«Папка старуху убил», – поняла Рита. Не вынес оскорбления маслом. Ничего он в бытностью свою снабженцем не крал, слишком робок был для этого, если говорить начистоту. Но если уж Елизавета Архиповна вцеплялась в одну идею, то разносила ее потом, как репейные колючки, по всем окрестностям.
Рита была девушка здравомыслящая, критично оценивающая отца и очень его любившая. Из этого сочетания вырос план.
Прийти с повинной. Покаяться. Если она этого не сделает, отца точно загребут. Улики отыщут, отец с дядей не могли не наследить. И пойдет Галка Исаева на свободу, а папа с Гришей – в тюрьму. Еще и срок дадут больше как соучастникам. «Предварительный сговор» – вот что она вычитала в Сети, пока размышляла, что сообщит следователю.
Выглядеть все должно так, чтобы не подкопались. Самое главное – убедить отца, чтобы молчал. Но тут у Риты был козырь.
Она выложит беременность на стол. Не то чтобы плюхнется животом, живота-то как раз у нее никакого и не было, не успел пока вырасти. Но растолкует отцу, что суд проявит к ней снисхождение, примет во внимание ее положение, а если и не примет, родившую освободят по условно-досрочному, она в законе прочитала.
А потом она сбежит в Нижний Новгород, подальше от позора.
Последнюю фразу она, забывшись, подумала вслух.
– От какого позора? – подозрительно спросил Валера.
Рита подняла на него заплаканные глаза и поняла, что больше врать не в силах.
Господи, и ведь переспала-то с этим Асютовым единственный раз, когда явилась к нему в больницу после того, как Грабарь отделал его в том злополучном бою. Хотела вроде как сострадание к побежденным проявить. С Пашкой Асютовым они еще в детстве играли, он давно был в нее влюблен. Рита его пожалела.
Ну и…
Она сама не могла бы объяснить, как все случилось. Сдуру, по-глупости! И не влюблена она была в него, и даже не нравился он ей! Но такой он был жалкий на больничной койке, такой нелепый, когда полез с ней целоваться и обниматься, что Рита ослабела и не стала сопротивляться.
Вскоре Асютов разбился в аварии.
А потом бац – и беременность.
О тестах на отцовство она никогда не слышала. Страх, что родится ребенок, похожий на голубоглазого блондина Асютова, что все вокруг будут тыкать пальцем в их семью и хохотать, превращал Риту в боксерскую грушу, на которой отрабатывали удары двадцать боксеров сразу. Если бы на душе могли оставаться синяки, Рита ходила бы вся желто-фиолетовая.
И она придумала, что сбежит.
Оставит их всех – и верного Валерку, и мать, готовую грудью заслонить непутевого своего ребенка от всех насмешек, и трепетного отца, обожающего ее. Не позволит, чтобы они, такие хорошие, страдали и мучились из-за нее.
А ребеночка станет одна растить.
Сама все испортила – самой и разгребать. А Валерка пострадает, а потом найдет себе другую девушку, честную.
Именно это она, глотая слезы, и выложила Грабарю.
Даже прощения просить не стала – и так ясно, что нет ей прощения.
– Не мой ребенок? – осоловело переспросил Грабарь.
– Я не знаю!
Валера потер бритую голову.
– И ты, значит, того… Уехать собралась?
Рита молча кивнула.
– В Нижний?
Еще один кивок.
– Подальше от меня?
Рита даже кивнуть не смогла, только вздохнула тяжело.
– Ну дууууура! – восхитился Грабарь. – Во дура! Я бы тебя нашел бы! Нижний – ха! – чо там искать-то!
Рита сжала губы:
– Зачем бы ты меня искал?
В характере Валеры было бы ответить «рыло начистить». Но вместо этого Грабарь удивленно, как о само собой разумеющемся, сказал:
– Пацана растить.
– Какого еще пацана?
– Нашего.
Рита посмотрела на Грабаря. Валера глуповато таращился на нее, и ее охватила злость.
– Ты что, не понял?.. – яростно начала она, потому что даже у тупости Грабаря должны были быть пределы.
– Это ты не поняла! – перебил он.
Рита осеклась.
– Пацан – наш, – отрубил Валера. – Про Асютова ничего не знаю и знать не хочу. Рожать будешь тут. В Нижний еще! Ишь, собралась! Придумала, значит… Дуууура! – еще раз с любовью протянул он, облапил Ритку и притянул к себе.
– Дуууура!
И ласково чмокнул в макушку.
Тут Рита позорно разрыдалась, потом целовала Грабаря, потом рыдала снова, потом смеялась, а потом вспомнила, что надо выгораживать отца.
Но в свете того, что никуда не нужно было теперь ехать, что Валерка ее простил и даже слышать не желал о том, что не сможет растить потенциально чужого ребенка, она чувствовала, что ее переполняют силы. Предстояло спасти бестолкового ее папочку вместе с непутевым дядей Гришей – и она это сделает!
Где-то внутри даже поднималось чувство гордости: Ритка-мстительница-за-честь-родных. Кровавая Маргарита! На суде ее наверняка сфотографируют для местных газет. Надо будет левым профилем поворачиваться, там родинка красивая на щеке. Статьи, шумиха в прессе, своя группа подписчиков Вконтакте! А когда она выйдет, шавловские дети станут ее бояться и кричать издалека «убийца!».
Но тут голос здравого смысла напомнил, кто ее жертва. Старушонка дряхлая, которая от комариного пука померла бы. Невелика доблесть!
Группа подписчиков Вконтакте растаяла как дым.
Однако Рита, полная решимости, уже двигалась к следователю Хлебникову.
Длинное лицо Дмитрия Дмитриевича при ее появлении вытянулось еще сильнее.
– Пиши! – рявкнул он и хлобыстнул по столу пачкой бумаги.
Пачка бы Рите не понадобилась, длинно писать она не умела, так что Сысоева флегматично взяла один лист и вывела сверху «Явка с повинной».
Валера Грабарь в это время кусал кулаки от бессилия, но поделать ничего не мог. Любимая женщина запретила ему вмешиваться. И на всякий случай пригрозила, что если он вздумает ослушаться, она за него замуж никогда не выйдет, а выйдет за избитого им когда-то Димона Волкова. «Он же слабак!» – расхохотался Валера. «Зато я буду Маргарита Волкова!» – парировала Рита. Тут Валера сразу и притих. Да, Маргарита Волкова – это вам не Маргарита Сысоева и уж подавно не Маргарита Грабарь. Крыть было нечем.
«…признаюсь в том, что в состоянии злобного аффекта ударила свою родственницу, пусть и дальнюю, по голове и тем самым убила ее наповал. Преступление было совершено садовым гномом…»
– А гнома ты где взяла? – осведомился Хлебников, читавший через ее плечо. Ему очень хотелось дать девчонке подзатыльник.
– С собой принесла!
– Тоже в аффекте? – обидно усмехнулся следователь.
Рита почувствовала подвох, но догадаться, в чем он состоит, не могла.
– Он в саду стоял, под пионами, – осторожно сказала она, нащупывая тропинку над пропастью.
– Для чего же ты его с собой потащила?
Сысоева начала догадываться, где ловушка.
– За компанию.
– Четыре с половиной кэгэ. А гири ты с собой за компанию не носишь?
– Его, между прочим, Вася зовут, – обиделась за гнома младшая Сысоева.
«…было совершено садовым гномом Василием…»
– С какой стороны ударила? – внезапно спросил Хлебников.
Тут-то Рита и задумалась.
– Слева? – предположила она.
– А вот эксперты наши другое говорят, – сощурился Дмитрий Дмитриевич.
Снизу из коридора все громе доносились неразборчивые выкрики, от которых у него начала болеть голова.
– Она уворачивалась!
– Кто?
– Баба Лиза!
– А камаринского она перед тобой не вытанцовывала? – рявкнул выведенный из себя Хлебников. – Вот как ты передо мной сейчас?
Шум нарастал, и, не дождавшись ответа Риты, Хлебников в гневе распахнул дверь.
– Что там еще за…
– Дим Димыч! Они тут…
Но Хлебников уже и сам видел, кто «они» и где «тут».
– У вас телефон выключен! – оправдался Петруша. – Дозвониться не можем.
– А у нас дело срочное!
– Мы знаем, кто бабу Лизу убил.
– Но они не виноваты!
– Они уже сами нам все рассказали! Боялись, говорят, признаться…
– Эх, пацаны, пацаны! Вот помню, я в их возрасте в женскую баню бегал подглядывать…
– Заткнись, Гриша!
– А чего сразу заткнись? Может, у меня тоже груз на душе!
«Вашу мать!» – подумал Хлебников, глядя на всех Сысоевых, столпившихся снизу.
Потом еще немного подумал и сказал это вслух. Невозможно было удержаться.
2
Два дня спустя
– Кожемякин нашелся, слыхала?
Григорий разложил на столе Елизаветины счета за электричество и принялся разбираться, что оплачено, что нет.
Алевтина оторвалась от мытья окон и глянула недоверчиво:
– Врешь!
– Зачем мне?
– Живой?
– Ну еще бы. У бабы отсиживался, сукин сын. Он когда запах учуял, решил, что сейчас его, значит, этим, как его… судом Линча все соседи приговорят к повешению. И смылся. А вчера, как ветер переменился, выполз.
Алевтина осуждающе покачала головой. Жест ее относился не к поведению Ивана Кожемякина, а к осведомленности мужа. Почему он знает, а она нет? В ней понемногу стало нарастать раздражение. Никто никогда ничего ей не рассказывает!
