Ответом ему послужило молчание.
Майрон ждал реакции. На этот раз он озвучил все, что думал, не дав себе шанса как следует сформулировать свои мысли, встроить в определенную схему или хотя бы придать им логическую законченность. Ему почему-то казалось, что Брэнда и так его поймет и все устроится словно само собой наилучшим образом.
— Насчет твоего сценария, — произнесла через некоторое время Брэнда. — Ты все время пытаешься выставить мою мать в самом выгодном свете. И это, как мне кажется, ослепляет тебя.
— Как прикажешь тебя понимать?
— Я уже спрашивала тебя об этом, и спрошу снова. Если все, что ты говоришь, правда, почему мать не взяла меня с собой?
— Она скрывалась от убийц. Какая мать захочет подвергнуть своего ребенка такого рода опасности?
— И она настолько помешалась на грозившей ей опасности, что за все эти годы ни разу не позвонила мне и не сделала ни одной попытки меня увидеть?
— Помешалась? — повторил Майрон. — Эти люди поставили «жучок» на твой телефон. Постоянно следят за тобой. Убили твоего отца… А ты говоришь: «помешалась»…
Брэнда покачала головой:
— Ты не понял…
— Что именно, интересно знать?
У нее на глаза навернулись слезы. Тем не менее Брэнда по возможности старалась произносить слова спокойным голосом.
— Можешь говорить что угодно, и выдумывать любые объяснения, но тебе никогда не оправдать того, что она бросила своего ребенка. Даже если у нее имелись для этого очень серьезные причины, даже если она жертвовала собой, чтобы защитить дочь и устроить ее будущность… Почему все эти годы она заставляла своего ребенка пребывать в уверенности, что мать бросила ее? Неужели она не понимала, какое разрушительное воздействие на душу пятилетней девочки окажет внезапное исчезновение матери и полное отсутствие каких-либо известий от нее в дальнейшем? Неужели за все эти годы она не могла изыскать способ сообщить своей дочери правду?
«Своего ребенка», «своей дочери» — и ни разу: «мне», «меня». Любопытно… Но Майрон не стал комментировать этот факт и хранил молчание. Поскольку у него не было ответов на все эти вопросы.
Проехав Институт Кесслера, они остановились на красный свет. Через пару минут Брэнда произнесла:
— Как бы то ни было, но во второй половине дня мне нужно ехать на тренировку.
Майрон кивнул. Он понимал ее. Баскетбольная площадка успокаивала и избавляла от ненужных мыслей.
— А еще я очень хочу поучаствовать в открытии и сыграть в первом матче серии.
Майрон снова кивнул. Хорас тоже очень бы этого хотел.
Они развернулись у школы Маунтин-Хай и подъехали к дому Мэйбл Эдвардс. Рядом на дороге припарковались не менее дюжины машин — в основном американского производства, далеко не новые, а некоторые даже основательно битые. У дверей дома стояла пара в официальных черных костюмах. Мужчина дергал за шнурок звонка, а женщина держала в руках запакованное блюдо с угощением. Повернув головы на шум мотора, они увидели вылезающую из машины Брэнду и сразу же отвернулись.
— Как видно, уже прочитали утренние газеты, — заметила Брэнда.
— Ерунда. Никто не верит, что это сделала ты.
Она со значением посмотрела на него, и он понял, что ему предлагается заткнуться и больше оправдательных речей в ее адрес не произносить.
Они вышли из машины, приблизились к крыльцу и встали за парой, пытавшейся игнорировать Брэнду. Мужчина и женщина словно в унисон фыркнули и стали демонстративно смотреть в другую сторону. При этом мужчина нетерпеливо постукивал ботинком, а женщина то и дело тяжко вздыхала. Майрон расправил плечи и открыл было рот, но Брэнда снова строго посмотрела на него, чтобы напомнить, что он должен помалкивать. Похоже, она уже научилась понимать язык его тела.
Кто-то открыл дверь. Как выяснилось, в доме собралось уже много народу. Все в хороших темных костюмах. И все до одного чернокожие. Интересное дело: Майрон продолжал подсознательно это отмечать. Чернокожая пара у дверей. Чернокожие люди внутри. А вчера вечером на барбекю все гости, за исключением Брэнды, были белыми, и это почему-то не казалось ему странным. Если разобраться, Майрон ни на одном родительском или соседском барбекю вплоть до вчерашнего не видел ни одного черного лица. Почему же у него вызывает сейчас удивление тот факт, что на сегодняшнем траурном приеме он — единственный белый? И почему это кажется ему забавным?
Стоявшая перед ними пара исчезла в глубине дома, как будто ее втянуло вихрем. Брэнда почему-то колебалась и не переступала порог. Когда они наконец вошли в помещение, обстановка в доме стала напоминать сцену в салуне из знаменитого вестерна с участием Джона Уэйна. Гости замерли, а не умолкавший ни на секунду негромкий говор прекратился, словно кто-то выключил радио. Все глаза разом устремились в их сторону, пронизывая молодых людей презрительными взглядами. Полсекунды Майрон думал, что это связано с проявление расизма, ибо он был здесь единственный белый, а эти люди белых не любили. В следующую секунду он, однако, понял, что презрение и враждебность во взглядах предназначались прежде всего скорбящей дочери.
Брэнда оказалась права. Люди думали, что это сделала она.
Гостей пришло много, и в помещении было очень душно. Некоторые женщины пытались обмахиваться веерами, но это мало помогало. Мужчины оттягивали пальцами воротнички рубашек или расстегивали верхние пуговки, но это тоже не приносило облегчения. Лица гостей были влажными от пота. Майрон посмотрел на Брэнду. Она казалась одинокой и испуганной, но глаз не отводила. Он почувствовал, как она взяла его за руку, и ответил ей успокаивающим рукопожатием. Постепенно Брэнда овладела собой, расправила плечи и высоко подняла голову.
Толпа неожиданно раздалась, и по образовавшемуся проходу в центр комнаты прошла Мэйбл Эдвардс. У нее были красные, опухшие от слез глаза, в руке она держала носовой платок, который сжимала с такой силой, что он превратился в крохотный комочек. Гости как по команде перевели взгляд на Мэйбл, ожидая ее реакции. Мэйбл же, заметив племянницу, устремилась к ней, раскрыв объятия. Брэнда, ни секунды не колеблясь, двинулась ей навстречу, позволив тетушкиным полным рукам обнять ее, после чего уткнулась носом в мягкое теплое плечо Мэйбл и впервые с того времени, как они с Майроном вошли сюда, всхлипнула. Не заплакала, а именно всхлипнула, хотя ее горловые всхлипы больше напоминали рыдания.
Мэйбл принялась укачивать племянницу в объятиях, словно малого ребенка, время от времени успокаивающе похлопывая по спине. При этом она бросала поверх ее головы суровые взгляды, предназначавшиеся тем, кто, по ее мнению, не так, как надо, смотрел на Брэнду или, наоборот, воротил от нее нос и вообще нетактично вел себя по отношению к ней.
Вскоре Брэнда перестала быть центром внимания, а затихший на время разговор возобновился. Майрон почувствовал, что противная сосущая пустота под ложечкой постепенно стала проходить. Окончательно успокоившись, он стал обшаривать гостиную взглядом, надеясь отыскать знакомые лица, и действительно разглядел пару парней, с которыми когда-то играл в баскетбол на уличной баскетбольной площадке, когда учился в школе высшей ступени. Они кивнули ему в знак узнавания. Майрон ответил им дружелюбными кивками. По комнате бегал маленький мальчик, не так давно научившийся ходить и произносить несколько слов. Вытянув губы трубочкой, он издавал звук, имитировавший полицейскую сирену. Майрон узнал его по фотографии, висевшей над камином. Это был внук Мэйбл, сын Теренса Эдвардса.
Кстати, подумал Майрон, а где сам кандидат на место в сенате штата? Высматривая его, он еще раз тщательно обозрел комнату, но Теренса нигде не было видно. Между тем находившиеся прямо перед ним тетушка Мэйбл и Брэнда перестали наконец обниматься, после чего Брэнда выпрямилась и вытерла платком глаза. Мэйбл ткнула пальцем в направлении ванной комнаты, куда Брэнда и поторопилась удалиться.
Мэйбл подошла к Майрону и внимательно посмотрела на него. Потом без какой-либо преамбулы произнесла:
— Вы знаете, кто убил моего брата?
— Нет.
— Но надеюсь, собираетесь это выяснить?
— Собираюсь.
— Мысли какие-нибудь на этот счет есть?
— Мысли-то есть, — ответил Майрон. — Но ничего больше.
Она кивнула в знак того, что принимает его слова к сведению.
— Вы — хороший человек, Майрон.
Еще раз оглядев комнату, он заметил изменения, коснувшиеся каминной полки, где располагались семейные фотографии. Фотопортрет Хораса Слотера был украшен цветами и окружен свечами. Майрон сосредоточил внимание на его улыбке, которую не видел десять лет и уже не увидит никогда.
Лично он себя хорошим человеком не чувствовал.
— Мне нужно задать вам еще несколько вопросов, — обратился он к тетушке Мэйбл.
