Я составил протокол экспертизы и отпустил сапожников.
— Как же это ваш простолюдин гуляет в лаковых сапогах? — спросил полицеймейстер у Кокорина.
— Точно так же, как он ходит в пиджаке с шелковой подкладкой! Впрочем, это все одни догадки.
— Прошу вас не дожидаться письменного приказания для производства розысков, — сказал я Кокорину. — Вы знаете, что нужно делать. Нужно отыскать, во-первых, тот сюртук, от которого оторван лоскуток сукна, и узнать, кто его надевал вчера вечером или кому он принадлежит. Во-вторых, нужно разыскать бриллианты, если они не увезены из нашего города.
— Если эти вещи здесь — они в скором времени будут мною вам представлены.
Кокорин вышел.
Я напомнил тогда полицеймейстеру о необходимости следить за всеми уезжающими из города,
— Еще ночью сделаны мною все необходимые распоряжения, — отвечал мне полковник Матов. — За ловкость и расторопность тех людей, которым я поручил исполнение этого дела, я ручаюсь.
Мы простились.
Оставшись вдвоем с прокурором, мы долго еще беседовали об этом деле. Более всего удивляло нас, что из всех посетителей Русланова никто ничего не заметил, тогда как очень многие были только через комнату от того помещения, в котором умерла Елена Владимировна. Убийце надо было войти в окно с лестницы, пройти всю ширину коридора и через открытое во внутреннюю комнату окно нанести удар сидевшей на кушетке Руслановой. Когда она вскрикнула, ему надо было успеть сорвать с ее головы диадему и тем же путем уйти! И это совершено во время бала, когда весь дом был полон народа, и никто ничего не заметил!
Мы терялись во всевозможных предположениях, но ни на одном из них не могли остановиться.
— Подождем, что покажут розыски, — сказал мне, наконец, прокурор. — Не может быть, чтобы мы не попали на какой-нибудь след. Будем терпеливы.
Мы расстались.
Первой моей заботой на следующее утро было осмотреть чердаки, крышу и громоотвод в доме Руслановых. Но самый тщательный осмотр не привел ни к каким результатам. Чердак никогда не запирался, но на него редко входили.
Немудрено, отзывались все домашние, если бы кто прошел туда незамеченным и пробыл там хоть двое суток, спрятавшись за сложенной в груду сломанной мебелью. Признаков каких бы то ни было следов не было ни на крыше, ни на чердаке. Дом имел с двух сторон подъезды, навесы которых были очень невысокими. Могло быть верным и предположение Кокорина: убийце легко было взобраться на крышу при помощи этих навесов и громоотвода, тем более, что дом угловой и выходит на две улицы.
Возвращаясь домой пешком, я встретил отставного майора Боброва. Я его знал очень мало, встречаясь с ним только в клубе и в других собраниях.
— Здравствуйте! Вы, кажется, не были третьего дня у Русланова? — спросил я у него.
— Да, не был, я ездил в свое имение. Скажите, пожалуйста, что за странное происшествие? Трудно поверить даже тому, что рассказывают.
— К несчастью, убийство действительно совершилось. Слух об этом разнесся уже по всему городу и, наверное, достиг даже Петербурга. Но, извините, мне некогда, тороплюсь. До свидания!
— Да расскажите по крайней мере, в чем дело. Я сейчас из деревни и ничего положительно не знаю.
— Некогда. До свидания!
Но Бобров настаивал, схватил меня под руку и пошел со мною.
— У меня в доме тоже случилось престранное происшествие. Три дня назад у меня похитили одну вещь. Сегодня приезжаю, похищенная вещь на своем месте!
— Значит, ее вовсе не похищали. Видно, вы сами или кто другой из домашних переставил или переложил эту вещь на другое место — вот и все.
— Да нет, вовсе нет! Престранное происшествие.
— Что же именно у вас было похищено и возвращено таким необыкновенным образом?
— Ну, что бы вы думали? Деньги?
— Ничего я не думаю. Вот мой подъезд.
— Нет, слушайте только: у меня была похищена бритва!
— Как бритва?
— Да так. Третьего дня утром, собираясь в имение за 30 верст, я хотел взять с собой бритвы. У меня их две штуки в одном футляре. Одну я отдал править еще на прошлой неделе, другую оставил в футляре. Открываю ящик, беру футляр — он пуст. Что за оказия! Рылся, рылся: нигде не мог найти. Так и уехал без бритвы. Сегодня приезжаю назад — бритва на своем месте.
Мне начинала надоедать такая болтовня. Я сказал Боброву:
— Ну, что же тут удивительного? Вероятно, лакей ваш брал бритву, чтобы побриться, и затем положил ее на место.
— Он никогда ничего не трогает, да у него и свои есть.
У моего подъезда стояло много экипажей.
Видя, что меня ожидают, я торопился проститься с Бобровым. Приемная моя была наполнена мужчинами и дамами. Все просили отпустить их скорее.
Всю остальную часть дня я провел в допросах.
Вечером прибыл Кокорин. Он мне передал, что сделаны нужные распоряжения. Между прочим, всем портным было секретным образом приказано немедленно дать знать, если кто принесет к ним для починки коричневое платье с оторванным куском от полы. Тут же мне была подана телеграмма, которою петербургская полиция извещала меня, что модель диадемы находится действительно у ювелира Фаберже и будет препровождена ко мне по почте. Утомленный расспросами, я простился с Кокориным и лег спать.
Дня через два мною были окончены допросы гостей Русланова и всех живущих в его доме. Расспросы не привели к новым открытиям, а только подтвердили то же самое, что мне было известно и в самую ночь убийства.
Полицейские чиновники ежедневно приходили ко мне, но, увы, при всем своем усердии они не могли обнаружить ни одного нового факта.
Слухи в губернском городе распространяются с быстротою молнии и, обыкновенно, с тысячами видоизменений. Когда мною была получена модель диадемы, не знаю каким образом, но все немедленно заговорили об этом. И у меня дома, и на улице, и в гостях, и в клубе ко мне приставали с вопросами: «Правда ли, что нашли диадему? У кого она найдена? Кто убийца? Говорят, его поймали на варшавской железной дороге в то самое время, как он хотел скрыться за границу?»
Мне до того надоели все эти расспросы, что я заперся у себя дома и никуда не выходил.
День проходил за днем, а дело ни на шаг не подвигалось. Ни следственные осмотры, ни допросы, ни полицейские разведывания и розыски — ничего не помогало. Кокорин все так же ежедневно приходил ко мне, но уже все предположения его были высказаны, обдуманы и пересужены. Воображение его все рисовало ему где-то скрывающегося убийцу с порезанной рукой. Но напрасно расспрашивал он докторов и аптекарей, ни от кого для раненой руки за помощью не присылали. А между тем, как наши усилия оставались тщетными, между тем, как я, к ужасу моему, уже предвидел, что дело об убийстве Руслановой будет присоединено к числу неразъясненных уголовных процессов, печать далеко разнесла известие о таинственном событии 20-го октября. И в русских, и даже в иностранных газетах появились статьи под заглавиями: «Необыкновенное убийство», «Трагедия на балу», «Адский бал» и т. п. Некоторые газеты постоянно возвращались к этому событию, иронически отзываясь о деятельности наших судебных чинов и полиции, и не упускали заметить, что только в русском губернском городе и могло случиться такое чудо, как убийство на балу, на котором присутствовало несколько сот человек.
Действительно, всего мною было допрошено 222 лица.
Мне уже делали намеки о бездарности следственных чиновников. Конечно, эти намеки меня мало беспокоили, я более всего опасался неуспеха как криминалист, как судебный следователь, боясь, что убийца ускользнет из рук правосудия; но я был уверен, что делу дано энергическое движение и что, рано или поздно, должен блеснуть луч света. Бриллианты, без сомнения, были увезены из города. Сбыть их можно было бы лишь далеко от места убийства и, притом, не иначе как в большом городе, а потому одесская, московская и петербургская полиции по моим сообщениям зорко следили за бриллиантами. Кроме того, я сообщил о том же во все губернские правления для передачи полицейским чиновникам.
Старик Русланов часто навещал меня, горя нетерпением узнать что-либо об убийстве дочери. Неудача следствия приводила его в раздражение, и он не скупился на укоры.
— Ну что же делать? — спрашивал я у него. — Что бы вы сделали на моем месте? Посоветуйте, научите меня…
— Это уже ваше дело! На то вы и курс слушаете в университетах, на то вы следователь, чтобы раскрывать преступления. Возможно ли, чтобы такое вопиющее дело оставалось нераскрытым?
Так рассуждал не один убитый горем старик Русланов. Так рассуждали и другие, которые сами не испытали, что значит производить следствие при отсутствии всяких указаний на виновных.
Я переносил терпеливо упреки, ожидая всего от времени.
