– Я это уже понял, – приоткрыв дверь, ответил Григорий.
Повернувшись к Кеше, Таранников сказал:
– Поехали!
* * *
Минут через двадцать в сопровождении трех полицейских из банка вышел Лозовский. Григорий невольно чертыхнулся, увидев, что в руках у него пустая сумка. Худшие опасения оправдались – все деньги остались в хранилище.
Остановившись подле машины, они о чем-то переговорили, а потом втроем зашагали к внедорожнику «Тойота». Загрузившись, завели машину. Полицейский «уазик», включив мигалку, шуганул короткой сиреной грузовичок, перегородивший ему дорогу, и выехал с территории банка. Следом, осторожно объезжая припаркованные автомобили, выбралась «Тойота».
Дождавшись, когда машины скроются за углом, Григорий подошел к таксисту, сел в машину и потребовал:
– До тридцать девятого отделения подбрось.
Добрались быстро: таксист, знавший, казалось, все московские подворотни, сумел доехать до отделения кратчайшим путем.
– Притормози около того киоска, – указал Григорий на стояночное место неподалеку от отделения. – Подождем немного.
Через некоторое время подъехал знакомый «уазик». Остановив машину подле дверей отделения, из нее выскочил водитель и скорым шагом вошел в здание.
«Куда же они подевались?» – заволновался Григорий, подумав о том, что ошибся в расчетах. Но уже через минуту во двор отделения въехала белая старенькая «Тойота», за рулем которой он рассмотрел Назара. На переднем пассажирском кресле сидел Лозовский. Из автомобиля, остановившегося рядом с «уазиком», вышли трое полицейских в просторных пиджаках. Махнув на прощание Владлену, оставшемуся в салоне, рукой, они отправились в охранное отделение.
– Сейчас сделаем вот что… Как только «Тойота» тронется, поедешь за ней. Держись на расстоянии, чтобы тебя не засекли, – попросил таксиста Григорий.
– Не переживай, – успокоил водитель. – Признаюсь, не нравятся мне все эти рамсы… Ладно, сделаю все что нужно.
«Тойота» аккуратно вырулила со двора. Пропустив на перекрестке молодую пару, выехала на шоссе. Держась от внедорожника на значительном расстоянии, таксист не выпускал ее из вида. И когда она повернула на Песчаную, а потом остановилась перед большим массивным зданием сталинской постройки, предупредительно переместился на противоположную сторону дороги. Из машины, уже не таясь, вышел Лозовский. Он постоял на краю тротуара, посмотрел в сторону припаркованной машины.
– Кажется, заметил, – невольно подался назад Григорий.
– Все в порядке, – успокоил таксист, – через стекла трудно рассмотреть, да и расстояние большое.
– Все! Уезжаем!
– Ну, как знаешь. – Развернув машину, таксист выехал из переулка.
* * *
– Останови, – сказал Лозовский.
– Зачем?
– Предчувствие дурное. Вот что, Назар, ты пока посиди, а я сейчас выйду. Мало ли чего…
– Вроде бы за нами никто не ехал, я наблюдал.
– Осторожность не помешает. – Широко распахнув дверцу, Владлен ступил на тротуар.
На противоположной стороне дороги остановился белый «Шевроле». Владлену показалось, что водитель – худой, с короткой стрижкой, средних лет мужчина – уже однажды ему встречался, вот только никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах произошло знакомство. На заднем сиденье расположился пассажир; лицо, спрятанное в глубине салона, не рассмотреть. Ничего подозрительного. Тогда откуда же появилось смутное ощущение тревоги?
Таксист неожиданно развернул машину, и она скрылась за поворотом. Посмотрев вслед удаляющейся машине, Лозовский крикнул Назару, продолжавшему сидеть за рулем:
– Выходи! Вроде никого нет.
Назар вышел из машины, открыл багажник и, вытащив одну сумку, протянул ее Лозовскому:
– Забирай!
– Тяжеленная какая, – перехватил Владлен груз двумя руками.
– А ты как думал? – довольным тоном отозвался Назар. – Все-таки три миллиона долларов. Тут главное не рассыпать пачки по дороге. Вот получится казус!
– Не рассыплем, – уверил Владлен. – Я закрыл на ключ.
– Давай помогу, – ухватился Назар за другую ручку.
– Помоги… Пройдем через этот дом, а дальше дворами на соседнюю улицу.
– А может, хватить маскироваться, за нами ведь никого не было.
– Может, оно и так, только мне не понравился «Шевроле», что за нами ехал. Да и таксист какой-то странный… Лучше перестраховаться, чем потом локти кусать.
– Может, ты и прав.
Владлен вошел в подъезд, оказавшийся проходным, и вышел с другой стороны дома.
– Отсюда до нашего дома минут десять топать.
– Можно было доехать на машине.
– Нет. Пусть лучше думают, что мы живем где-то здесь поблизости. Как говорится, береженого бог бережет. – Обернувшись, добавил: – А потом, если кто-то за нами увяжется, мы его обязательно заметим.
* * *
– Давай теперь на Покровскую! – распорядился Григорий.
– Послушай, парень, – остановился водитель у обочины. – Ты сначала со мной за предыдущий маршрут рассчитайся, а потом уже указывай, куда ехать.
– Боишься, что кину? – хмыкнул Гриша.
– Я в этой жизни уже ничего не боюсь, разве что жидкого стула.
– Какой же ты все-таки несговорчивый. – Вытащив из кармана несколько купюр, Упырь спросил: – Столько устроит?
Шофер взял деньги, бросил их в отсек для перчаток и сказал:
– Вполне. А теперь вытряхивайся из салона.
– Что-то я тебя не понял, – удивленно протянул Упырь. – Тебе этого мало, что ли?
– На ближайшие два часа у меня другие планы.
– Я никуда отсюда не пойду.
– А монтажкой по башке не желаешь?
По холодным глазам водилы было понятно, что тот не шутил.
– Черт с тобой! – в сердцах произнес Григорий. – Как-нибудь и без тебя доберусь.
– Правильное решение, целее будешь!
Выходя из машины, Григорий с силой захлопнул дверь:
– Мы еще с тобой встретимся.
– Непременно, – усмехнувшись в злое лицо клиента, проговорил водитель.
Глава 32
1812 год. Санкт-Петербург. Крендели с маком
Чтобы согреться и перевести дух после длительного перехода, Наполеон остановился в селе Злобино. Единственным уцелевшим строением в селе был амбар с истлевшим сеном, где император и расположился.
Игнорируя декабрьскую стужу с немилосердным ветром, Наполеон взобрался на косогор и посмотрел на долину, по которой плелась его измотанная и обескровленная боями армия, слывшая еще каких-то полгода назад «непобедимой». Растянувшиеся на многие версты полки, нестройные и пестро одетые, безо всякого желания бороться с наседающим неприятелем, думали лишь о том, как бы им победить преследовавший их холод.
Другим врагом была русская армия, устремившаяся вдогонку.
Несколько дней назад маршал Виктор, теснимый дунайской армией и отрядами Ермолова, был разбит окончательно, и теперь русские полки, не встречая особого сопротивления, стремились отрезать дорогу основным силам. Желание пленить Наполеона было столь велико, что казаки, пренебрегая мелкими отрядами французов, оставшимися у них в тылу умирать голодной смертью у тлеющих костров, рвались вперед.
Неожиданно до слуха императора донеслись отдаленные крики. Подняв подзорную трубу, он увидел, как кавалерийский полковник верхом на тощей лошади отбивается саблей от десятка голодных людей в ободранных одеждах, еще совсем недавно гордо именовавших себя императорской гвардией. Он что-то громко и отчаянно кричал, но гвардейцы, подгоняемые отчаянием и чувством голода, все теснее обступали полковника. Обессилевшая лошадь, едва переступавшая ногами, казалось, вот-вот упадет.
Один из наседавших солдат пересек невидимую черту, и тотчас разящий клинок полковника рассек его от плеча до пояса. Упавший гвардеец не издал и звука, лишь простер далеко руки, и в смерти не отказываясь от своего желания схватить добычу. Конь захрапел от страха, поглядывая крупными лиловыми глазами на истощенных от голода людей; каждая клетка его существа осознавала, что он обречен. Лишь полковник, не желая мириться с очевидным, продолжал защищать животное, размахивая заточенной саблей.
Прозвучал сухой, будто бы треснувший орех, выстрел. Полковник вдруг неожиданно застыл с поднятой саблей, а потом кувыркнулся с седла в стоптанный снег, продолжая сжимать в руках саблю.
– Проклятие! – невольно выругался Наполеон, понимая, что его власть ограничена рубежами небольшого русского поселка. А дальше… Там, где лес подступает к самому косогору и где размещались остатки его умирающей армии, его слова уже мало что значили.
Один из подскочивших пехотинцев проворно перерезал кинжалом горло лошади, и та, всхрапнув, с расширенными от ужаса глазами повалилась на дорогу. Лошадь еще жила, но ее уже кромсали ножами, вырезая наиболее аппетитные места, рвали на части жадными руками и тотчас запихивали теплые куски в рот. Глядя на сцену, развернувшуюся перед глазами, Наполеон Бонапарт понимал, что люди, сгрудившиеся перед убитой лошадью, толкаемые животными инстинктами, переступали последнюю грань морали. Толкаясь и отталкивая друг друга, сгрудившись над трупом лошади, они напоминали стаю голодных волков, руководствующуюся лишь инстинктами самосохранения – во что бы то ни стало выжить!
