Давайте определимся с исходным пунктом. Я точно знаю, когда подсознание объявило мне о своем решении, после чего жизнь завертелась вокруг его оси. Я также знаю, что оно трудилось месяцами, пытаясь объединить новые открытия, новые озарения, новые взаимоотношения в нечто вроде связного плана действий, который, как мне казалось, следовало составить еще до его осмысления. Что-то неладное происходило в королевстве. Отсутствовали слова, с помощью которых можно обсудить этот вопрос. А когда они появились, было слишком поздно. Мы стали бы обречены.
Исходный пункт: вечеринка в Джорджтауне, в которой он принимал участие со своей семьей, – у Уина Стоддарда, в старом доме из крошащегося кирпича, выкрашенного в желтый цвет, чтобы отпугивать термитов, с садом, словно сошедшим со страниц пьесы Теннеси Уильямса – заросшим, сырым, источавшим смрад. Трогательное заблуждение? Согласен, опасная близость, и я больше не буду упоминать сад.
Стояла вторая половина октября 1963 года эры нашего Господа и третьего года эры Кеннеди – Анно Трес Камелота. Это была корпоративная вечеринка. То есть собрались выпускники университетов Лиги Плюща из секретной службы Директората планирования, чтобы немного расслабиться и снизить накал соперничества, недоброжелательства и интриг с помощью больших количеств джина или водки, сдабриваемых шампанским. Мартини для нас, крестоносцев, был слишком пафосным напитком, годившимся только для франтов в серых фланелевых костюмах с Мэдисон-авеню. Думаю, эта вечеринка ничем не отличалась от любой другой в Америке 1963 года. Из вялых ртов торчали сигареты, руки оживленно жестикулировали, все старались перекричать друг друга, динамики проигрывателя извергали звуки джаза. Мы были последним поколением перед наступлением эры рок-н-ролла.
Вам наверняка известно, как это обычно бывает: ранним вечером начальники наносят визиты вежливости. Даже старик Даллес, хотя и отправленный в отставку после фиаско в заливе Свиней, зашел выпить со своими парнями. Почтил нас своим присутствием и его преемник Маккоун. Эти два визита были для Уина большой честью. Корд пришел со своим младшим сыном, Томми, который сидел с самым серьезным видом, в одной руке держа бокал с джином, другой машинально поглаживая густые мальчишеские волосы, и внимательно наблюдал за происходящим. Заглянул легендарный Френчи Шорт и в скором времени ушел, уведя с собой двух красивых китаянок. Почетным гостем был Джеймс Джизес Энглтон, друг Корда, который мог уничтожить любого из нас, бросив лишь тень подозрения. Лучше смотреть ему в рот, нежели игнорировать его, хотя общаться с ним нелегко. Ненадолго зашел сухопарый, как палка, Колби – у него в тот вечер нашлись более важные дела. Дез Фицджеральд, который руководил операцией в заливе Свиней и, по слухам, должен был занять место Фиделя, выпил и довольно рано уехал, вызвав такси. Могущественные, широко известные в узких кругах люди вели себя сдержанно, по привычке стараясь не привлекать к себе особого внимания.
К 23.00 высокие гости разъехались. К 23.30 большая часть жен – все вычурные и приторные, с еще не сошедшим загаром после летнего отдыха в Бетани – отправилась восвояси, благо большинство из них жили в тогда еще безопасном Джорджтауне. Все это время они находились на втором этаже, и среди них моя дорогая Пегги, общавшаяся главным образом с девицами Смит, поскольку собрались преимущественно выпускники Йеля.
Они спустились вниз, попрощались, предупредили нас, чтобы мы много не пили, и напомнили, что завтра рано утром нужно идти в церковь на мессу. Я вспоминаю море потрепанных мешковатых твидовых курток и океан стоптанных мокасин и туфель. У всех коротко стриженные волосы, гладко выбритые щеки и белые зубы. Мы были честными и в то же время прожженными, дерзкими и в то же время наивными, необузданными и в то же время доброжелательными.
Уин обратился к присутствовавшим.
– Братья! – воскликнул он. – Мне требуется этическое основание.
Взрыв смеха. Мы никогда не обсуждали вопросы этики, поскольку не имели в этом необходимости. Нам хорошо известно, что можно делать, а что нельзя. (Следует отметить, что очень скоро я пересмотрел эту позицию.) Поэтому мы отнеслись к заявлению с иронией, подогретой джином и стремлением к веселью.
– Уин, ты не думал об этике в ту ночь, когда украл финал Морисона из его работы «Американские классики».
Все снова рассмеялись, поскольку мысль о том, что Уин обокрал Сэмюэля Элиота Морисона, представлялась забавной, отчасти потому, что адмирал закончил Гарвард, а Уин ненавидел выпускников этого университета.
– Он никогда не запирал окна, что я могу сказать? – пошутил Уин. – Как бы то ни было… – Он сделал паузу, подкрепился джином, закурил тридцать пятую или сороковую сигарету и продолжил с драматизмом в голосе: – Как бы то ни было, вам хорошо известно, что Корд заставляет нас работать с печатными копиями записей прослушивания посольств.
Все тяжело вздохнули. Это полигон для новичков, средство проверки их терпения и прилежания, но Корд любил, чтобы все были при деле, и если у нас появлялось свободное время, мы по его распоряжению отправлялись читать последнюю информацию из посольств. Давало ли это что-нибудь? Не знаю. Во всяком случае, до того вечера не слышал, чтобы эти материалы приносили какую-то пользу.
– Итак, – сказал Уин, – я просматриваю страницы из советского посольства в Мехико. Обычная чушь, не заслуживающая никакого внимания: «почему нам приходится столько работать в неурочное время», «как это так, Борис едет в Париж, когда туда должен был поехать я», и все в том же духе. Они точно такие же, как и мы, любят поныть. И тут мне попадается на глаза что-то вроде интервью с неким битником-перебежчиком. Насколько я понимаю, это американец, южанин, бывший морской пехотинец. Ставлю кассету на магнитофон и слушаю записи беседы сотрудников посольства с этим парнем – Ли – и понимаю, что он просится в Россию. Причем обратно в Россию, поскольку он там уже прожил два с половиной года. Время от времени он переходит на плохой русский. Игорь и Иван не желают с ним разговаривать, но он не отстает от них и всеми силами пытается произвести впечатление. В конце концов – я не шучу – этот парень заявляет, что это он стрелял в генерала Уокера!
Послышались возгласы изумления. В нашем кругу покушение на генерала Уокера вызвало одобрение. Оно произошло 10 апреля того года в Далласе. Кто-то пустил пулю в это старого борова, когда он сидел за столом, замышляя свои злодеяния. Неизвестный стрелок промахнулся – очевидно, его подвел палец, нажимавший на спусковой крючок.
Генерал-майор в отставке Эдвин Уокер участвовал в двух мировых войнах, а также в Корейской войне. Дела у него шли прекрасно, но, как и многих других отставных военных, его погубила спесь. На почве антикоммунистических убеждений у него возникла навязчивая идея, со временем развившаяся в психоз, который в конце концов превратился в безумие. Будучи командиром 24-й пехотной дивизии, дислоцированной в Германии, он вместе со своими подчиненными противостоял советским танкам, пытавшимся просочиться через Фульдский коридор. Случись подобное, это поставило бы крест на его карьере. После этого он стал распространять среди своих подчиненных брошюры общества Джона Бёрча, наставлял их, как следует голосовать на выборах, и произносил речи, в которых заявлял, что все послевоенные лидеры демократов являются «розовыми», как и все, кто поддерживает Демократическую партию Измены.
Не то чтобы мы были демократами, хотя, вероятно, и были. Некоторые из нас – включая молодого Хью с кротким взглядом и трубкой во рту – даже либералами. Не то чтобы мы в той или иной мере разделяли коммунистические взгляды, но он вызывал у нас раздражение и неприязнь. Газеты раструбили о его «подвигах», и когда Уокер, отказавшись от предложенного ему Макнамарой перевода, вернулся в Штаты, его встретили, словно героя, как после победы встречали Макартура, хотя ему явно недоставало элегантности и изысканных манер последнего.
Отставной генерал-майор обосновался в своем родном городе и продолжал ораторствовать, все еще представляя в своем лице 24-ю пехотную дивизию. Со временем его скандальная слава распространилась по всей стране. Он призывал Кеннеди к действиям, порицал его и администрацию президента, ратовал за сегрегацию и всячески мутил воду. Думал ли он о политической карьере? Вполне возможно. Однажды он пригрозил объединить своих сторонников, исчислявшихся тысячами, в организацию, и это прозвучало весьма зловеще. Уокер был настоящим психопатом, исповедовавшим фашистские взгляды. Он не любил негров и всех тех, кто требовал предоставления им равных прав, не признавал «дипломатического» подхода в отношениях с Советским Союзом, полагая, что с русскими следует говорить только с позиции силы, не спешил вскакивать на ноги при виде звездно-полосатого флага и петь американский гимн со слезами на глазах. Может быть, со временем его пыл постепенно иссяк бы по мере того, как репортеры уделяли бы ему все меньше внимания, но неудачный выстрел, прозвучавший летом 1963 года, словно вдохнул в него новую жизнь. Он снова был всюду и, хотя не представлял реальной опасности в политическом плане, действовал очень многим на нервы, усиленно подталкивая Кеннеди вправо, тогда как тот, возможно, уже и так инстинктивно подвинулся в этом направлении.
