«Я тебе спихну», – молча пообещал кот.
– Ну и пожалуйста. Сиди там, пока хвост не отвалится. Пошли, Макар.
Илюшин сделал еще несколько шагов и остановился. Обернулся на кота. Потом на удаляющихся Сысоевых. Еще раз на кота.
В глазах его мелькнула догадка.
Илюшин пошел кругами, приглядываясь к земле. Палки, чурбаки, ржавая проволока, обрывки веревок… Макар выглядел так, словно из этого хлама ему предстоит срочно построить дом, и всему мусору он в нем подбирает место.
Вернувшись в ту точку, из которой начал движение, Макар издал странный короткий возглас.
– Ты чего? – Бабкин тронул его за плечо.
Илюшин не отозвался. Он смотрел на Берендея, а Берендей смотрел на него и, кажется, ухмылялся. Бабкин подумал, что если бы в кошачьем мире был свой Илюшин, он выглядел бы именно так. Рожа хитрая, глаза зеленые.
– Фонарь, – слегка охрипшим голосом попросил Макар.
– Что?
– Фонарь мне дай.
Бабкин недоуменно протянул Илюшину фонарь.
– И стремянку.
Сергей наклонил голову. Похоже, он переоценил нервную систему приятеля. Не каждому под силу полтора часа провозиться в…
– Стремянку! – резко повторил Макар. – Серега, живо!
Тон этот и лихорадочный взгляд были Бабкину хорошо знакомы.
– Нина! – заорал он, не медля больше ни секунды. – Стремянка есть?
Пять минут Сысоевы суетились, бестолково топтались вокруг, спрашивали, зачем стремянка, спорили между собой, кому за ней идти, и удивлялись, почему Бабкин их ругает.
Наконец стремянка нашлась.
Стоило приставить лестницу к сосне, Берендей спрыгнул вниз, тяжело приземлился на сухие сосновые иголки и отошел с независимым видом в сторону. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
Илюшин взлетел по стремянке вверх с такой же скоростью, с какой Берендей за десять минут до него. И оттуда донесся до ничего не понимающих Сысоевых и Бабкина диковатый смех.
– Чокнулся паря, – огорчился Гриша. – Эх, такой молодой! Жить бы еще да жить!
Макар постоял на лестнице и начал спускаться. Лицо у него было ясное, но при этом такое, будто просветление наступило после черепно-мозговой травмы.
Он остановился перед Сысоевой и очень тихо и серьезно сказал:
– Нина, подарите мне кота, пожалуйста.
По лицу Сысоевой стало очевидно, что она только что мысленно подтвердила диагноз Григория. Изумление, а затем жалость отразились на нем.
– Какого ж тебе кота, милый? – принужденно улыбнулась она.
– Вот этого, – Макар кивнул на вылизывающееся животное.
Сысоева опешила.
– Зачем тебе Берендей?
Макар потянулся и снова рассмеялся тем диковатым смехом, который они уже слышали со стремянки.
– А он за меня преступления будет расследовать.
– Чего?
– Звоните следователю.
– Вечер ведь уже, – робко указал Сысоев.
– Звоните, звоните. У меня номера нет.
– Макар, пошли домой, а? – попросил Григорий. – Выпьем, того-этого… Тебя и отпустит.
Бабкин озадаченно молчал.
Илюшин сел на землю у подножия сосны, прислонился к стволу и сунул в зубы сухую иголку. На лице его играла все та же улыбка.
– Макар, в чем дело? – спросил наконец Бабкин.
Снова легкий нервный смешок в ответ.
– Столкнуть кота… Какая чудная идея, Серега!
– Кончай загадками говорить! Ты чего?
– Я знаю, кто Пудовкину убил.
– Что? – ахнула Сысоева.
Петруша подошел ближе. Гриша присел на корточки перед Илюшиным и посветил фонариком ему в лицо. Макар зажмурился, не выпуская изо рта иголки.
– Откуда ты знаешь?
– Кто, кто убил?
– Риточка, да? Риточка?
– Тихо вы! Видите, он не знает!
– Все он знает! Я нутром чувствую, что знает!
– Много веры твоему нутру…
– Илюшин, не молчи, скотина!
– Да уберите вы фонарь! Видите, не в себе человек!
Илюшин открыл глаза и обвел взглядом четыре встревоженные физиономии.
– Гном ее убил, – спокойно сказал он. – Которого мальчишки поставили в развилку на дереве.
– Что?
– А он возьми да свались.
– ЧТО?!
Рявкнули хором так, что лесные пичуги в страхе заткнулись.
– В развилке следы облупившейся с гнома краски. Он там стоял и шмякнулся на Елизавету, когда она мимо проходила.
Нина ахнула:
– Как шмякнулся?
– Почему?
Макар королевским жестом обвел поляну рукой:
– Вам это ничего не напоминает?
Все огляделись.
– Помойку, – буркнул Бабкин.
– В лесу, – конкретизировал Гриша.
Илюшин покачал головой с таким видом, словно они его жестоко разочаровали.
– Это не помойка!
– Ну, мусор!
– И не мусор!
– Да говори же, пес тебя дери! – не выдержала Нина.
Макар ухмыльнулся:
– Серега, неужели даже ты не понимаешь?
– Я понимаю, что нужно было тебя в сортире утопить, – откликнулся Бабкин.
– Но ты же сталкивался с такой системой совсем недавно!
Системой? Бабкин озадаченно потер затылок.
Никакой системы вокруг не наблюдалось. Обыкновенный сысоевский бардак, перенесенный на лоно природы.
Постойте-ка… А точно бардак?
Он оглядел поляну новыми глазами.
Сучковатая палка, привязанная к ней веревка, обгорелое полено, к которому тянется проволока, колесо от велосипеда на другом конце проволоки, петли бечевки под стволом сосны с развилкой… Какая же здесь может быть…
И вдруг Сергей все понял.
– Домино! – ахнул он.
Громкие аплодисменты, которыми наградил его Илюшин, заставили Берендея недовольно фыркнуть.
– Наконец-то! Наконец-то до тебя дошло!
– Ну конечно, – бормотал ошеломленный Бабкин, – принцип домино…
– О чем это они, Нинк? – заволновался Гриша.
– А я почем знаю?
– Это про Риту, да? – робко вылез Петруша.
Макар успокаивающе похлопал его по плечу:
– Рита к этому не имеет никакого отношения. Здесь, на поляне, была великолепная система.
– Да какая система? – рявкнула, не выдержав, Нина.
– Палок и веревок!
– Издеваешься?!
– Система палок и веревок, – раздельно повторил Макар. – А принцип домино – это цепная реакция, которую запускает первый предмет. Толкнул одну костяшку – посыпались все. Дернул за веревочку – дверь и открылась. Натянул проволоку – гном и свалился.
После этих слов наступила полная тишина. Казалось, даже лягушки на дальнем болоте пытаются осмыслить сказанное.
Первым очнулся Гриша. Выпучив глаза, он взмахнул руками, едва не съездив по физиономии Петруше, и нечленораздельно замычал.
– …в растяжку! – вырвалось у него в конце концов.
В глазах Нины блеснул огонь понимания.
– В растяжку! – бесновался Гриша. – Попала! Веревка – дзынь! Гном – шмяк! Елизавета – брык!
– Перевожу, – сообщил Макар. – Елизавета Архиповна брела по поляне, где некие юные джентльмены незадолго до того соорудили сложную конструкцию, основанную на принципе домино. Было темно, поэтому она не заметила в траве натянутую проволоку. Елизавета споткнулась, проволока привела в движение остальные части системы. Чурбачок упал, потянул за собой колесо, колесо покатилось, веревка натянулась, и гном свалился.
– Гном! – хором воскликнули Нина и Петруша.
– Как раз на Елизавету Архиповну, – закончил Макар.
Наступившее молчание было нарушено шуршанием. Кот Берендей подошел к Илюшину, утвердил передние лапы на илюшинских джинсах, выпустил когти и принялся топтаться, удовлетворенно мурлыча на весь лес.
1
У следователя Хлебникова все представители Сысоевых, живые, мертвые и только планирующие присоединиться к семейству, уже вот где сидели (при этой мысли Дмитрий Дмитриевич мысленно отчеркивал границу по кадыку). Но сегодняшний вечер превзошел все ожидания.
Сначала подозреваемая объявила, что ей известен мотив убийства. И даже известно, кто преступник: двадцатитрехлетняя Маргарита Сысоева. В ответ на расспросы плела откровенную чушь насчет каких-то съемных квартир, беременностей и гнева матери, от которого можно было укрыться только в Нижнем Новгороде, не ближе. Хлебников даже несколько рассердился. Исаева сразу не произвела на него впечатления уравновешенной женщины. Но это уже было чересчур.
Вдвойне «чересчур» все стало, когда через полтора часа, перед самым концом рабочего дня, к следователю явилась сама Маргарита Сысоева и сухо сообщила, что желает сделать признание. Убила бабушку. То есть не бабушку, а троюродную тетю, Елизавету Пудовкину. Тело спрятала, но неудачно. За что убила? Была выведена из себя оскорблениями в адрес родителей.
«Аффект ощутила!» – пояснила Рита, старательно выговаривая двойную эф.
Дмитрий Хлебников не мог знать, что Валера Грабарь рассказал своей подруге, как ее отец с дядей крались под сень лесных зарослей со зловещим видом. И вернулись очень нескоро, собранные и молчаливые. Он это наблюдал своими глазами, потому что торчал у окна, выходящего в сад, – ждал, когда любимая примчится к нему с благодарностью на устах.
