Двадцать минут шокирующего чтения — переданное из другого района дело девочки-подростка, — и меня отвлекает звонок в дверь. Я слушаю, как Зои открывает. Она вежливо разговаривает с сантехником, проводя его в подсобку.
Я возвращаюсь к трагической жизни пятнадцатилетней девочки, беременной от своего отчима. Она отказывается уличать и позорить его, тогда как каждый специалист, занимающийся ее делом, понимает: множество синяков и сломанных костей — его рук дело. Двух ее братьев удалось быстро пристроить на патронатное воспитание, а вот с беременной девочкой возникли проблемы. Она должна родить со дня на день, и ее ребенок — в списке моих приоритетов. Я останавливаюсь и представляю ее молодое тело, округлившееся из-за зародившейся внутри новой жизни — жизни, созданной из ненависти и страха. Сможет ли она когда-либо полюбить этого ребенка? Сомневаюсь, что она в состоянии любить саму себя, не говоря уже о ком-нибудь другом. Заключение психолога подтверждает долгую историю членовредительства, голодания, нанесения себе ран, битья головой о стену, злоупотребления наркотиками — все это всплывает с лежащей передо мной страницы. К внутренней части папки скрепкой прикреплена фотография девочки — худой и бледной, с мышиного оттенка волосами до плеч. На девочке надет топ в красно-синюю полоску, а ее огромные карие глаза наполнены абсолютной безысходностью. Но в уголках этих глаз я вижу сверкающий, будто сдерживаемые слезы, проблеск надежды. Я отчаянно хочу помочь девочке.
В дверь стучат.
— Войдите, — отвечаю я, и прежде, чем успеваю это осознать, Зои уже материализуется перед столом Джеймса в компании сантехника. Глаза Зои жадно оглядывают кабинет.
— Здравствуйте, миссис Эм-Би. — Сантехник называет меня так с тех пор, как год назад ремонтировал нашу ванную. — Рад вас видеть.
Он замечает мой живот.
— Боже мой, миссис Эм-Би на сносях! — оглушительно хохочет слесарь и вытирает руки о свой комбинезон.
— Большое спасибо, что пришли, Боб. Мы все так замерзли! — Я по-прежнему дрожу, несмотря на еще один свитер.
— Боюсь, у меня не самые лучшие новости насчет бойлера. Мне нужна одна деталь, которую я смогу достать только завтра утром. Вы переживете ночь?
У меня сердце обрывается.
— У нас хотя бы горячая вода есть?
— Я проверил, нагреватель воды работает, так что да, есть. Но боюсь, вам придется жечь камин всю ночь. Я вернусь около одиннадцати. Кто-нибудь будет дома?
Я киваю и договариваюсь с Зои. До сих пор понятия не имею, что же принесет мне завтрашний день.
С кухни, где ужинают мальчики, вдруг доносится визг. Зои тут же бросается туда, в то время как я провожаю Боба до двери.
— Еще раз спасибо. — Я закрываю дверь и сгребаю в охапку множество висящих на стенных крючках пальто, курток и шерстяных свитеров, решая, что нам всем нужно основательно укутаться. — Вот. — Я сваливаю одежду на кухонный диван. — Давайте все вырядимся, чтобы быть похожими на человека с рекламы «Мишлен».
Я заливаюсь смехом, со мной покатывается Зои. «А вы уже похожи…» — говорит ее взгляд.
— Это мое, — плачет Оскар, когда Ноа вырывает у него из рук стеганую куртку.
— Нет, вот — твое, Оскар, — вмешиваюсь я. — Со значком, помнишь?
Пресекаю драку в зародыше и выуживаю из груды вещей незнакомую мне огромную шерстяную кофту крупной вязки.
— Красивая, — оцениваю я, рассматривая кофту и гадая, что это — давно забытый предмет гардероба или оставленная как-то Пип вещь.
— О, это мое, — с благодарностью отзывается Зои, которую бьет дрожь.
Передавая няне одежду, я замечаю на кофте спереди ряд зелено-фиолетовых продолговатых пуговиц. Одной не хватает.
* * *
Пип легонько машет мне с пола. Я хочу поговорить с ней, но опоздала на йогу, и занятие уже началось. По сравнению с моим домом этот обычно холодный зал помещения церкви кажется таким теплым… С трудом опускаюсь на свой коврик для йоги и устраиваюсь на боку, вытягиваясь. Это требует серьезных усилий. Мэри рассказывает нам о концентрации и выравнивании баланса энергии ци, о том, как все это связано с дыханием. На мой вкус, это чересчур экзотерически. Когда я думаю о появлении моего ребенка на свет, все, что могу себе представить, это крик и боль. В родах нет ничего безмятежного и гармоничного, как уверяет Мэри.
Я принимаюсь поднимать ноги, как показывает инструкторша. Даже от этого простейшего упражнения после всего нескольких секунд усилий у меня начинает тянуть мои слабые мышцы брюшного пресса.
— Дышите в такт движениям… вдох-выдох… вдох-выдох… — Голос Мэри звучит ритмично и успокаивающе. — Вы укрепляете свое чрево, готовясь к великому дню… вдох-выдох… все правильно. Клаудия, следите за тем, чтобы держать колени прямо, не поднимайте их слишком высоко…
Я бросаю взгляд на Пип. Она подмигивает. Ей едва удается поднять ногу. Клянусь, Пип — уже больше, чем я сейчас. «Ты в порядке?» — одними губами произношу я, и подруга кивает. «А ты?» — спрашивает она.
Морщу нос в ответ. Пип хмурится и постукивает по своим часам. Я киваю. Не виделась с ней с тех пор, как Зои стала отвозить детей в школу и забирать их домой.
— Ну а теперь поднимаемся, леди, и продолжаем наши упражнения для чрева. Тут важно сохранять равновесие. Опускайте ногу, если чувствуете, что можете упасть. — Мэри смеется своим ровным, как у робота, голосом и начинает выполнять выпады вперед, которые представляются просто невозможными с этим огромным весом в области талии. Инструкторша следит за каждой из нас в отдельности. Интересно, а у нее самой есть дети? Она не похожа на суетливую мамашу.
Спустя десять минут, когда мы расслабляемся, лежа на своих матах, к моим глазам подступают слезы. Одна из них вот-вот скатится по щеке и упадет на пол. Сжимаю кулаки, пытаясь бороться с эмоциями, но ничего не могу с собой поделать. Я представляю Джеймса — одному Богу известно, как глубоко он сейчас в море, отрабатывая строевые приемы и порядок действий на подводной лодке, битком набитой мужьями, братьями, сыновьями. «Возвращайся домой целым и невредимым, любовь моя», — мысленно обращаюсь я к нему, хотя прекрасно знаю, что это — рядовые учения. Я сосредотачиваюсь на ребенке, которого Джеймс увидит по возвращении, представляю, как мы все, впятером, будем одной семьей, как сильно муж будет гордиться мной. Да, мной, женщиной, которая перенесла множество выкидышей, несколько раз рожала мертвых детей; мной, женщиной, которой все твердили, что она никогда не сможет доносить ребенка; мной, женщиной, которая всегда мечтала стать матерью.
— Ты уверена, что это ее? — спрашивает Пип.
Мы обе объедаемся морковными кексами. Просто не можем перед ними устоять.
— Она сказала, что это ее, — отвечаю я с набитым ртом, смахивая крошки с губ.
— Только посмотри на нас, прожорливых свиней! — смеется Пип. — Я вечно теряю пуговицы. И эта, видимо, оторвалась, пока няня разговаривала с Джеймсом в кабинете или что-то в этом роде.
— Может быть, — соглашаюсь я. — Хотя я нашла пуговицу у окна, рядом с креслом Джеймса. Не понимаю, что она там делала. Джеймс очень щепетилен в том, что касается секретности его кабинета.
— О, Клод, перестань! Возможно, пуговица валялась в дверном проеме, и ее случайно пнули ногой, зашвырнув туда. — Пип впихивает в себя большой кусок кекса и принимается с жадностью рассматривать ряд вкуснющих пирожных на прилавке «Варева ха-ха».
— Пнули? — спрашивает Бисма, слыша обрывки нашего разговора. Она беседует с Фэй, которую тошнит все утро, несмотря на срок пять месяцев. — Кто это тут пинается? Дай-ка пощупать.
Черные блестящие волосы Бисмы стянуты в длинный, до талии, хвост, и я могу поклясться, что ее глаза загораются при мысли о том, чтобы почувствовать ножку или ручку ребенка.
— Нет, боюсь, ребенок не пинается, — отвечаю я, задаваясь вопросом, что сказала бы по этому поводу Зои. Начиная с момента аварии она, как параноик, тряслась надо мной.
— И как эта няня, как там ее, Клаудия? — интересуется Бисма. — Мне хочется, чтобы Рахим согласился найти мне в помощь няню, чтобы я могла вернуться к преподаванию.
Бисма тихо смеется, и это красноречиво говорит мне о том, что на самом деле она не собирается возвращаться на работу, с няней или без. Подруга говорит это ради меня.
— Зои, — задумчиво отвечаю я так, словно забыла имя няни.
— Да, Зои, — кивает Бисма, удивленная моей реакцией. И все трое в нетерпении ждут, что же я скажу.
— Если честно, меня одолевают сомнения на ее счет, — сообщаю я, потрясая этим чистосердечным признанием даже саму себя.
— Ой-ой-ой, — медленно тянет Пип. — Сейчас поздновато думать о замене.
— Знаю-знаю. — Огорчение ясно читается по моему лицу. Но если я не могу сказать об этом своим близким подругам, среди которых есть, кстати, и моя лучшая подруга, то кому еще я доверюсь? — Все прекрасно, правда. Я в том смысле, что она превосходно заботится о мальчиках, хорошо ведет домашнее хозяйство…
