тот же ритм, когда ты чистый. Сам знаешь, дело не в алкоголе; он не был моей первой любовью. – Два огонька танцевало в его широко раскрытых глазах. – Порой мне кажется, что вся моя жизнь – охота, и я в ней – добровольная жертва.
– Что у вас с Блейк? Сдается мне, вы довольно близки.
Закари моргнул, достал из пачки сигарету, прикурил и на выдохе ответил:
– О, если бы ты только знал!
Я ухмыльнулся:
– Избавь меня от подробностей.
– Я просто хотел сказать, что когда она впервые улыбнулась мне, я чуть не свалился ей под ноги. Надеюсь, она не бросит меня после сегодняшнего.
– Она нашла с мамой общий язык.
– Блейк – хорошая девочка и никогда не водилась с такими типами, как мы.
– Как и Вивиан.
Зак передал мне сигарету. Пожав плечами, я затянулся и хрипло произнес:
– Я бы не смог влюбиться в самого себя.
Брат похлопал меня по спине.
– Ничего страшного, я бы тоже не смог влюбиться в тебя. – Он взял сигарету и задумчиво уставился на дым. – Дэнни, если тебе неинтересно мое мнение, укажи мне место, куда я могу его засунуть. А если интересно… верни Виви. Будь для нее тем, кого она заслуживает рядом с собой. А не тем, кем ты считаешь себя из-за отца. Поверь мне, спустя годы, оглядываясь назад, ты будешь задавать себе только один вопрос: а стоило ли быть таким придурком? Вивиан – лучшее, что случилось с тобой.
– Когда я смотрюсь в зеркало, я вижу его… Черт, у нас даже имя одно на двоих.
– Ты – не он. – Закари втоптал окурок в снег. – Как думаешь, он ненавидел детей?
– Зак, он был болен.
– Его признали вменяемым.
Мы молча смотрели на дорогу, по которой, мимо ясеней, раздетых холодами, проехала машина.
– Это поступок труса.
– Дэн. – Брат достал кнопарь, выкинул лезвие и смахнул им снег с деревянного поручня; он везде с собой таскал кнопарь. – Нет ничего трусливого в том, чтобы решиться на это. В сущности, это требует чрезвычайной смелости. К тому же перед смертью человек получает от Него один хороший день… Я решил отложить это удовольствие до следующей жизни, без шуток. Какой в этом дерьме смысл, если даже ты бросил? Ты всегда во всем опережал меня: был старше, привлекательней, брекеты не носил. И дрался лучше.
Ухмыльнувшись, Закари кивнул на поручень, на котором было вырезано «зак мелкий змееныш», результат моих стараний этим самым ножом. Внезапно брат показался мне невероятно уставшим. Однако его улыбка была такой же открытой, будто ему вновь тринадцать. Мне что-то попало в глаз, и я поспешно отвернулся.
Перемигивались гирлянды на деревьях и кустах у домов.
– Замерз? – спросил я.
– Да я сейчас околею, твою мать. Думаешь, мама ничего не унюхает?
– Я похороню тебя в ближайшем сугробе, если свалишь все на меня.
* * *
Вернувшись в дом, я подошел к камину и окинул взглядом часы моего прадеда, пресс-папье, чьи голубые вкрапления натолкнули меня на мысли о метели, выхваченной из воздуха и помещенной в стекло. И фотографии в рамках.
Вот я на школьном выпускном: гладковыбритый, с волосами, убранными за уши, в мантии. На маме – приталенное платье и босоножки, она обнимает меня, а десятилетний Зак улыбается от уха до уха в моей шапке выпускника, брюках карго камуфляжной расцветки и доставшейся ему от меня футболке Slayer Slaytanic 1994, с зубастым черепом в шлеме, в темных глазницах которого блестит багряный отблеск. Почему-то этот снимок всегда напоминал мне семейное фото, где я – не сын и старший брат, а муж и отец.
Я перевел взгляд на семейную рождественскую открытку – традиция, которая у нас не прижилась. Под надписью «Счастливого Рождества! С любовью от Дэна, Вивиан и Гилберта» я обнимаю свою жену и держу синий поводок. Втроем мы стоим на фоне раскидистого кедра, я примостил телефон на ветку дерева, выставил таймер и вспышку. Снимок сделан в ноябре 2013 года. Мы женаты два года. Через неделю выпадет первый снег, я собью Говарда, а через два года залью гостиную своей кровью.
* * *
На очереди были подарки. Диане и Блейк я подарил по жемчужной нити: лавандовую и белую. Брат тут же нацепил подаренный мной халат.
– Старик, это было серьезной ошибкой с твоей стороны! Я не вылезу из него до самой смерти.
Мама встал на носочки и обняла нас с братом.
– Я люблю тебя, Дэнни. Я люблю тебя, Зак.
Дорога из Ньюарка в Шардон заняла больше двух часов. Где-то между Гриром и Нашвиллом ремень безопасности отправил меня обратно на сиденье. Я уставился на желтый спидометр. С лошади, вставшей на дыбы, перевел взгляд на крупного самца оленя.
Застыв перед низким капотом, он смотрел на меня с расстояния в десять футов. Немигающий взгляд его темных глаз встретился с моим. О чем он думает? Одинок ли он? Я представил, как вскидываю ружье, одновременно нажимая на спуск. По телу пробежала дрожь. Я закрыл глаза, а открыв их, почувствовал себя немного лучше. Сердце колотилось в горле, но я больше не дрожал.
– Сукин сын, – пробормотал я.
Постояв в свете фар, олень перешел дорогу и скрылся среди деревьев. Еще какое-то время я слышал треск ломающихся веток, затем под злостный рык двигателя сорвался с места.
* * *
Была ночь на пятницу, вернее, раннее утро пятницы. За сто шестьдесят миль, проведенных за рулем, нога разболелась и пульсировала. Хромая к входной двери, я отдавал себе отчет, что не могу и дальше откладывать то, что должен был сделать еще по возвращении с Верхнего полуострова.
Бросив ключи от машины на столик, замшевую куртку – на банкетку, я направился через холл прямиком на кухню. Лопата лежала там же, под банкеткой.
Эхо моих шагов отскакивало от стен дома, который «Архитектурный дайджест» нашел бы примечательным. Но вы же знаете: в примечательных домах, как правило, трудно жить. Годятся для модных фотографий, но не для жизни. Каменной норе не стать уютным гнездышком. Разве что для змеи. Пока я не сломал стены кувалдой и не заменил дерево на камень, дом был настоящим, теперь же напоминал порождение гаснущего сознания.
Выдвигая кухонные ящики, я коснулся ножа для рыбы.
– Спятил? Вот канцелярский нож – другое дело.
Но, едва переступив порог студии, я замер, воззрившись на луну. На худого мужчину с темными волосами. На хижину. На свою незавершенную картину.
Тень косым росчерком высилась на тяжелых шторах.
Не обращая внимания на
