Ходасевич медленно, однако со всею непреклонностью покачал головой.
– Нет.
– Но почему?! Почему, Валера?!
– Нет – потому что ты не сможешь.
– В смысле?
– Ты не потянешь такую игру.
– Не потяну?! – снова вскинулся худощавый. – Не потяну? Это ты так решил?!
Ходасевич снова медленно, но веско покачал головой.
– Нет. Это мнение Центра.
– Но это ты!.. – выкрикнул худощавый. – Ты!.. Ты сам все решил за них! Ты им дал всю информацию!
– Да, рекомендации Центру давал я, – медленно проговорил Валерий Петрович. – И там со мной согласились. Потому что я считаю, что двойной игры в твоем случае быть не может.
– Но почему?!
– Ты просто не выдержишь. Сломаешься.
Ходасевич с вызовом посмотрел на товарища.
Тот выкрикнул:
– Да почему ты так решил? Почему?!
И вдруг – бросился на Ходасевича. Он коротко, но мощно ударил его в лицо. Но удар не достиг цели. Валерий Петрович отшатнулся и перехватил руку товарища. И сам, в свою очередь, нанес короткий и резкий удар в солнечное сплетение. Его противник согнулся и стал медленно опускаться на траву.
– Почему-у-у?.. – со свистом выдохнул он.
– Вот именно поэтому, – холодно припечатал Ходасевич. – Потому что ты, Колька, слабак.
* * *
Валерий Петрович рассказал эту историю Тане со значительными купюрами. Он не назвал ни места, где она происходила, ни года, когда она случилась, ни имен главных (помимо Николая Птушко) персонажей. Многое отчим не упомянул: Париж, Версаль, мансарда на площади Шаттле, резидент Потапов… Получилась байка из шпионской жизни – сказка вроде: «В некотором царстве, в некотором государстве…»
– И этого парня тоже звали, – округлила глаза Татьяна, – Николаем Птушко?
– Боюсь, что именно так, – кивнул полковник.
– У него тогда был сын?
– Был, – нахмурился Валерий Петрович. – В ту пору – совсем маленький. Лет семи-восьми. И звали его Коленькой. Николаем Николаевичем Птушко.
– Думаешь, сын твоего друга – мой контрагент? Тот самый, с «откатом»?
– Всяко бывает, – неопределенно ответил Ходасевич, глядя в сторону.
– А ты в курсе, – насела Таня, – что с твоим Птушко-старшим случилось потом? После той вашей встречи за кордоном?
Таня вся сгорала от любопытства.
Осторожно подбирая слова, Валерий Петрович сказал:
– Ничего особенно страшного с ним тогда не случилось. Времена уже наступили перестроечные, вегетарианские. После того прокола Птушко отозвали в Москву. Понизили на одно звание: был майором, стал капитаном. Всобачили ему «строгач» по партийной линии. Сделали невыездным. Перевели в пятое управление – бороться с диссидентами.
– А тебя он не простил?
– Мы с ним иногда встречались, – поморщился Ходасевич, – в коридорах Центра. Он со мной принципиально не здоровался. А когда лет десять назад мы случайно столкнулись с ним на улице, он перешел на другую сторону.
– Значит, не простил, – констатировала Татьяна. – А чем он сейчас занимается, ты знаешь?
– Мне рассказывали, что, когда развалился Союз, он ушел из органов. Чем стал заниматься – не знаю. Я, как ты понимаешь, ни разу его не видел. И ничего до сегодняшнего твоего рассказа ни о нем, ни о его семье не слышал. Да и тот твой «откатчик» – сын ли он моего Птушко? – скептически (отчасти чтобы спровоцировать Таню этим своим скепсисом) молвил отчим.
– Фамилия редкая, – заметила Таня.
– А как он выглядел, этот твой Николай Птушко?
Татьяна скривилась:
– Молоденький. Серенький такой, незаметненький. Теперь-то я поняла, почему он такой блеклый. Все ясно – сын чекиста. Печальный карась!
– Странная версия, – вроде бы про себя проговорил Ходасевич и пожевал губами. – То ли отец мстит за сына? То ли – сын за отца? Очень странная версия.
– Во всяком случае, проверить ее надо, – азартно сказала Татьяна.
– Для начала стоит узнать, кто таков сейчас Николай Птушко-старший.
– О, это я запросто! – воскликнула Таня. – Только дайте мне Интернет.
Она разрумянилась, глаза загорелись. Никакого сравнения с той бледной, несчастной мумией, которую увидел Ходасевич в начале их разговора.
– Откуда в больнице Интернет? – подначил ее полковник.
– Подключусь по мобильнику. А ноутбук ты мне привезешь, – непререкаемо заявила Татьяна. – Сегодня же.
– Хорошо, – усмехнулся Валерий Петрович. – Ты позволишь мне, – в его голосе прозвучала мягчайшая ирония, – узнать о Птушко-старшем по своим каналам?
– Позволяю, – сделала царственный жест Садовникова.
Теперь ничто в ней не напоминало безжизненную, обиженную девочку. Она снова стала сама собой – азартной, деятельной, веселой, боевой.
– А самое главное, – весомо выдохнул Валерий Петрович, – ты должна понять: все плохое уже позади.
Но, по совести говоря, он сам был в этом далеко не уверен.
Той же ночью
Ходасевич и лейтенант-чистильщик не были бы сотрудниками Комитета, если б не смогли проникнуть ночью в обычную районную московскую больницу. Из маскировочных средств им понадобились всего лишь два белых халата и два стетоскопа. С важным и непроницаемым выражением на лицах (в карманах халатов – авторучки, на шеях – стетоскопы) полковник и лейтенант поднялись на пятый этаж и не спеша отправились по длинному пустому коридору в отдельную пятьсот первую палату, где нашла приют Татьяна. Лейтенант держал в руках «дипломат» со своим инструментом.
В воздухе царили неистребимые запахи больницы: хлорки, медикаментов, сваренного на воде пюре. На сестринском посту горела настольная лампа, однако за столом никого не было.
Валерий Петрович остановил чистильщика у входа в Танину палату.
– Можешь определить отсюда, включена ли камера? – прошептал он. И добавил: – Если она, конечно, есть.
Лейтенант молча кивнул. Он достал из своего чемоданчика аппаратуру. Ходасевич смотрел по сторонам: не появится ли кто в ночном коридоре.
Едва чистильщик расчехлил приборчик, как увидел: стрелка индикатора напряженности поля дрогнула.
– Камера есть, – вполголоса проговорил он. – И она работает.
– Можешь запеленговать приемник? – полушепотом спросил полковник.
Лейтенант уверенно кивнул. Он, не чинясь, вручил Ходасевичу свой «дипломат», а сам, не отрывая взгляда, смотрел на экранчик детектора-пеленгатора. Они спешно пошли по коридору обратно к лестнице. Ходасевич спросил:
– Выведешь меня на приемник?
Он слегка запыхался от быстрой ходьбы.
– А я что делаю!.. – нагловато обронил лейтенант.
По пути Валерий Петрович подумал, как можно поступить в создавшейся ситуации – если играть по правилам (или хотя бы по подобию правил).
Можно испортить камеру в палате. Затем сообщить немногочисленным друзьям, оставшимся в Конторе, о сложившейся ситуации. Воспользовавшись их помощью, организовать засаду в Танюшкиной палате. И когда кто-то явится чинить испорченную камеру, взять этого человека. А затем, если удастся, его расколоть. И тогда – выйти на заказчиков.
Все это было умно, правильно и, возможно, оказалось бы результативно, но потребовало бы много сил и времени. И обеспокоило бы несчастную Танюшку. Ни тратить время, ни напрягать больную падчерицу Ходасевич не хотел. Поэтому он позволил событиям развиваться своим чередом – то есть быстро.
Вместе с чистильщиком они сбежали по больничной лестнице. Никем не остановленные, вышли во двор клиники. Все это время лейтенантик не отрывался от экрана пеленгатора. На улице он на мгновение замешкался, а потом уверенно тыкнул пальцем в темноту: «Туда!»
Шагов через тридцать в глубь заднего двора больницы Ходасевич углядел машину, стоявшую на отшибе, за кустами сирени. Это был белый, не новый, ничем не примечательный микроавтобус «Форд-транзит». Память Валерия Петровича, которая просеивала задним числом подозрительные машины вблизи его дома – день за днем, ночь за ночью, – мгновенно подсказала ему: он уже видел этот автомобиль. Видел!
Вспыхнуло видение одного из дней на прошедшей неделе: вот он провожает Татьяну. Она выходит из его подъезда. Он смотрит на нее через открытое окно кухни. Она улыбается и машет ему рукой. Он отвечает ей. Она направляется к своей «Тойоте». И где-то там, вдали, на заднем плане, маячит белый микроавтобус. Этот самый микроавтобус.
Решение Ходасевич принял мгновенно.
– Стой здесь и жди меня, – безапелляционным тоном заявил он лейтенанту. – То, что я собираюсь делать, незаконно. Так что, если вдруг меня заметут, дашь показания в мою пользу.
И не успел чистильщик ни согласиться, ни возразить, полковник уже зашагал к микроавтобусу. Тот стоял – весь темный, с тонированными стеклами, – не подавая никаких признаков жизни. На подходе к нему Ходасевич подобрал с земли увесистый булыжник. Приблизившись к машине, он, не тратя ни секунды на лишние раздумья, принялся колотить камнем изо всех сил – прямо по лобовому стеклу. Лейтенант затаил дыхание: «Что же он делает?!» Грохот разнесся по всему больничному двору.
