин опомниться, как журналист уже вовсю тряс его ладонь.
– Нет, вы просто гений! – в экстазе воскликнула Маша Олейникова. – Теперь я поняла, зачем вы собрали нас вместе! Вы подозревали, что любой из нас мог быть… И вы решили, что Флинт вспомнит, кто это! Какой же вы умный!
– Правда, я не понял, зачем понадобились два попугая, – признался Левицкий, разводя руками. – Но, в конце концов, бог с ним!
– Наконец-то этот бардак кончился, – кисло сказала Василевская, поправляя прическу. – Можно идти домой, в самом деле?
– Жора, – потрясенно спросил поэт у своего приятеля, – это что, правда?
Столетов отвел глаза и ничего не ответил.
– Аркадий Тимофеевич! Вы куда? – спросил мой напарник.
– Э-э… Я думал… – замялся Багратионов, правой рукой уже взявшийся за ручку двери.
– Так не годится! Вы мне нужны. – Багратионов заколебался, но капитан добавил: – Пять минут, хорошо? И без протокола.
Бизнесмен пожал плечами и вяло улыбнулся.
– Ну, раз без протокола…
Кто-то постучал в окно. Я обернулась и увидела робкое лицо Марины Федоровны, про которую, честно говоря, мы успели совершенно забыть.
– Все в порядке? – спросила она. – Мне показалось… – Тут она увидела Флинта и оторопела. – О! Еще один попугай?
– Да, – подтвердил Ласточкин, – он просто влетел в окно.
– Ах, – воскликнула она, – так вот он где! Его тут искали… где же он? Сейчас я его верну! – И она с неожиданной резвостью устремилась по дорожке прочь.
– Как вернетесь, зайдите к нам! – крикнула я ей вслед.
– В чем дело? – спросил Ласточкин.
– Кто-то искал попугая, – ответила я, пожимая плечами. – Наверное, какая-то ошибка.
– Ладно, она еще вернется, – отозвался капитан. – А мы с тобой пока будем писать протокол допроса. Дима! – обратился он к Славянскому. – Без обид, я надеюсь?
– Какие уж обиды, – отозвался тот. – Я только не могу понять, как ты его нашел. – Он кивнул на Флинта, который вовсю обхаживал бесценную Клеопатру. Она расправила крылья и перелетела на сейф. Наш свидетель, забыв обо всем на свете, легкомысленно бросился за ней.
– Фу, – вздохнул Ласточкин. – Сам не знаю, как я его нашел. Это чудо. Вот и все… Присаживайтесь, Георгий Алексеевич. У нас с вами будет длинный разговор.
* * *
– Вы признаетесь, что вы убили Анастасию Александровну Караваеву?
– Думаю, бесполезно это отрицать. Эта проклятая птица сдала меня с потрохами.
– Вы убили ее из-за картины, так?
– Да.
– Из-за картины Караваева? Что в ней было такого?
Художник морщит губы и смотрит в окно. Руки его, сложенные на коленях, дрожат.
– Это не картина Караваева, – наконец произносит он тихо. – Это картина Тициана.
– Что?
– Ну да. Вы же слышали, что я сказал… Когда я начал снимать верхний слой краски, кстати сказать, положенной кое-как, я обнаружил под ним совершенно другую картину. А когда я увидел подпись…
Славянский даже дыхание затаил. Я, кажется, тоже.
– Дима, – говорит ему Ласточкин, – немедленно бери машину… Где эта картина теперь?
Художник горько улыбается.
– Вы что, думаете, я продал ее? Нет. Она у меня.
– Дома?
– Да.
– Как она выглядит?
– Это портрет женщины.
– Дима, немедленно…
Но Дима уже скрылся за дверью.
– И когда вы поняли, что это Тициан, вы решили, что не станете отдавать картину Насте. Так?
– Ну, в общем, так. Поймите, я всю жизнь рисую. И когда я увидел эту вещь… Я не могу передать, что я почувствовал. Я бывал в музеях, да. Но когда вот так запросто, у меня дома… – Он умолкает и глядит куда-то перед собой. – Я был счастлив, – произносит он тихо.
– Тогда вы подменили картину, а Настя Караваева заметила это. – Ласточкин морщится. – Чем вы ее убили?
– Я не хотел ее убивать. Я хотел ей что-нибудь наплести, соврать… Но когда она стала угрожать, что вызовет полицию, я потерял голову. И убил ее.
