выкинул из кармана куртки в снег пейджер Александра Ивановича, ключ от дома и даже два патрона для пистолета.
«Фатальная хрень, пистолет-то у Насти остался. Хрень эта называется – Судьба», – додумал он в двух метрах от людей в чёрном.
– Хоук! – громко сказал здоровенный парень, точным ударом сбив доктора на ледяной наст.
Доктор пришел в сознание, когда его скручивали и склеивали скотчем. Во рту было гадостно, кровь текла из разодранной щеки, зубы ныли и болел нос. Скрутив и немного помутузив пинками, его снова передали рыжему парню. Он поднял его, как мешок с картошкой, и кинул в открытый багажник «лендкрузера». Дверь багажника закрылась, словно занавесь, мягко шумя тягами.
Доктор лежал и прислушивался к телу. «Зубы целы, щека порвана, губа пробита, нос цел, но ноет всё, перелома нет, уже хорошо, по рёбрам стучали аккуратно, это привычно в схватке бывало похуже. В схватке я бы этого рыжего всё равно бы снёс. Ладно, оставим на потом. Тугой скотч, сука, тугой. И чё-то хреново мне», – думал он про себя, а вспоминал, как умирала гинеколог Людмила.
Машина ехала мягко. Снег как-никак. Стало тепло, но сильно мешал скотч, уже болели ноги и битая грудь, ныли руки, стянутые за спиной. Скрюченный в два раза и связанный доктор валялся в багажнике между двух чёрных сумок. Уже было наплевать на тепло. Хотелось одного – избавиться от скотча. Но машина ехала без остановок, её уже трясло, и доктора в багажнике подбрасывало, как всё тот же мешок картошки. Стало невыносимо. Так невыносимо в багажнике джипа доктора везли около часа времени. Он дважды терял сознание, приходил в него от боли, плевался кровью, но всё ещё жил.
Вдруг, когда стало совсем худо, багажник открылся, всё также мелодично как занавес и доктор увидел свет и улыбающегося профессора.
– О, как они с вами, – он улыбался искренне и от всей души. – А как быть-то? Опять сбежите от нас. Это небольшой урок вам, доктор. Надо быть добрее к людям, а то у вас такие бывают странные, я бы сказал поступки. Того господина в аэропорту вы знатно по стенке размазали. Башки на хрен у него не осталось никакой! Это я скажу талант у вас. Видимо, скрытый от глаз общественности был, ха, ха! – засмеялся профессор. – А теперь серьёзно. При любой попытке сбежать вас убьют. Понятно? – он зло посмотрел на доктора.
– А-а-а, да-а, – ответил доктор и неуклюже склонился сплюнуть кровь. Голова закружилась, и он вывалился из машины.
– О! Развяжите его. Дайте воды. Хотя, нет, руки склейте и пускай в багажнике сидит, но головой вверх, чтобы видеть его. Быстро! Мы ждём вас уже битый час. Всё понятно?! – раздавал команды профессор.
Очень быстро его развязали помыли и перевязали, в смысле перетянули руки новым скотчем и усадили снова в багажник. Доктор упирался головой в потолок, согнул уже свободные ноги, а перевязанные руки вытянул впереди себя. Уперся в сумки, они были мягкими. В этом ему повезло.
Дверь багажника была задрана вверх. Доктор не чувствовал ни холода, ни тепла, он смотрел на профессора, который всё это время следил за действиями своих бойцов. Почесав густую щетину, он подошёл и посмотрел в глаза доктору.
– Н-да, – вздохнул он, – встречать ты меня не придёшь, а если придёшь, не узнаешь, – с этими словами он нажал на кнопку, и дверка багажника сползла вниз, мягко закрывшись.
Профессор стукнул пальцем по стеклу, словно погрозил доктору на прощание и ушёл.
Машина тронулась и поехала, можно было смотреть в небольшую часть окна и слушать разговоры людей в чёрном. Разговоры были не совсем понятными ему, они говорили на совсем нерусском русском языке, а рыжий всё время рычал только по-английски. Он вспомнил, как когда-то давно они семьёй отдыхали в Турции и ездили на экскурсию вместе с украинцами, так те говорили с ними на точно таком же языке. В чём то понятном, а в основном совсем непонятном, словно тарабарщина, которую они называли русским языком. Ещё доктор вспомнил один фильм, старый такой, фантастический, где при рождении людям давали кредит виртуальными деньгами под залог органов. Каждый человеческий орган имел свою цену, сердце, например, миллион кредитов, а печень восемьсот тысяч, ободочная кишка – пятьдесят и так далее по страховому договору с конторой «Ля о хэ». И так вот, если в течение сознательной жизни человек не отдавал кредиты вовремя, у него вырезали органы на сумму долга. Последними в списке шли печень и сердце. Органы, если были годными, продавались на рынке, там же, где и мёртвые кролики, в таких же холодильниках. Главными злодеями в кино были такие холёные приставы, которые вели расчёты о долгах на двухэтажных металлических калькуляторах, а те, кто вырезал органы, были не совсем опрятными дурно пахнущими злодеями, которые ездили на ржавых грузовиках и говорили на точно таком же русском-не-русском языке. Виртуальные кредиты в том кино были китайские. А высшая каста были люди с прищуренными глазами, которые ходили в шёлковых китайских халатах с драконами во всю спину и ели на ужин лапшу с мясом, где часто мясом были те органы из холодильника. Доктор перестал вспоминать, потому что его затошнило.
А его настоящие русские нерусские злодеи, обсудив всё произошедшее с ними, включили музыку с флешки, наверное, прежнего хозяина джипа. Понятно, это был шансон, что-то про одинокого седого волка. Странно, но они подпевали, даже рыжий, на своём английском. Или доктору всё это показалось? Он опять терял сознание.
Дорога сама вернула его в действительность, которая была хуже снов, фантазий и странных фильмов. Машина сначала разогналась, потом стала резко тормозить и вихлять всем своим многотонным телом, поднимая снежную метель. И вот она встала поперёк дороги, снежный очень плотный туман осел, открыв доктору вид на трассу. Он уже не понимал, где они ехали, безразлично смотрел на стоящие на обочине грузовики, засыпанные снегом, раскрытые или разорванные прицепы, на какие-то ящики и коробки, которые недавно вскрывали, и на полог одного из прицепов. Серый полог то поднимался вверх от порывов ветра, то падал на снег, словно занавес. Ветер снова подул, и полог задрался, открыв человеческие фигуры, две детские и две взрослые, они стояли и смотрели на него. Дети, завёрнутые в пуховые шали поверх ярких комбинезонов, и взрослые, женщины, одна молодая, а вторая пожилая, на головах которых тоже были завязаны шали, а не надеты шапки. Пожилая была мать доктора, молодая – его жена, а дети были его дети. Они спокойно смотрели на него, кутаясь от сильного ветра, бабушка,
